Я поняла, что содержательного разговора у нас не получится, но уходить не торопилась. Так и стояла за его спиной, пытаясь угадать, каким персонажем управляет мой любимый.

Монстры кидали друг в друга исполинские камни, сходились в рукопашной, рвали друг друга на части. Битва происходила на таком фоне, который в Библии описывается как конец света: тёмное небо то и дело разрезали жуткие молнии, которые тут же врезались в землю; ураганной силы ветер вдруг возникал неизвестно откуда и сбивал с ног мохнатых чудовищ, а порой даже поднимал их в воздух и с силой швырял о землю. Изредка кошмарный фон слегка украшался: появлялась девочка-эльф, похожая на колибри. Трепеща крылышками, она зависала на месте, прицеливалась и из чего-то выпускала разящие стрелы, точно попадая кому-то из монстров то в глаз, то в макушку. Подленькая такая девочка… Прилетит, прицелится, выстрелит и исчезает. Похоже, что в этом и заключается суть игры: увернуться от стрел эльфа. Кто продержится дольше всех, тот и выиграл, да?

Я стала следить за монстрами. Смотреть на их драки было очень противно, но я себя заставила, и очень скоро уже различала их по внешнему виду. Один был ушастым циклопом. Другой был тоже одноглазый, но не от рождения. Если у первого, ушастого, глаз был один и располагался посередине того места на черепе, что у людей именуется лицом, то у второго изначально было целых три глаза, но на этот момент остался только один действующий, и ещё две пустые глазницы зияли так зловеще, что мне стало не по себе. Игра, конечно, я понимаю, всего лишь игра, компьютерный мультик, но так жалко этого вот бывшего трёхглазого, растерявшего в боях почти все свои глаза…

А вдруг Эдик играет именно этим монстром? Тогда недолго ему осталось в игре участвовать… Вот сейчас эта подлая девчушка с розовыми крылышками выбьет ему оставшийся глаз, и всё, привет: слепой-то много не навоюет!

А может, Эдичка играет вон тем осторожным чудовищем, которое всё время прячется то за валунами, то за деревьями, высовываясь оттуда изредка только затем, чтобы метнуть копьё в противника? А противниками здесь, как я поняла, были все у всех.

Ещё какие-то мохнатые уроды то появлялись, то исчезали, но эти трое – ушастый циклоп, бывший трёхглазый и копьеметальщик – всё время были в кадре.

Я спросила своё сердце, к кому из них оно больше тянется. Сердце ответило честно: ни к кому.

Набравшись смелости, я пробубнила в затылок Эдику:

– А ты кем играешь?

– Девочкой, – просвистел он сквозь сжатые зубы.

– Кем?!.

Я от такой новости, что называется, выпала в осадок. Я примеряла к нему всех трёх монстров, а он, оказывается, всё это время был в буквальном смысле слова над схваткой и разил противников, трепеща розовыми крылышками?.. Как недавно выразилась Летиция, «порхая по траектории»?

Пока я разбиралась в сумятице чувств, подлая девчушка вылетела откуда-то из правого верхнего угла – в облаке она пряталась, что ли? – и ловко выбила стрелой трёхглазому третий глаз, последний.

К каким последствиям это привело, я смотреть не захотела. Муторно мне как-то стало, совсем тошно. Я ушла подальше от этого потустороннего мира, вернулась в корректорскую, села за свой стол, сложила руки, как прилежная ученица, уронила на них голову и задумалась: может, я порченая какая? Почему я всегда влюбляюсь в людей недостойных? Точно, кто-то порчу навёл, не иначе! Вот и сейчас, пожалуйста: влюбилась в молокососа, у которого ума только-только хватает на игры, да ещё и страдаю по нему! «И веет от него чем-то мужским!» – передразнила я сама себя. А он при этом играет в кошмарную игру, причём играет в образе девочки с розовыми крылышками! Совсем ничего взрослого в этом человеке нет…

А я ещё хотела рассказать о нём Летиции! Вот бы опозорилась…

Дверь скрипнула. Я рывком подняла голову.

На пороге стоял Иннокентий Афанасьевич, наш главный редактор, и одна бровь у него была иронично приподнята:

– Я разбудил вас? Уж простите, бога ради…

Я смутилась, стушевалась:

– Что вы, что вы… Я и не спала вовсе…

– Разве? А что же ещё можно делать, лёжа на столе? Может, вы медитировала?

Ну, это прикол у него такой. Он считает, что от избытка грамотности он может себе позволить некоторую неграмотность, этакую небрежность в речи. Например, такой вот оборот: «Вы сидела и читала». А теперь вот – «вы медитировала». Очень смешно…

– Нет, Иннокентий Афанасьевич, я просто задумалась…

– Ах, вы задумалась… Надеюсь, на производственную тему?

Я закивала:

– Безусловно! То есть практически да…

– Что значит «практически»? – снова поднял он бровь.

– Я думала об Эдике, нашем системотехнике.

– Вот как… И что же конкретно вы о нём думала, позвольте полюбопытствовать?

– Да так… – замялась я.

– Что такое? Вы что-то скрываете? Он что, не починил вам компьютер?

Его брови стали грозно сползаться друг к дружке и очень быстро встретились на переносице.

– Что вы, что вы, – зачастила я, – всё он починил! Вернее, мой компьютер и не думал ломаться!

– Так зачем же вам понадобился компьютерщик?

Я вздохнула, опустила очи долу и пояснила вполголоса:

– Амур меж нами пролетел…

– Кто-кто пролетел?.. – опешил главный редактор.

Я даже глаз поднять не решилась, только плечами ещё больше поникла.

Макушкой я чувствовала, что главный редактор вовсю буравит меня глазами. Через пару секунд я всё-таки решилась поднять голову и встретить его взгляд.

Он смотрел на меня изучающе, чуть вприщур:

– Лилия Петровна, сколько вам лет?

– Сорок два, – покаялась я.

– И не стыдно? В вашем-то возрасте?

– Так ведь сердцу не прикажешь…

Он выпучил глаза и стал хватать воздух ртом – точь-в-точь как премудрый пескарь, которого удочкой только что выдернули из его спасительной подводной пещерки в непонятный надводный мир. После этого развернулся и бегом убежал из корректорской.

Сам Иннокентий Афанасьевич слывёт у нас убеждённым холостяком. Он считает, что институт брака у нас давным-давно умер, смысла в нём никакого нет, а потому и жениться ни к чему. Нет, не подумайте ничего такого, женщин он любит, но обычно недолго. Один вечер, не больше. А на следующий день снова думает только о работе. Я это знаю со слов коллег, которые наблюдали его «в действии».

Вернувшись домой, я написала письмо Летиции:

«Получила сегодня днём твоё послание. Это подвигло меня на то, чтобы попробовать наладить контакт с человеком, который мне небезразличен».

«Ух ты! И как, получилось?»

«Скорее нет, чем да. После этого сидела за столом и переживала фиаско. За этим занятием и застал меня шеф».

«И что? Надеюсь, он ни о чём не догадался?»

«Конечно, ОН не догадался. Я САМА ему рассказала».

Летиция долго молчала, потом прислала сообщение длиной в одно слово:

«Зачем?»

Я тоже помолчала, собираясь с мыслями, потом написала:

«Понимаешь, девочка, я считаю, что лучше всегда говорить правду. Это экономит массу времени и не оставляет места для сплетен. Поэтому правды надо говорить как можно больше. Люди привыкнут к твоей правдивости, и тогда, если уж понадобится соврать, маленькая ложь легко сойдёт за правду».

«Интересная мысль…»

«Ну, я же обещала по мере сил учить тебя взрослой жизни… А что касается моего начальника… Он, конечно, офонарел от такой моей искренности и тут же сбежал из моей комнаты. И поделом ему! В следующий раз не будет задавать лишних вопросов. И ничего другого делать тоже не будет. Например, следить за мной, вынюхивать, подозревать… А теперь чего за мной следить? Я же сама всё рассказала, без утайки!»

Ответом мне была смеющаяся рожица:

«И какова же была реакция блюстителя морали?»

«Брезгливая была реакция. Ему самому такие высокие чувства недоступны, а значит, и нам не положено!»

Потом компьютер я выключила. Не хотелось больше душевного стриптиза. Да и вообще не хотелось больше видеть печатный текст, тем более на экране монитора. Мало, что ли, мне этой радости на работе? Не хватает ещё и дома глаза напрягать…

Перед сном я долго рассматривала две картинки, которые мне подарила Кристина, наша художница. Вообще-то рисует она в основном карикатуры, смешные иллюстрации к фельетонам или к подборкам анекдотов, изредка – образы романтически настроенных девушек к дамским рассказам из серии «как одна принцесса нашла своего принца в супермаркете (на автозаправке, в поликлинике, на курорте и т. п.)». Но для самой Кристины такие иллюстрации – просто работа, которую она делает чисто автоматически. Делает и тут же о ней забывает. А для себя, для души она рисует странные картины.

Более подходящего определения я подобрать не могу, поэтому продолжаю называть их «странными». Изредка она приносит в редакцию кое-что из своих работ: надеется, что главный редактор что-то всё-таки решится дать на суд зрителей, то есть читателей нашего журнала. Но Иннокентий Афанасьевич, наш главный редактор, пока что на такой решительный шаг ни разу не отважился. И каждый раз он говорит Кристине, что читатель наш не готов к пониманию такого «высокого искусства», что простым людям надо всё объяснять, а иначе никто ничего не поймёт. И сколько ему Кристина не объясняет, что такое искусство надо не понимать, а чувствовать, – бесполезно. Даже когда в номере остаются пустоты, он заполняет их любой ерундой, только не её картинами. И она уносит их домой.

Чаще всего она использует классические материалы – холст, масло. Но иногда использует цветные карандаши, фломастеры и даже мелки. Реже – гуашь. А мне сегодня вдруг ни с того ни с сего преподнесла две акварели.

Просто положила передо мной на стол и, пожав плечами, сказала:

– Это вам. На память от меня.

Я всполошилась:

– Ты что же, увольняешься?

– Пока нет, но это может случиться в любой момент.

– Тебе предложили другую работу?

И тут она, наклонившись, шепнула мне на ухо:

– Я выставила свои картины в галерее. Представляете, две из них купили!

Я чуть было не спросила, за сколько их купили. Но глаза её сияли таким победным сиянием, что я поняла: не важно, за сколько именно. Да хоть за пять копеек! Для художника важна востребованность.

Но всё же я осторожно спросила:

– Полагаешь, что сможешь прожить на эти деньги?

Она смущённо улыбнулась:

– Ну, если бы удавалось продавать хотя бы по одной картине в месяц, то… Впроголодь, конечно… Главное – чтобы на расходные материалы хватало.

Она ушла к себе, а я просто спрятала картинки в сумку. Работы у меня было навалом, к тому же – конфликт с начальством. Ну, или почти конфликт… До искусства ли тут? Тем более такого высокого!

И только сейчас, дома, в одиночестве и покое, я достала подаренные листки бумаги и стала их рассматривать.

И опять мне на ум пришло определение «странные». Я, конечно, не такой уж большой специалист в этом виде искусства, однако мне кажется, что Кристинкины произведения – это смесь абстрактной живописи и сюрреализма. В них никогда нет сюжета, нет конкретных фигур или предметов. Это просто настроение. Голубое настроение. Розовое настроение. Или просто белое. Что там Сальвадор Дали по сравнению с нашей Кристиной…

Сегодня одна из картинок была выполнена в бело-голубых тонах, вторая – в красно-чёрных.

Бело-голубая навевала возвышенно-романтическое настроение, создавала в душе уют, покой, вселяла надежду и веру в будущее.

Красно-чёрная же, наоборот, рвала душу на части, кромсала сознание, буквально расчленяла его на куски, затягивала в немыслимые водовороты багрового цвета, и сознание устремлялось в кроваво-красную воронку, уходя через неё в чёрную дыру…

Вздрогнув, я отложила – нет, отбросила! – тревожащую душу картинку, и вместе с ней отбросила тревожное настроение.

Снова взяла в руки бело-голубую, и покой снизошёл на меня. Как говорила когда-то моя старенькая бабушка, «будто Господь босиком по душе прошёл»… Надо же, а я ведь не люблю голубой цвет! И синий не люблю, и серый, и даже бирюзовый не люблю, хотя он и считается очень нарядным, очень красивым. А я вот не люблю холодные цвета! Меня всегда в дрожь от них бросает. Люблю тёплые тона, люблю яркие, а в юности всем другим цветам предпочитала красный – и в одежде, и во всём остальном: помада, лак для ногтей, сумка, туфли, авторучки… Мама всегда смеялась, говорила: «Дурак красному рад!».

И вдруг сейчас обнаружилось, что картину, выполненную в моих любимых красных тонах, я отложила подальше и даже прикрыла её недочитанным журналом. А другую картину, выполненную в столь нелюбимых мною холодных тонах, я держу в руках. Держу её, смотрю на неё, и даже представить себе не могу, как же я отведу от неё взгляд…

Нет, определённо, Кристина наша – колдунья! А картинки эти психоделические надо спрятать подальше, потому что они точно – от лукавого…

Следующий рабочий день начался с того, что мне представили новую напарницу – Наташу. Не то чтобы представили, скорее – сообщили о ней. Едва я вошла в дверь, как тут же наткнулась на главного редактора. Он спешил по делам.