3

Лайма Скалбе начала осознавать себя как личность именно в тот момент, когда развелись ее родители. Это событие стало для нее серьезным жизненным испытанием. В школе ее прозвали хохотушкой. Она росла подвижной, жизнерадостной и любила от души посмеяться с подружками. Буквально все ей было в радость – и учеба, и шефство над первоклашками, и помощь матери по хозяйству. И вдруг ее мир рухнул, сложившись, как карточный домик. Отец с матерью не ссорились, не выясняли отношений, но в один прекрасный момент посадили дочь напротив и объяснили, что больше не любят друг друга и жить будут отдельно.

Ее мама решила вернуться в Москву, к родственникам, которых у нее было видимо-невидимо. Однако никого из них Лайма не знала – ее отец не любил, когда к ним приезжали русскоговорящие гости. И вот они обрушились на нее все сразу – бабушка Роза, тетя Люда, дед Василий, двоюродные тетки, дядьки и племянники…

Испуганной, замкнувшейся в себе девочке бабушка Роза постоянно повторяла:

– В жизни всегда так: сначала посмеешься, потом поплачешь.

У бабушки была масса поговорок и умозаключений на этот счет. Если навалилось много хорошего, потом жди плохого. Смех до добра не доводит! Буйное веселье – к буйным слезам. За радостями обязательно следуют неприятности. Пожила сладенько – поживи гаденько.

Лайма усвоила урок очень хорошо. Много смеяться – много плакать. А вот если контролировать себя и ничему сильно не радоваться, потом не придется и раскаиваться. Люди должны быть сдержанными и респектабельными… Как ее отец. Ведь у него все хорошо. Когда мама и Лайма ему надоели, он просто отправил их прочь, а сам продолжает жить так, как раньше.

Мама тоже должна была понять это. Однако она не желала меняться – как была веселой и взбалмошной, так и осталась. И если раньше отец как-то сдерживал ее порывы, то теперь без всякого контроля с его стороны она стала вести жизнь, по мнению Лаймы, возмутительную. Работала за крохотную зарплату учителем рисования, а в свободное время писала картины. Друзья-художники, друзья друзей-художников и их друзья протоптали дорожку в их дом. Лайма частенько чувствовала себя лишней в собственной квартире. Дед иногда забирал внучку к себе, когда бывал в Москве, но это случалось нечасто. Большую часть года он ездил по отдаленным странам, вставшим на социалистический путь развития, и лечил людей.

Девочка замкнулась в себе и отдавала все силы учебе и самосовершенствованию. Она была лучшей в школе – не только по обязательным дисциплинам. На факультативе, в кружке художественной самодеятельности, в музыкальной школе, в секции фигурного катания – везде. Ей удавалось все, за что бы она ни бралась. И уж теперь-то никому бы и в голову не пришло назвать ее хохотушкой. Большую часть времени ее губы были плотно сжаты, а подбородок упрямо вздернут.

С каждым годом росло раздражение на мать, которая должна была измениться после развода с отцом. А она!.. В старших классах Лайма превратилась в настоящую красавицу. Мальчики, влюблявшиеся в нее пачками, скрежетали зубами. Потому что красавица никому не отдавала предпочтения. В тот год, когда Лайма поступила в институт, мать трагически погибла. И вслед за ней умер дед Василий. Из пучины отчаяния Лайме помогла выбраться первая большая любовь. Она подарила свое сердце самому красивому юноше на факультете – Николаю Сметанину, или, как его называли девицы, Николя.

Николя неплохо учился и был старостой курса. Он играл на гитаре, замечательно пел и собирался покорить мир немедленно по получении диплома переводчика. Рядом с ним Лайма снова научилась смеяться от души. Ей казалось, что мир расцветает новыми красками, едва возле нее появляется Николя. Лайме потребовалось три года на то, чтобы завоевать его любовь. Когда наконец это случилось, папа, занимавший высокий пост в Министерстве иностранных дел, отправил сына в Англию по программе студенческого обмена. Николя помахал Лайме ручкой и сказал: «Ты же понимаешь, душа моя, что ради всяких глупостей я не могу рисковать своей будущей карьерой».

– Слишком он был веселый. Легкомысленный, – сделала заключение бабушка Роза, когда узнала о случившемся.

В тот же год тетя Люда потеряла работу и решила заняться реставрацией и росписью старой мебели. Мастерскую устроила дома, а бабушку Розу взяла в подмастерья. Квартира стремительно превращалась в подобие их с матерью жилища, и Лайма стала бывать там все реже и реже. К тому времени ее мировоззрение сформировалось окончательно. Никакая привязанность не должна превышать допустимых пределов. Иначе, когда тебя бросят, будет слишком больно. Влюбляться следует в человека предсказуемого – только с таким можно построить благополучную семью. Женщина должна быть независимой и твердо стоять на ногах. Чтобы никакие бури в личной жизни не могли сбить ее с ног.

Трудоустроиться с дипломом переводчика, не имея связей, оказалось непросто. Лайма работала там и сям – недолго и неплодотворно. Потом начала преподавать в вузе, но через некоторое время поняла, что не обладает педагогическим талантом. Зато организаторский талант у нее, несомненно, был. И еще – сильный характер. Это помогло ей занять место распорядителя в Центре культуры. Иными словами – заместителя директора. Зарплата была удовлетворительной, однако Лайма жаждала сделать карьеру и вынашивала честолюбивые планы. Но потом в ее жизни появился Болотов, и планы пришлось немного скорректировать.

Она, черт побери, решила стать замужней дамой и недавно сама сделала Алексею предложение. Он согласился. Лайма была уверена, что впереди у них – светлое будущее, дети и спокойная старость.

* * *

– Кисличенко тебе соврала, – говорила Люба Жукова с той веселой уверенностью, которая отличает взвинченных людей. В первую очередь им хочется утешить самих себя, поэтому они особенно убедительны. – Ни с каким одноклассником она на остановке не встречалась. Ты забыла, душа моя, что она не москвичка? Школа ее осталась в далеком сибирском городке. Откуда бы тут взяться ее однокласснику, а?

Они с Лаймой сидели на Сонином диване и глотали дорогущий зеленый чай, не ощущая его вкуса. Утомленный Петя, разметавшись, спал в кроватке. Пустышка время от времени подозрительно шевелилась у него во рту. В такие моменты подруги замирали и смотрели в его сторону круглыми глазами.

– Но зачем она мне соврала? – недоумевала Лайма громким шепотом. – Могла бы вообще ничего не говорить, я же не допытывалась.

– Просто сказала первое, что пришло ей в голову.

– Не думаю. Тебе бы пришло в голову, что на остановке нужно передать школьному другу альбом со старыми фотографиями?

– Да уж, это очень странно, – покачала головой Люба. – Ее одноклассник специально приехал за альбомом из Сибири?

– Мало ли… – протянула Лайма. – Может, у них намечается вечер выпускников и его командировали в Москву. Или он был тут проездом и заодно решил разжиться фотоальбомом.

– Ты сама в это веришь? – мрачно спросила Люба.

– Нет, – честно призналась та.

Лайма не знала, чему верить. Просто чувствовала, что Соня попала в беду. На душе было неспокойно и противно, точно Лайма совершила нехороший поступок, о котором узнали все друзья и знакомые.

Люба Жукова была единственной девочкой, с которой Лайма по-настоящему подружилась после переезда в Москву. А вот с Соней Кисличенко подружки познакомились шесть лет назад, когда вместе ездили отдыхать в Крым. Соня оказалась веселой, легкой на подъем и отзывчивой. После возвращения из отпуска они начали встречаться по выходным и в конце концов приняли ее в свою команду.

– Пока Петя спит, я схожу в милицию, – решила Люба. – Отделение поблизости.

– А может, я схожу? – с надеждой спросила Лайма, покосившись на кроватку. Отсюда была видна только просунутая сквозь прутья розовая нога с крохотными пальцами.

– Нет уж, лучше я. У меня преимущества. Не забудь, что я останусь с ним на ночь.

Люба допила чай, поправила волосы и вышла в коридор. Как только щелкнул замок, Лайма отправилась в спальню и принялась искать Сонину записную книжку. Книжка очень пригодится милиционерам. Без нее они вообще ничего не смогут сделать! Возможно, чтобы найти книжку, им придется обыскать дом. Соне это было бы неприятно.

Книжка завалилась за тахту и уже успела обрасти бархатной пылью. Вероятно, Кисличенко, по обыкновению, трепалась по телефону, лежа на животе и болтая в воздухе ногами. А потом просто спихнула ее на пол и не заметила. Нянька, ясное дело, не протирала пол, а если и протирала, то только на видном месте. Уж конечно, она не лазила за тахту. Тем более что поддержание чистоты не входило в ее прямые обязанности. Соня лишь иногда приплачивала ей за уборку.

К изумлению Лаймы, в книжке содержалось очень мало записей. Ей-то казалось, что Соня то и дело знакомится с мужчинами и ходит на свидания. Она была симпатичной, контактной и могла обаять даже ярого женоненавистника, который улыбался дамам только тогда, когда они уходили.

Вернулась Люба, и они вдвоем выписали все телефонные номера на бумажку, а книжку решили поскорее отнести милиционерам.

– Станем звонить всем абонентам подряд? – спросила Люба. – Сонька нам даст потом на орехи!

– Пусть поскорее наступит это «потом», – пробормотала Лайма, и тут зазвонил ее мобильный телефон.

Она шикнула на него, словно на брехливую собачку, и поспешила поднести трубку к уху.

– Лайма! – В телефоне возник обеспокоенный голос Болотова. – Я заехал в центр, а тебя нет. Мне сказали, что ты сегодня участвовала в спасении самоубийцы.

– Ну да, – неохотно согласилась Лайма, немедленно вспомнив, как она гналась за Возницыным. – Но все окончилось благополучно, его вытащили на сушу. Он был весь мокрый, но живой.

– Откуда его вытащили? – озадачился Болотов.

– Откуда, откуда? Из реки. – Лайма с напряженным вниманием наблюдала за младенческой ногой, которая согнулась в коленке и активно пошевелила большим пальцем.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– А что?

– Возле вашего центра нет реки.

– А-а-а! Ты имеешь в виду того, первого самоубийцу! С ним тоже все хорошо.

– Лайма, а у тебя – все хорошо?

– Чего у меня может быть хорошего? Ой, ты же еще не знаешь, что Соня Кисличенко пропала!

– Пропала? – переспросил Болотов озадаченно. – Кто тебе сказал? Ты уверена?

Лайма подумала, что сейчас он наверняка нахмурился. Он всегда хмурился, когда напряженно размышлял. Из-за этого казалось, что любая возникшая проблема радикально портит ему настроение.

– Я абсолютно уверена. Ее нянька, вся в слезах, притащила ко мне на работу ребенка, и теперь мы с Любой Жуковой его нянчим. И не знаем, что делать дальше. Вообще-то мы заявили в милицию, но все равно… У нас есть Сонина телефонная книжка…

– Я выезжаю, – коротко сказал Болотов.

– Вот за это я его очень уважаю, – пробормотала Лайма и пояснила для Любы: – Ни одного лишнего вопроса. Просто: «Выезжаю!» – и все.

Конечно, он не догадался, что лучше постучать, и принялся жать на кнопку звонка. Петя немедленно проснулся и заревел.

– Чего это он так орет? – удивился Болотов, зарулив в комнату.

– Хочет к маме, – вздохнула Люба и, задрожав нижней губой, жалобно добавила: – А мамы нету.

– Куда же она подевалась? Может, под машину попала? Вы обзванивали больницы? В Бюро несчастных случаев наводили справки? – Лайма с Любой виновато переглянулись. – Ясно, не обзванивали и справок не наводили. Сидели и кусали локти. Ладно, это я возьму на себя. А можно сделать так, чтобы он замолчал?

Болотов пальцем указал на младенца, и тот, на секунду перестав рыдать, уставился на него любопытными влажными глазами.

– Вот. Так гораздо лучше, – похвалил тот. – Гораздо.

В ответ Петя сделал столь глубокий вдох, что его маленькая грудь раздулась, как капюшон кобры. Потом натужился, покраснел и поднял такой ор, что Любины кудряшки немедленно встали дыбом.

– О-о! – сказал Болотов, изучающе глядя на мальчишку. – Придется мне пойти на лестницу.

Он действительно отправился звонить на лестницу и через некоторое время сообщил, что никакого несчастного случая с Соней не произошло.

– По крайней мере в скорбных местах нет ни ее самой, ни ее тела.

Люба украдкой перекрестилась, а Лайма, которая держала ребенка на руках, незаметно перевела дух. С трудом им удалось унять Петю и заинтересовать его плюшевым зайцем с обгрызенным ухом. Он подумал-подумал и активно принялся за второе, а у взрослых появилась возможность обменяться мнениями. Болотов почесал переносицу и спросил:

– А кто видел ее последней?

– Мы с тобой, – взволнованно ответила Лайма. – В пятницу на остановке. Перед тем, как ты решил отправиться на работу.

– Я не сам решил, меня вызвали, – обиженно заметил тот. – Кстати, когда я развернулся и поехал в офис, то посмотрел в сторону остановки. Специально, чтобы проверить, уехала Соня или все еще стоит. Так вот: ее там не было.

– Ты в этом уверен? – недоверчиво спросила Люба. – Ты ведь развернулся и, значит, возвращался уже по другой стороне шоссе. Кроме того, была пятница – машин полно, что ты мог разглядеть?

– Нет, я бы ее увидел, – заупрямился Болотов. – Машин действительно было много, но они еле-еле ползли. Я бы заметил Сонин ярко-синий костюм, уверяю тебя.

– Значит, поговорив с нами, она ушла очень быстро, – задумчиво сказала Лайма. – Ты не помнишь, сколько было времени?

– Отлично помню, – он потер по очереди ясный высокий лоб, потом мужественный подбородок и в заключение аккуратно причесанный затылок. – Когда мне позвонили из офиса, было без нескольких минут семь.

– Выходит, около семи Соня с кем-то встретилась и ушла с тем человеком, – заключила Люба, а прагматик Болотов возразил:

– Или ушла одна. Мы же не видели этого своими глазами.

– В руках у нее был пластиковый пакет, – вмешалась Лайма. – Полагаю, там и лежал фотоальбом. Соня сказала, что встречается со школьным другом, которому должна его отдать.

– А мне ты заливала, что она отправляется к Возницыну!

– Так и есть. Сначала – старый друг, потом Возницын.

– Интересно, для кого она напомадилась…

Люба удивленно взглянула на них, и Лайма пояснила:

– Соня очень хорошо выглядела. Накрасилась, туфли на каблуке надела. Собралась по полной программе.

– Для Возницына, – уверенно заявила Люба. – Она жалела, что его бросила. Возницын – ее тип мужчины. Кроме того, он отец ее ребенка.

– Почему вы в этом так уверены? – пожал плечами Болотов. – Она могла навешать вам на уши лапши.

– Зачем?! – хором возмутились подруги.

– Мало ли. Женщины часто врут просто потому, что им нечем скрасить жизнь. Такая своеобразная романтика. Может, с отцом своего ребенка ваша Соня встретилась в каком-нибудь баре и даже не знает, как его фамилия. Но чтобы вас тронуть, она заявила, что папаша – Возницын. С ним у нее были серьезные отношения, вы его отлично знали и могли ей от души посочувствовать.

– Есть же тесты на отцовство, – возразила Люба. – Нам она могла соврать, но обмануть Возницына ей вряд ли удалось бы.

– А она всем сказала, – подхватила Лайма, – что едет к нему для серьезного разговора. И няньке сказала, и мне!

– Мало ли, что она наплела, – не сдавался Болотов. – Женщина подобна продавцу на восточном базаре: так все приукрасит, что миллион отдашь за старый башмак.

Лайма покачала головой, а Люба, которая меняла извивающемуся Пете подгузник, неуверенно согласилась:

– У нас в самом деле нет никаких доказательств.

– И Возницын говорит, что он с Соней не встречался уже целый год… – растерянно согласилась Лайма. – Очень все это загадочно.

Она рассказала, как предполагаемый Петин папаша прыгнул в реку, держа в руках авоську с булыжником. Подробности преследования пришлось опустить, чтобы не шокировать Болотова.

В этот момент в прихожей прозвенел звонок, и все трое настороженно переглянулись.

– Может, милиция? – пробормотала Люба, мелкими шажками продвигаясь к двери. – Вдруг у них какие-то новости?

Однако за дверью обнаружилась не милиция, а Сонина соседка Поля, которую Лиза с Лаймой знали как особу чрезвычайно болтливую и назойливую. Она постоянно ходила по соседям с целью выяснить, кто чем занят, чем ужинает, что смотрит по телевизору, что новенького приобрел из мебели или посуды. Работала Поля ночной уборщицей и именно таким образом, вероятно, восполняла дефицит общения.

– Привет! – воскликнула она, вытягивая шею, чтобы заглянуть в комнату. – Что это у вас Петюня так голосит? С нянькой воюет? Ишь какой – наизнанку вывернется, а своего добьется! Настоящий мужик растет. Уважаю.

– Сони нет, – невпопад сообщила Люба.

– А где она? – Поля не собиралась уходить вот так сразу. Глаз у нее был наметанный, она точно знала, что интеллигентные люди ее за порог не вышвырнут. Тут можно вдоволь языком почесать.

– В том-то и дело, что этого никто не знает, – серьезно сказал Болотов, появляясь в коридоре.

– Ой! – зарделась Поля, которая каждого мужчину воспринимала как потенциального любовника. – Безумно приятно с вами познакомиться.

– Взаимно, – кротко ответил Болотов и сразу же спросил: – Когда вы видели Софью в последний раз?

– А чего с ней случилось? – тут же вскинулась та. – Померла?

– Почему – померла? – пискнула Люба.

– А почему – в последний раз-то?

– Имеется в виду ваша с ней последняя встреча, – Болотов был само терпение. – Когда лично вы ее видели?

– А-а! – Поля, вертлявая и модно взлохмаченная, с чистыми, но обломанными ногтями, хлопнула себя по лбу. – Я-то ее видела в пятницу. Недалеко отсюда, возле метро. Там, где магазинчик «Подарки», знаете?

Поскольку все смотрели на нее молча, она поспешно продолжила:

– Девятый час уж был. Минут двадцать девятого. А она несется вся расфуфыренная. С хахалем, наверное, куда-то намылилась ехать. Прямо налетела на меня. Такая была взволнованная, ничего перед собой не видела.

– А почему с хахалем, Поля? – осторожно спросила Лайма. – С ней кто-то был?

– Был, – уверенно кивнула та. – Только я не знаю – кто. Не видала. Она к киоску за сигаретами метнулась. Назад голову повернула и крикнула: «Я быстренько!» Ну, будто кто в машине возле тротуара ее остался ждать.

– И вы не взглянули – кто там такой? – не поверил Болотов.

– А машину, машину запомнили? – разнервничалась Люба.

– Вроде белая была машина, вся такая здоровая, иностранная. И стекла темные! Но точно не скажу, в ней ли Соня ехала или нет – грузовичок к киоску подрулил, обзор мне закрыл, – с огорчением призналась Поля. – Не успела я засечь, кому Соня там крикнула… Но она вся такая была – ух! Точно: свиданка у нее случилась в тот вечер. А чего, она ночевать не приходит?

– Поля, а пакет у нее пластиковый с собой был? – осторожно поинтересовалась Лайма, не ответив на вопрос. – Такой белый пакет, красивый, с пеликанами?

– Не, – покачала головой Поля, нервно перетаптываясь. – Не было пакета. Только сумочка на плече висела. И шарф на шее.

– Какой шарф? – хором спросили Лайма и Болотов.

Никакого шарфа на Соне в пятницу они не видели. И вообще – кто станет надевать на себя шарф теплым летним вечером?

– Такой желтый, а по полю – закорючки черные. Красивый шарф, нежный. Прям настоящий шелк. Я его даже хотела потрогать. Но Соня так спешила, что мы и двух слов не сказали.

– Она, наверное, поздоровалась с вами? – предположила Люба. – Когда налетела?

– Ясное дело. Ой, говорит, Поля, это ты? Привет, я так тороплюсь, так тороплюсь! И все.