Глава 15
«…и пал Вавилон»^[6]

В сценарии слово «поцелуй» казалось забавным, а на деле Машу выворачивало от настойчивых приставаний Марка. В душе было невозможно скверно. Волшебство вчерашней ночи оказалось втоптанным ею самой в омерзительную грязь. Вместо тонкого, нежного юноши её губы теперь лобызал развратный ловелас. Впрочем, она сама позволила – хотела же врезать пощёчину, но сдержалась. Почему? Она не ответила бы. За отвратительной сценой начался настоящий кошмар – когда Маша встала с мятой травы, в паре метров увидела белое, как полотно, лицо Алёши. Застыв, он смотрел на неё с таким ужасом, как если бы она превратилась в рогатого дьявола с копытами и хвостом.

Маша не выдержала, убежала к кемперу. Что она могла сказать? Как оправдаться? Маша спряталась за фургоном, проклиная день, когда прельстившись деньгами и «началом карьеры кинозвезды», согласилась сюда приехать.

До её ушей донёсся разговор батюшки и Юнуса. Режиссёр вёл себя возмутительно, Лёня ещё зачем-то вклинился… Несолоно хлебавши, священник и Алёша покинули съёмочную площадку, а Маша отошла к водопаду. Плеснула водой в горящее от стыда лицо, да только стук в висках и мутный жар было не унять.

«Через пять минут продолжим!» – крикнул режиссёр, отрывая её от тяжких мыслей. «Так больше продолжаться не может!» – решила Маша. Она приблизилась к развалившимся в матерчатых креслах Юнусу и Марку.

– Эй, – окликнула их она. – Вы слышали, что сказал священник. Может, вам всё равно, а мне нет. Я не буду сниматься здесь.

Режиссёр с удивлением вскинул брови, но тут же ответил жёстко:

– Мария, не зарывайся! Ты сбрендила или перегрелась? Где скажу, там и будешь работать.

– Здесь не-бу-ду, – упрямо повторила Маша. – Вам пейзажей мало? Ищите другое место.

– Не тебе решать, где и что мне снимать.

– Где угодно, но только не возле скита.

– Ты думаешь, что одну смазливую мордашку нельзя заменить другой? – От возмущения режиссёр даже привстал.

– Значит, меняйте.

– Тогда, дорогая, заплатишь неустойку.

Маша стояла на своём:

– Я всё сказала.

Краем глаза она увидела Юркин силуэт возле Лёниного, но ей было не до них. Маша развернулась и быстро пошла в сторону леса. Марк откинулся в соседнем кресле и процедил сквозь зубы режиссёру:

– Ну? Ты хочешь, чтобы мы всё снимали заново?

– И что?! Ты мне предлагаешь побегать за этой шалавой? – вскипел Юнус. – Да эта девка готова ноги раздвигать перед кем угодно и где угодно, как все они…

– Как видишь, эта не готова.

– Цену себе набивает.

– Не думаю. Пока поп сюда не припёрся, всё шло как по маслу. Может, она верующая?

Режиссёр гомерически расхохотался:

– Верующая?! Тогда я – папа римский.

– Короче, не важно, – тоном, не терпящим возражений, заявил певец. – Я хочу её. Возвращай.

* * *

Маша долго шла по тропинке, свернула в чащу, пока наконец не остановилась, никем не видимая. Провалиться бы под землю, исчезнуть, забыться. У водопада, где снимался клип, загромыхала музыка. Маша приникла лбом к тёплой коре дерева. Век бы не слышать этот противный голос и дешёвую мелодию!

Но побыть одной Маше не удалось – из-за высоких кустов фундука выступил Алексей. По-бычьи налитой взгляд не предвещал ничего хорошего. Не зная, как вести себя, она неловко сказала:

– Здравствуй.

Послушник промолчал. Одёрнув коротенький сарафан, будто стремясь пониже натянуть красный подол, Маша снова заговорила:

– Вот. Мой отдых закончился, теперь клип снимаем…

– Я видел, что вы творите, – грубо перебил он, – разврат. Вертеп устроили!

– Да какой вертеп… просто съёмки, – промямлила она, не решаясь посмотреть ему в глаза.

– А ты просто шлюха? – зло спросил он.

«Как?.. Я же… Я не…» – У Маши в голове помутилось от возмущения. Да, ей было стыдно, стыдно как никогда в жизни. Но казалось: стоит признаться, насколько мерзко самой от всего происходящего, и она добровольно станет в один ряд с пропитыми проститутками, предлагающими себя на трассах, с развратными девицами с порносайтов… Хотя Алексей уже приравнял её к ним. И, отчаянно защищаясь, Маша выпалила с негодованием:

– А ты вообще кто, чтобы это говорить?! Напялил на себя рясу, а сам за мной по пятам… Тоже под юбку хочешь забраться?!

– Дура ты.

– Не тебе меня учить! Пошёл вон!

Он посмотрел на неё исподлобья, но не пошевелился. Маша развернулась и шагнула к съёмочной площадке. Алёша схватил её за руку, словно клещами стиснув запястье:

– И чем ты там займёшься? Сексом? Перед камерами? С конём этим напомаженным?

Маша покраснела, но назло процедила:

– Что по контракту надо, то и буду. Не твоё дело!

Алексей одним движением вернул её к себе:

– Моё. Одумайся. Или я за тебя подумаю.

– Отпусти! – Она замахнулась на него свободной рукой. Алексей поймал и её. Маша попыталась вырваться, отпрянула и почувствовала за плечами шершавый ствол. Страх, вина, стыд, возмущение – всё перемешалось в голове, и, потеряв над собой контроль, Маша заорала истерично:

– А ты мне не указ! Ты вообще никто! Я буду делать то, что захочу – а хоть бы и трахаться перед камерами. Может, мне это нравится?! Уж точно лучше, чем с маньяком в рясе! Любителем подглядывать! Ты против? А мне пофиг! Вон со скалы разбегись и прыгай! Говорил же Никита: в ските вашем все либо психи, либо лицемеры! Сами неизвестно чем в своих кельях занимаетесь, голу…

Пощёчина, да такая, что аж потемнело в глазах, перебила Машины слова. Она поперхнулась воздухом. От жгучей боли в скуле Маша пришла в себя и поняла, что перешла все границы. Но было поздно. Заскрежетав зубами, Алексей навалился на неё всем телом и в считаные секунды неясно откуда взявшейся бечёвкой связал кисти за тонким стволом. На лбу Маши проступили ледяные капли пота: какая же она идиотка! А вдруг он правда маньяк? Помоги, Господи…

– Прости, прости, я не хотела… – пробормотала она. – Развяжи меня… Пожалуйста…

Он не отвечал. Он был страшен. Жёсткая кора сильнее впивалась в кожу.

– Отпусти-и-и, – зарыдала Маша. – Мне больно… Отпусти!

– Огнём очистишься. Огнём… Огнём… – мычал Алексей со стеклянными глазами.

– Огнём. – Он подобрал с земли сухой хворост. – Огнём. – Бросил ветки к её ногам. В его пальцах мелькнула красная зажигалка.

– Алёша-а-а! Не надо!! – в страхе завопила Маша, вдруг понимая, что он собирается сделать. – Алёша! Пожалуйста! Не зажигай!

– Огнём. – Он шагнул к мёртвому валежнику, споткнулся о торчащий из земли корень и со всего маху полетел кувырком вниз в овраг. Безрезультатно пытаясь высвободиться, Маша громко выла:

– Прости-и-и!

Растянувшись на камнях, Алексей замер на секунду. Потом медленно сел, встряхнул головой. Он поднёс к глазам зажатую в кулаке зажигалку и, пожав плечами, отбросил в сторону. Та упала на пожелтевшие листья черемши, спугнув ящериц. Алексей провёл рукой по лицу, начал подниматься, повернулся и окаменел при виде Маши – словно это не он только что связал её. По его виску стекала тонкая струйка крови. Маша проговорила навзрыд:

– Я не буду больше… Я в церковь пойду. Я покаюсь! Прости меня! Развяжи, пожалуйста!

– Что с-с-л-лучилось? – выдавил из себя Алёша и покрылся пунцовыми пятнами.

– Прости меня. Отпусти… – выла Маша.

– Я?..

Растерянный и оторопевший, Алёша приблизился к ней неверным шагом. Заглянул за дерево. Охнул чуть слышно. Маша почувствовала, как его холодные непослушные пальцы пытаются развязать самим же туго затянутые узлы. Наконец верёвка упала оземь. Судорожно всхлипывая, Маша отошла от дерева. Она молчала, в страхе спровоцировать послушника снова, но Алексей стоял, вперившись в багряные царапины и следы от верёвок на Машиной коже, и, казалось, не понимал, как и кто сделал это с ней. И вдруг он отшатнулся и, закрыв лицо руками, хрипло произнёс:

– Уходи. Уходи же! Скорее.

Маша сорвалась с места и бросилась по тропинке в лес.

Глава 16
Отщепенец

Алёша опустился без сил на высохшую траву. Что он натворил? Как он мог? Как такое возможно?! Надо в полицию… или в скит. Нет, в полицию. Сдаваться. Он опёрся о дерево и с трудом встал, как тяжело больной. Изверг.

Алёша побрёл в горячке, пробиваясь сквозь кустарник, не замечая царапающих веток, давя грубыми подошвами цветы и муравейники. В Алёшиной голове гудело, глаза то видели чётко, то вовсе отказывались смотреть: всё вокруг становилось мутным, расплывалось. Путь прервал высокий обрыв. Алёша замер, не понимая, куда идти дальше.

Перед глазами стояли ссадины, алые царапины на Машиных руках – их сделал он, не кто-то, не его отец, а он сам. Это он – зверь. Он сумасшедший. Садист.

Алёша вспомнил зарёванное, по-детски искажённое плачем лицо Маши, ужас в глазах перед ним, перед его разнузданной властью. Внутри Алёши всё заклокотало, закипело. Он вдруг понял, что если б не пришёл в себя, огонь коснулся бы её нежной, тонкой кожи, прожёг бы безжалостно, жадно, обнажая до мяса, заставляя кричать, корчиться от боли, умирать в жестоких муках. Алёша представил всё это так живо, что начал задыхаться. Он почти это сделал! Ему нет прощения! Кем бы она ни была…

Алёша закачался, как пьяный, перед глазами всё поплыло ещё сильнее. Вдруг какая-то тёмная фигура с посохом, то ли реальная, то ли плод воспалённого воображения, появилась рядом.

– …я – убийца, – еле выговорил Алексей. Ужас от содеянного требовал покаяния, и Алёша стал на колени перед обрывом, шепча, будто на исповеди: – Я грешен. Она обманула… Маша… Она же убила меня… во мне…, а я её.

Сквозь туман в сознание Алексея проник низкий голос, говоривший с отвращением:

– Ты просто маньяк, отброс человеческий.

– Я не могу больше, не хочу… – бормотал Алёша, доверяясь тёмной фигуре – голос её был знакомым, значит, его надо слушать. А кто это? Он не понимал.

Голос заметил недобро:

– Да, отморозок, девушек обижать нехорошо. У них есть друзья… Поднимись.

Алёша встал с колен, балансируя на краю пропасти, над обломками скал, над лесом и рекой, распростёртыми, размазанными кем-то Высшим меж серо-зелёных холмов. Из-под ступней посыпалась каменная крошка, цокая по скалистым стенам.

Кто-то с мстительной усмешкой сказал:

– Давай, гад. Шагай вперёд. И всё. Сам мучиться не будешь, не изнасилуешь и не убьёшь больше никого.

Фигура отошла в сторону, будто предлагая Алёше место для разбега перед прыжком, а затем добавила, словно оправдываясь:

– Понимаешь, зло надо выдирать… С корнем. Даже если оно – ты сам. Прыгай.

– Не-ет. – Алёша, как пьяный, попытался удержаться, но сзади в его спину уткнулся посох. Лёгкий тычок, и послушник с криком сорвался с щербатого края пропасти.

* * *

Воздушный поток перевернул его, словно пластиковый манекен, головой вниз. С нарастающим ускорением Алёша пронёсся мимо серо-жёлтых каменных стен.

Треск. И в одно мгновение ткань подрясника обтянула торс Алёши, и высокий воротник врезался жёстким краем в кадык, будто кто-то схватил за шиворот. Ветер перестал хлестать щёки. От встряски зрение снова стало чётким. Желтоватые кроны дубов, зелёное пятно пихтарника и белёсая с блёстками лента речки всколыхнулись, будто стекла в калейдоскопе, застыли на секунду, а потом, как на качелях, заколебались вправо – влево. Подвешенного вверх ногами Алёшу раскачивало над землёй, которая стала ближе на несколько десятков метров. Он изогнулся с трудом, но увидеть, что задержало падение, не смог. Он почти коснулся руками выступающего уступа скалы, но ухватиться не удалось. Послышался треск сухого дерева, Алёшу качнуло сильнее.

«О! Господи! Ты? – сглотнул послушник, чувствуя, как с давящей силой приливает к голове кровь. – Я всех предал… Я Тебя предал… И Ты повесил меня, как Иуду на дереве… Прости меня, Господи! Помилуй».

Дерево затрещало ещё сильнее и, наконец, хрустнуло. Длинный сук будто рычагом отбросил Алёшу к громадным пихтам. Он зажмурился. Порыв ветра вновь ударил в лицо. Тело, потяжелевшее от скорости, обрушилось на пружинящие колючие ветви. Задерживаясь на миллисекунды, а затем нещадно ломая их, оно скатывалось вниз.

Когда разодранный до крови жадными лапами пихт Алёша упал в кучу нанесённых откуда-то жухлых листьев и источавшей сырой смрад мёртвой хвои, он был ещё в сознании. От мощного удара сотряслись все органы; ноги, спину, руки пронзила жуткая боль. Она вырвалась наружу леденящим воплем, а затем растеклась по изломанным костям и разорванным тканям. Лёжа в неестественной позе, Алёша хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная стихией на сушу. Недвижимый и израненный, он смотрел сквозь ресницы на бесконечные стволы деревьев, устремляющиеся к навсегда потерянным небесам. Постепенно всё превратилось в тёмно-зелёное, мутное пятно и погасло.

Глава 17
Промедление смерти подобно

Вдоволь поплутав по лесу, Маша выбежала наконец на развилку горной дороги и остановилась. Бешено стучал пульс в ушах. Маша тяжело дышала и растерянно озиралась по сторонам. Впереди совсем близко виднелась побеленная хата в кустах чахлой сирени. На холмистом участке всё поросло сорняками, чуть поодаль за кособоким сараем начиналась улица. Под дружный лай заходящихся за заборами шавок Маша помчалась по станице, выискивая глазами знакомый дом с голубой калиткой.

Растрёпанная, исцарапанная, в измятом, грязном сарафане она ворвалась в благостное спокойствие двора и, не глядя на друзей, бросилась в домик.

– Маша! Марусь! – окликнули её ребята, но она не отозвалась.

Когда они ввалились в комнату, Маша судорожно запихивала вещи в сумку.

– Маша, – осторожно позвала Катя.

Увидев недоумевающие взгляды друзей, Маша застыла на секунду, и внутри будто щёлкнул триггер, включая замороженные чувства. Она опустилась на пол и разрыдалась. Захлёбываясь в безутешном плаче, она раскачивалась из стороны в сторону, как безумная. Антон принялся трясти её за плечи, пытаясь прекратить истерику. Но Маша не унималась. Ребятам было не понять, что её привычный мир, как витраж из цветных стёклышек, только что разлетелся на куски. Она не знала, как жить дальше. Маша попыталась вдохнуть, но поперхнулась, будто сомневалась, сможет ли, сумеет снова дышать – воздух застрял в горле. В лицо брызнула холодная вода. Маша закашлялась и выдохнула наконец. Она затихла, сглатывая слёзы, – рядом стояла Вика с полупустой бутылкой в руках. Маша чуть слышно пробормотала:

– Он хотел убить меня…

– Убить?! Кто?! – закричали хором друзья.

– Монах… Алёша. – Она вытянула вперёд руки, на которых остались красные полосы от верёвки и ссадины: – Вот.

– Паскуда какая, – выругался Антон. – Где он? Где это было?

– Там. В лесу.

– Он сделал с тобой что-то? – напряжённо спросила Катя.