А вот сам Сулейман…

Султан нервничал и злился, Гуссейн-паша успокаивал господина, заверяя, что все будет хорошо, что возьмут они эту Вену…

Не успокаивало.

Больше сотни лет османы обламывали клыки о стены Вены. А сейчас… сейчас от успеха зависела судьба Сулеймана. Сама жизнь его! Янычарам было не впервой менять неугодного султана. К тому же многое не на его стороне.

Скорость? Невозможно передвигаться быстро с таким количеством человек.

Снабжение? Хоть и наладили его кое-как по рекам, по Дунаю, в подражание Сулейману Великолепному, а все одно – иногда не хватало самого необходимого. Хотя организовано все достаточно грамотно. Суда, разведка, охрана… теряли не больше одного корабля из десятка. Но и того жалко было!

Не приходилось ждать и подкрепления.

Мало того – как бы русские не ударили в спину там, в Крыму!

Хотя Гуссейн-паша и уверял господина, что не ударят, спокоен Сулейман не был.

А зря.

Если бы мог увидеть русского государя – быстро поменял бы мнение.

* * *

– Кристиан сначала хотел, чтобы я приехал за невестой, но потом передумал.

– Ну да. За невестой и Воин Афанасьевич съездит. Да и царевна Анна рада будет проехаться, а тебе надобно войско вести.

Ваня Морозов сладко зевнул. Выспаться пока не получалось. Самое тяжелое время – начало похода. Это потом все пойдет как по маслу, но в самом начале, когда только повернулись шестеренки, со скрипом и скрежетом двигая тяжелую машину войны…

– Вот и пусть она меня дома подождет. Заодно Соня к ней приглядится, хоть отмоет…

– Да ладно тебе, не все ж они там недомытые…

– Тебе легко говорить. У тебя – Соня, а у меня кто будет? Ты портрет Ульрики видел? Такой нос Бог семерым нес…

– Злой ты… Вдруг там душа прекрасна?

– В постели душа не видна, там на другое смотрят. А мне даже изменять ей нельзя будет. Хотя бы до рождения троих-четверых детей.

– Это корона.

– Чтоб ее черти побрали, – ругнулся Алексей. И тут же перекрестился, покачал головой. На самом деле он так не думал, но ведь легче от этого не будет?

Корона часто заменяет монарху и красоту жены, и доброту матери. Да и вообще – все родственные отношения меняются на этот золотой венец. Но… не хотелось ведь! Хочется-то жить, любить, радоваться! А даже невесту самостоятельно выбрать нельзя.

Грустные размышления оборвал Ваня:

– Давай еще раз поглядим карту?

– Давай. Сейчас мы направляемся к Нотебургу.

– Он же Орешек.

– Именно. Вообще это наш город был, так что пора шведам отдать его обратно. Попользовался – свободен.

Ваня поддержал друга залихватским кивком.

– Потом нас ждет Нарва.

– Ревель и Рига. А когда захватим Лифляндию и Эстляндию, можно будет уже и на Выборг пойти.

– И пусть Карл разрывается, воюя на два фронта.

Алексей отбросил с лица золотую прядь.

– Пусть повоюет. У меня, знаешь ли, мечта: присоединить к нам финнов.

– Не слишком ли велик кусок будет?

– В самый раз. Пока в Европе свары – нам милое дело вперед идти.

Ваня пожал плечами:

– Присоединить мало, надобно еще удержать. Отстроиться, закрепиться… где там города можно строить?

– У финнов. Или напротив Ревеля… не знаю пока. Нам этот выход в море как воздух нужен. А шведы… перебьются!

– Если атакуем и все сделаем быстро – шансы у нас весьма неплохие. Есть динамит, есть греческий огонь…

– Для Карла это окажется сюрпризом. Лишь бы у него такового для нас не оказалось.

Лицо Алексея заострилось. Сейчас он казался лет на десять старше своего возраста. Война! Кто ее считает веселой? Разве только тот, кто там не бывал.

Отговаривать друга Иван и не собирался. Софья быстро приучила их к своему мировоззрению. Если Руси что-то нужно, оно ей и должно принадлежать. А чье оно было до того…

Крым же взяли! Избавили Русь от такого гнойника, что страшно сказать! Хватит с нас татарских набегов и прочих пакостей от «добрых соседей». Натерпелись. Сколько русского ни зли, а конец веревочке будет, да такой, что вы ж на ней, гады, и повеситесь!

Теперь надо приобрести выход к северным морям. Как долго можно гнобить торговлю на Руси? Перекупать у купцов задешево, продавать втридорога… перебьются шведы, ой как перебьются! Попили русской кровушки?

Хватит!

Армии медленно передвигались по карте. Кто победит, было пока неизвестно, но в одном не сомневались государи.

Лик Европы необратимо изменится.

Лето 1677 года

Воин Афанасьевич честь по чести приветствовал датского принца Георга, раскланялся, проговорил все, что по чину надобно, – и с поклоном выслушал ответную речь.

Да, вот так вот.

Датчане сопровождали принцессу до границы, а уж тут, на Руси, он ее обязан встретить да приветить, покамест государь воюет.

А кому ж еще?

Царевнам невместно, царевичи все заняты, Федор в Соловецкий монастырь отпросился съездить, Иван в Португалию собирается, Володя дите пока…

А он все ж таки государев дядька, причем в самом прямом смысле, на тетке государевой женат, дети подрастают… Жаль, отец его сорванцов не видит, вот уж кто счастлив был бы.

Приятные мысли о жене оборвались, когда в комнату вошла принцесса. Воин Афанасьевич хоть и был опытным придворным, а все ж порадовался, что борода, да шапка высокая, да золота много – на первый-то миг оно от лица отвлекает. А на лице том читалась, наверное, жалость.

Ульрика-Элеонора была откровенно некрасива. Костлява, длинноноса, тоща что та жердь… Единственно красивым в ее внешности были глаза. Огромные, ясные, искристые, глубокого темно-серого цвета, они сияли собственным светом доброй души и казались почти черными. И по тому, как говорила она, как двигалась, улыбалась, Воин Афанасьевич распознал в ней умного человека.

А вот сильного ли?

Будет, будет еще время присмотреться, но покамест впечатления сильной и несгибаемой она не производила. Мягкая, добрая, ранимая, очень уязвимая, несмотря на то что росла во дворцах. Бывает же такое чудо! А может, оно и к лучшему? Меньше скандалов в семье будет?

Тут он мог только пожать плечами. Алексей Алексеевич умен, да ведь спать ему с этой девушкой. Со всей ее некрасивостью. И как? А коли любовница у него заведется? Да еще и детей принесет?

Ох, не хотелось бы. Ни к чему на Руси новые бунты. А ведь всем известно, что за своего ребенка любая баба – зверь. Что хочешь сделает и глотку перегрызет. А эта…

Ни единой крамольной мысли не отражалось на лице Воина Афанасьевича, когда тот дарил драгоценные подарки, приглашал дорогих гостей на Русь, извинялся, что государь-де в походе, потому как договоренности с вашим же братом, да-с, его величеством Кристианом, призывают его под знамена…

Уж не обессудьте, гости дорогие, не побрезгуйте нашим гостеприимством…

Все эти игры были хорошо знакомы участникам и шли словно по маслу. Все знали свое место и свои роли в пьесе. Ульрика также разглядывала боярина. И грустно вздыхала про себя.

Не понравилась.

Да, глупой принцессу никто не назвал бы. Она знала, что очень хороши у нее руки и плечи, что у нее густые волосы… Но все равно, не будь она королевской дочерью и сестрой, мало бы кто обратил на нее внимание. Она привыкла и смирилась, будучи неглупой. Но все равно – царапало по сердцу…

А как-то ее еще будущий муж примет? Жениться – одно, а любить? Будет ли у нее хоть иллюзия семьи? Доверия, уважения?

Ульрике было страшновато.

Один Георг был доволен. Ему уже пообещали охоту, подарили сокола, и сейчас они с боярином обсуждали какую-то особо прочную сталь, из которой лили на Руси пистоли. Мужские игрушки.

* * *

– Сколько им осталось?

– Дней десять пути.

Ежи Володыевский был спокоен. Ну, турки. И что? Видывали, еще и не таких видывали! И колошматили их в хвост и в гриву, да так, что бежали, тапки теряя! Пяти лет не прошло, как били они это войско на границе Польши.

Ян Собесский тоже был спокоен. Чай, на чужой земле воюет, не на своей. А вот кого снедала тревога, так это Леопольда. Император расхаживал по кабинету как тигр в клетке, блестя глазами.

– Их много, слишком много! Вы справитесь?

– На то Божья воля, ваше величество.

А то чья же? Ежи спрятал в усах усмешку. Божья воля, то верно, а озвучил ее государь Алексей Алексеевич.

– Бить будем, постараемся выбить отсюда, но войск у нас мало, ой мало.

Леопольд недовольно сморщил нос.

Мало?! И что?! Он и так предоставил всех, кого только можно! Целых десять тысяч человек! Ополченцев еще пять тысяч. Немного, конечно, но и сами они пришли не большим числом. А Польшу обороняли – и того не было!

– Я приказал рушить дома за чертой города. Вену они взять не должны, но под стенами могут простоять долго. И чем дольше, тем лучше. До зимы, например.

Поляки переглянулись. Да, если турки не возьмут Вену до зимы, у них начнутся бо-ольшие проблемы. Поди прокорми такую армию да фураж достань!

– Народ послушался. Они верят вам, государь.

– Да, мой народ верит мне. Но есть и те, кто не выдержит тягот осады.

– Примерно тысяч шестьдесят, – кивнул герцог Мельфи.

Раймондо Монтекукколи, назначенный недавно военным комендантом Вены, подходил к делу серьезно. Пушки были проверены и пристреляны, пушкарей гоняли в хвост и в гриву, склады спешно заполнялись…

– Я временно переберусь в Линц вместе с беженцами.

Леопольд объявил о своем решении и ожидаемо увидел на лицах военных облегчение. Все-таки воевать лучше, когда никто высокопоставленный над душой не стоит. Пусть едет.

Леопольд считал так же.

Трусом император не был. Просто искренне полагал, что его жизнь намного ценнее, чем жизни и обычных горожан, и поляков, и русских… Да и вообще – кого можно сравнить с ним? Он император! А эти… быдло и есть быдло. Бабы таких еще не одну сотню нарожают, а вот он…

Император – и этим все сказано. Единственный, уникальный и незаменимый, вот!

Не ожидают же они, что император подвергнет свою жизнь опасности, словно простой солдат? А если с ним что-то случится, кому тогда командовать? Кто тогда будет принимать решения, на чьи плечи ляжет тяжесть Империи?

У него даже детей покамест нет, дочери не в счет! Жена хоть и беременна, но будет ли сын? И вообще – сделать ребенка мало, надо его еще вырастить императором. А это – время, силы, и, конечно, он должен оставаться в живых! Так что самому Леопольду его решение казалось весьма осознанным и взвешенным. А уж что там кто будет о нем думать…

Солнце не волнует, о чем размышляют червяки.

* * *

– Сколько ж можно?! Сидим тут, что в клетке!

Девушка, которая расхаживала по комнате, была красива. Синие глаза, темные волосы… Впрочем, две другие ей не уступали. Романовская кровь. Три царевны – Катерина, девятнадцати лет от роду, Мария, семнадцати, и Феодосия, пятнадцати, были хорошими подругами. Сдружились на почве неприязни к старшей своей сестре Софье и были верными союзницами. Понимали, что она сейчас больше брата властна в их судьбе, не любили, злились, завидовали – много чего было. И свобода ее, и супруг – Иван Морозов, и характер, и любовь брата…

Стерва, одно слово! Гадина!

И что самое печальное – умная. Это девочки уже могли оценить и понимали, что Софья заслуживает уважения. От понимания становилось еще горше.

– Кать, а что тебя не устраивает? – Мария была более разумна, чем сестра. Вот Катюшка отличалась более импульсивным характером, а Феодосия свой пока вообще еще не проявляла: мала. – Мы не просто так сидим! Нас учат, к замужеству готовят…

– Вот! А если я замуж не хочу?!

– А кто тебе мешает? Иди в монастырь, чай двери не закроют.

Катя топнула ножкой в дорогом сафьяновом башмачке. Жемчуга на нем было нашито столько, что три семьи год кормить хватило бы.

– Машка, ты не понимаешь? Я хочу замуж, но за того, кого сама выберу! А не Сонька! Не Алешка! Вот!

Мария прищурилась. Катерина была самой неистовой из сестер; Феодосия – самой внушаемой и податливой, Мария же предпочитала слушать и помалкивать. Или подзуживать, как сейчас.

– Кать, а мы сумеем правильно выбрать?

– А что мы – глупее Соньки? Она вот вышла замуж за своего боярина – и живет с ним, не жалуется. Да и тетки…

Катерина не подозревала, что мысли эти были аккуратно вложены в красивую головку неким Сильвестром Медведевым, и возмущалась вполне искренне. Сестры переглянулись.

– Ну… прислушивается-то Алеша не к нам, а к ней.

– Это несправедливо! Гадко!

– Кать, а что ты в делах государственных понимаешь-то? – Феодосия не насмешничала, но серьезность была хуже крапивы. И то сказать, учили их на совесть, а вот в текущие дела все ж не посвящали.

– Да уж научилась бы, чай, не хуже Соньки, – буркнула царевна, но, видя, что сестры ее не поддерживают, с размаху упала в кресло. – Да пес бы с ними, с делами государственными! Но почему и в сердечных делах воли нам нет?

– А ты забыла, что тетка Анна рассказывала? Что раньше царевнам вообще одна дорога была. В монастырь – и все. Или сиди век девкой, в тереме чахни!

– Ты еще вспомни, что при Адаме с Евой было, – сморщила нос Катерина. – Отсталые мы. Вот в Европах царевны и на балах танцуют, и на охоту выезжают! А мы сидим, что те сомы под корягой, мхом покрываемся. Сначала здесь, а потом у мужа в тереме…

– А то и мужа б у тебя не было.

Мария вполне логично отвечала сестре, но безуспешно. Переубедить царевну Екатерину так и не удалось. Та была твердо уверена, что царевны обязаны выходить замуж по любви. Или хотя бы, как в просвещенной Европе, иметь аманта^[3]. Это же модно!

Жаль только, что Софья – как собака на сене. Ей можно, а остальным царевнам нельзя! Где справедливость?!

Полоцкий хоть и поплатился жизнью за свою наглость, но трудился не зря.

* * *

– Мой повелитель, Перх… порф… Перхтолсдорфе.

Сулейман прищурился на стены города. Ну… так себе. Перед его войском смотрится и вовсе неутешительно. Янычарам – на два часа штурма, и горожане это отлично понимают.

– Прикажи объявить, что если они сдадут город – мы их не тронем. А если нет… я сровняю его с землей, а жителей обращу в рабство.

Гуссейн-паша почтительно поклонился и ускакал.

Спустя пять минут заиграли трубы, забили барабаны, к воротам города поскакали всадники. Ну а там – все понятно. Бургомистр на стене уверял, что стены города высоки, а боевой дух народа крепок как никогда. Сломался на третьем обещании лично его после взятия города растянуть промеж четырех кольев, вспороть живот и насыпать в рану крупной соли. Потому как жизнь одного даже янычара в сто раз ценнее жизни всякой христианской собаки!

Проняло несчастного чуть ли не до мокрых штанов. Так, что почти вымаливал обещание безопасности. И ключи от города сам вынес, на золотом подносе. И кланялся поминутно, и дрожал… А потел и вонял так, что едва лошади не шарахались.