Все было бы хорошо, но в соседях у них проживала пожилая женщина с дочерью Ганной. Ганна ее выросла и черная, толстая ее коса тоже росла и вытянулась аж до пят, сама же девушка была невысокого роста. Черные глаза всегда завистливо следили за соседями и приплюснутый нос вынюхивал счастье супругов, а толстые губы шептали проклятия, приоткрывая безшумно большой рот. Мать ее славилась качественной повитухой, иные же боялись и считали их обеих ведьмами.

Вот пришло время Полине рожать. Холодный осенний ветер поднимал и кружил сухую траву и, завывая, несся в голое поле. Воды отошли и Полина попросила Марию сбегать за соседкой, та пришла и постелила на холодном глиняном полу тряпицу и приказала роженице лечь. Повитуха открыла дверь и ледяной ветер пронизал разгоряченное вспотевшее от потуг обнаженное тело насквозь. Полина дрожала от холода и стонала от боли. Долго она мучилась и наконец родила девочку. Повитуха ушла. Петр помог жене встать и положил на кровать. Но жене становилось все хуже и на другой день Полина умерла, а девочка на третий.

Марию бабушка увезла жить к себе, а сыновья остались с отцом. Не долго горевал вдовец, появилась новая жена Ганна, которая тут же примчалась его утешать. Соседи, глядя на них, поговаривали:

– Видно, эта ведьма привязала его к себе своей длинной косой, а Полину уморили.

На том и кончились пересуды.

Мария жила у Натальи Ивановны – та внучку любила и учила читать, писать, вести правильно хозяйство, готовила себе замену. Сыновья разъехались, обзавелись уже своими семьями и появились у них дети, но жены сидели дома с детьми и к бабушке внучат не пускали. К Наталье Ивановне тоже ходили люди лечиться: к пожилому возрасту в ней дар открылся, она сама ездила у дочери роды принимать всех троих внучат, а вот последнего ребенка не смогла: преждевременно роды начались и поэтому пришлось пригласить повитуху, мать Ганны. Наталья Ивановна их не винила и на бога не роптала – что уж суждено. Заговаривала грыжу, экземы, снимала порчу и сглаз. Мария просила бабушку:

– Научи меня своему делу, я тоже хочу людям помогать.

Но бабушка категорично отрицала:

– Не научу тебя, доченька, трудная эта работа. Мучить тебя будут, день и ночь в работе. У тебя и так много заботы будет, хозяйство у меня большое, землю вспахать вовремя, засеять, урожай собрать, продать лишнее, скот, молоко и яйца лишнее тоже, рабочих не обидеть. Не буду учить тебя, что сама знаю, тебе только добра желаю. Учу уже жену конюха, у нее четверо детей и она слезно просила. Они живут в пристройке моего дома и она всегда тебе поможет, если надо.

Но не пришлось Марии хозяйничать. Захирела Наталья Ивановна вскоре, старая стала и сердце пошаливать начало. Почувствовала она, что долго не проживет на белом свете и говорит внучке:

– Марусенька, доченька, деньги возьмешь – для тебя припрятала. Только чтоб дяди твои не увидели, не то убьют из-за денег, – и показала тайник: – Под отдушиной, где золу выгребают. Надо вынуть камень и это место закрыть ящиком для золы.

Марии было одиннадцать лет, когда бабушка покинула ее. Похоронили. Дяди все стены проверили, все углы, все везде расковыряли и печке тоже досталось, но тайник не нашли. И вот однажды приехал на лошади Петр за своей дочерью, а дядьки отлучились. Мария вынула из тайника деньги, взяла узел – бабушка ей припасла, и отрезы на платье, и свои красивые вещицы, и быстро выбежала во двор. Камень вновь вставила, но ящик не плотно подвинула. Села на лошадь и отцу шепотом сказала:

– Гони, батя, побыстрей лошадей, не то дядья догонят и убьют.

А дядьки заходят в дом – племянницы нет и зола рассыпана. Пнул один из них ногой ящик и увидали, что камень вытаскивали. Догадались, сели верхом на коней и погнались вдогонку. Ветер свистел в ушах. Потная лошадь Щоголя уже приближалась к Ершову, как услыхали крик и конский топот догоняющих. Стали попадаться на пути возы на лошадях и дядьки лишь прокричали беглянке:

– Ну, Маруська, гадина, обхитрила ты нас! Если бы догнали тебя, то убили б гадину!

Мария от страха дрожала всю дорогу, как осиновый лист на ветру. Когда подъехали к дому, у нее стучали зубы и дрожь всего тела долго не унималась. В то время и триста рублей были целым состоянием, а она все 900 прихватила. За это и отец ласковый был с ней, и мачеха Ганна.

Купили коров, еще одну лошадь, овец. А тут вскоре и советская власть пришла, помещиков раскулачивать стали. Лишнюю скотину у людей забирать в колхоз стали. Хитрые дядья Марии сами вступили в колхоз со своим скотом: им за это дом оставили. У Щоголя тоже забрали лошадей, корову, овец и лишнюю птицу. У Марии деньги кончились и отец с мачехой сдали троих детей в приют.

В приюте Мария быстро повзрослела, вступила в комсомол и познакомилась с парнишкой Егором Тулубеевым. У него был брат младше его, Алексей, не были похожи они друг на друга. Алексей -русый, сероглазый и нос с горбинкой, а Егор – жгучий брюнет, смуглый, узкие глаза, как черные бусинки блестят – оба по-своему красивы, только у старшего левой руки по плечо не было. Алексей Марии рассказывал, что потерял он ее в детстве.

А случилось это несчастье так: отец их киргиз Тулумбай женился на украинке Людмиле против воли родителей. Работать они любили и быстро разбогатели. Пять сыновей росли уже в семье, один за другим и шестая девочка Аня. Тулумбай сыновей брал всегда с собой работать. В тот ненастный для них день он с сыновьями ехали из города и на базаре продали уйму яиц, мяса и молока на хорошую сумму. Вдруг в степи догнали их гайдуки. Маленький шестилетний Алеша спрятался от испуга в пустые мешки и не дышал. Гайдуки стали требовать деньги, а Тулумбай запротестовал, тогда засвистели в воздухе стальные шашки и на возу остался в живых только Егор и Алеша, который плотнее прижался к телеге. Егор, плача, закричал на разбойников, что он убьет их, когда вырастит, тогда один из них, отъезжая, рубанул его наотмаш и отрубил не глядя ему руку и с гиканьем ускакали. Лошадь покорно привезла мертвецов и двух живых детей к дому. Навстречу вышла Людмила, увидела окровавленные трупы и упала замертво без крика: сердце разорвалось от горя. Егора отнесли к знахарке – от большой потери крови думали не спасут, не выживет, но Богу было угодно оставить его жить. Только остался калекой.

Двух мальчиков и девочку отдали в приют, где потом и Мария оказалась. Аню быстро удочерили. Алексей, когда вырос и стал работать, пытался искать сестру, но так и не нашел.

Мария, познакомившись с Алексеем, влюбилась в него и он в нее тоже. Поженились. Егор обиделся на Машу, ведь он ее тоже любил. Прошел год и Мария родила сына Виктора в 1927 году, а в 1928, в конце июля, родилась девочка Шура. Егор не хотел больше с ними знаться, женился на киргизке и родились у них сын Ким и дочь Марьям. Хоть и обижен был на Марию, но все равно дочь в ее честь назвал, только на мусульманский манер. Потом он, будучи по крови киргизом и похожий на Тулумбая, с семьей уехал в Киргизию, на родину предков.

В приюте еще спрашивали их, какая у них фамилия, но они знали только имя отца, поэтому их и записали как Тулубеевы.

Прошли годы. Алексей работал уже директором колбасного завода, а Мария – продавцом в магазине. Шуре нравилось есть в прикуску колбасу с шоколадом. А шоколад в ту пору не был черным из какао, а светлый, соевый. Как возьмет палку колбасы в одну руку, а толстую плитку в другую, так и на обед не дозовешься ее – уже сытая.

Жили они в Ершове, на Лысой горе – так называли возвышенность из глины и люди строили там свои землянки и саманные дома. Растительность почти отсутствовала: кругом сухая степь. В жилищах таких обычно спали прямо на полу, постелив вначале солому, а потом верблюжью кошму и одевались теплыми одеялами. Подушки делали сами из птичьего пуха и перьев, делали большими, что на одной сразу спали двое детей. В спальне же, как змей Горыныч, лежала киргизская длинная печь из красного кирпича, на ней же готовили еду. Утром кошму скручивали и ставили в угол, а солома оставалась. Через три дня солому убирали в сарай скотине, а новую приносили, кошму вытрясали на улице и проветривали, а полы мыли. На чистые полы вечером стелили свежую солому и заносили кошму. Случалось и так: в кошме заводились блохи от кошек и собак и тогда белую полынь клали под кошму – блохи мерли, а люди спали, как пьяные.

После свадьбы Мария с детьми и мужем жила у ее отца в саманном доме, ставшим намного шире и просторней. Ганна издевалась над падчерицей. Помоет, бывает, Мария полы, а Ганна выльет ведро воды и крикнет:

– Плохо промыла, перемой!

А уж Витю с Шурой вообще ненавидела, обзывала:

– Ух вы, бисова кровь, глазыньки б мои на вас не глядели!

Маленький Витя сердился :

– Жалко, что я маленький, а то бы схватил Ганьку за косы, намотал бы на руку и повозил бы по полу, чтоб не издевалась над нами! – Сплюнет и зло продолжит:

– Гадючка, вонючка, Ганка-поганка.

Дед его ругал, шугал, грозил кулаком, но внук и ему язык показывал.

Петер жену любил, не обращал внимания на ее ядовитый характер, косы мыть ей помогал и расчесывал, радовался, что на пятнадцать лет она его моложе. Гордился своей женой: ни у кого таких густых кос не было во всем Ершове. Она их много раз на голове накрутит и повяжет тонким платком, даже зимой без шали теплой ходила – ей волосы вместо шапки голову грели. Сидела дома и нигде не работала. Детей своих не имела, а Петру все равно было.

Когда на соседней улице освободился дом, та семья уехала в другую местность, тогда Петр с Ганой переехали туда, оставив молодых в покое.

В школу Шура не любила ходить: кинет портфель или спрячет его в навозе, а сама на горку с ребятами убежит кататься. Мама ее наказывала, ругала и била, но толку – ноль. Любила девочка еще к отцу на колбасный завод ходить, там ее любили рабочие, особенно киргизки, говорили:

– Ты так похожа на Богиню Земли.

Она удивлялась и спрашивала кто такая эта богиня, а они просто улыбались и гладили ее по голове.

Алексей работал директором и домой всегда приносил вкусные колбасы и шоколад, который ему давал директор кондитерской фабрики взамен колбасы, которую покупал подешевле, а не воровал. Брат с сестрой ели колбасу с шоколадом и запивали молоком.

Однажды случилось несчастье на заводе: русская рабочая пренебрегла мерами безопасноти и попала в мясорубку, и ее прокрутило вместе с говядиной. Завод остановили, мясо закопали, которое предполагалось с мясом несчастной: специально вырыли яму, а остатки просто раскидали птицам. Высшее начальство предложило Алексею уволиться и уехать, чтобы никто не обвинял его. Он так и поступил. Семья переехала в Донбасс, куда раньше переехал отец Маши и где теперь Петр Щоголь с Ганой проживал, работая кладовщиком. Мария снова устроилась продавцом в магазине, а Алексей стал шахтером. Когда началась война, Алексей с семьей вернулись в свой дом на Лысой горе. Оттуда его забрали на фронт, где он в сорок втором в августе и погиб. Так пришло извещение, но Мария не верила, говорила, что чувствует его живым.

Лысая гора хоть и принадлежала Ершову, только жители ее считали особой, обособленной территорией, так как их разделяла река и два парома перевозили людей с одного берега на другой. Правда, один перевозил людей, а другой – животных на бойню, на колбасный завод. В этой реке водились раки и, когда паром перевозил животных, раки ползли тучей на запах, цепляясь за ноги и хвосты лошадей, коров и верблюдов, и сопровождающие скот палкой убивали раков и складывали в мешок: вкусная закуска была к пиву.

С ранней весны до позднее осени дети ловили раков. Витя и Шура не упускали момента и в свободное время тоже с гурьбой ребят бегали ловить. Старший по возрасту всегда около реки разжигал костер и поддерживал огонь, потому что в котле должна кипеть вода. Дети кипяток наливали в ведро и пойманных раков сразу бросали в горячую воду. Красных уже вынимали и складывали в отдельную кучу. Дети приносили с собой сырое говяжье мясо, нанизывали его на палку и опускали в реку. Налипало очень много раков. Потом дети сами варили их, но кушали только шейки, а остальное клали в мешок и уносили домой, а часто вообще бросали несъеденное в реку и наблюдали, как в чистой прозрачной воде раки набрасывались на своих вареных собратьев и, вырывая друг у друга, с жадностью пожирали. Брат с сестрой целиком брали в ведро десять раков и приносили матери, особенно в военное время, когда отца с ними уже не было. Он был на фронте. Во время войны, в сороковых годах, от голода ели даже собак, но Мария говорила детям своим и соседке:

– Лучше будем кушать сусликов, чем собак. Собаки как друзья – их трогать нельзя.

Дети от шести лет до пятнадцати, все без исключения, ходили по полям, по оврагам и ловили сусликов. С собой носили воду в ведрах, заливали нору и оттуда выбегали три или четыре зверька. Ловкие ловчие ребята стояли на стреме и за горло хватали суслика, когда тот выскакивал из норы. Палкой стукали зверька по голове, а некоторые об землю, и клали в мешок. У них мясо белое и диетическое, как куриное. Варили супы, жарили, особенно дети любили нанизывать сусликов на проволоку и подвешивать над костром. Кишки не потрошили, в них, они говорили, находилась лишь трава, потому можно есть прям с кишками. Жаркое ели с аппетитом, и жир приятно стекал по рукам.

У Марии в соседеях жила глухая Маруська, у которой было аж девять детей, старшие – ровесники Вити и Шуры. Муж ее от чахотки умер, оставив жену одну с голодными ртами. Глухая, чтоб спасти детей от голода, воровала на совхозной ферме овец – и как только она умудрялась это делать, не оставляя следов?

Однажды зимой Маруська со старшим сыном украла целую корову, зарезала ее и голову с ногами бросила в огород к председателю. Он был вредный: сам пользовался фермой как своей, а рабочим все запрещал и наказывал за малую провинность. Вот и решила его наказать, подкинув ему это. Сама наварила мяса, накормила детей досыта, а тушу завернула в коровью шкуру и зарыла в куче навоза. Дело провернула ночью, а наутро пришла в дом комиссия, в составе которой были: участковый милиционер, сам председатель, рабочком и еще несколько лиц, желающие уличить многодетную мать в воровстве. Обыскали все углы, залезали в подпол, в сарай, но говядины не нашли. Вот милиционер вышел во двор и увидел ребенка, писающего в снег. Подходит к нему, самому младшему в семье, чтобы выловить на лжи того, кто еще скрывать не научился – тому было только три годика, – и пальцем тычет ему в пупок, спрашивая с усмешкой:

– Пупок-пупок, наелся крупок?

А сытый и гордый этим малыш в ответ:

– Нет, я мясо ел!

– А где оно сейчас? – спрашивает милиционер, уже довольный, что поймал с поличным, и переглянулся с председателем.

Мальчонка огляделся, и улыбка расплылась по невинному лицу:

– Вон там, у суцки под хвостом, – у показал рукой на собаку, которая, тоже сытая, сидела на навозе, чувствуя запах парного мяса.

Милиционер покраснел, что его осмеял трехлетний ребенок и резко развернулся к выходу, остальные хмыкнули ехидно и покинули дом. Больше глухую Маруську не тревожили, а она, покончив с коровой, продолжала воровать овец.

Когда на другой день, после непрошенной делегации, к Марии пришла глухая соседка, принесла говядину поделиться и рассказала, как было дело, Мария выслушала, но мясо не взяла: тебе своих кормить еще всю зиму. Просила ее никому ничего больше не рассказывать: люди разные и не все пойму, как она, не то останутся дети без матери, потому что в такое трудное для страны время и за мелкое воровство можно загреметь в тюрьму.

В сорок первом Марию Тулубееву, как партийного работника, взяли рыть окопы. И в холод, и в голод приходилось работать. Она переживала за детей: как они одни без нее. Как—то ей знакомая сообщила, что дети ее ходят совсем заброшенные: грязные и вшивые. Мария сбежала к детям, чтобы помыть их и вернуться вновь на работу, но не тут-то было. Ее арестовали и стали судить. Пришли дети на суд все в лохмотьях, у них огромные вшы, как хозяева бегали по всему лицу и телу. Взглянула судья на это и пожалела: Марию освободили. Она целый день отмывала детей и морила насекомых.

Мария на окопах сильно подорвала здоровье и тоже прихватила вшей. У нее была длинная и толстая коса, но пришлось расстаться с ней. Бывалой красоты словно никогда и не было. Вот она жизнь-то какая.

Рассказ Шуры:

Я была маленькой, четыре года мне только, и мама Мария нашила шесть кукол, все разного размера: три девушки и три парня. Говорила, что и куклы должны жить парами. Я играла с ними.

Вот однажды пришли к маме две подруги, красивые юбки на обеих – глаз не оторвать. Главным бухгалтером магазинов одна из них работала и, чтоб не помять юбку, не села на нее, а, расправив, свесила поверх стула. У второй еще красивее ткань была, но она все равно села на юбку. Я посмотрела на бухгалтершу и подумала:

– Надо сшить мне куклам платья из такого материала.

И, не долго думая, взяла ножницы и отрезала у нее сзади полусолнцем клин, что свисал. Мама им гадала на картах и они не заметили, а я села шить кукле платье. Когда гости собрались уходить, встали и бухгалтерша с удивлением спросила:

– Что-то мне в ноги дует? – и задом повернулась к Марии.

Мама огляделась и развела руками на ее слова:

– Почему дует? У нас ведь тепло, – но тут же увидала: у юбки большого клина нет, а только видна белая подкладка, которая называлась спозницей.

– Ой! – ахнула она и зарделась: – Пожалуйста, простите.

Она виновато смотрела на подругу, потом повернулась ко мне, а я, как ни в чем не бывало, спокойно и усердно шила, прикусив нижнюю губу.

– Шурочка, – подошла она ко мне, – как тебе не стыдно? Зачем ты у тети отрезала юбку?

Я же непонимающе теребила лоскут и, надувшись, опустила голову. Тетя на юбку даже садиться не хотела: значит она ей не нужна – было моим детским размышлением.

Бухгалтерша улыбнулась и спокойно проговорила:

– Не ругай ее, Мария, она же ребенок. Надо же, я, видя Шурочку за рукоделием, еще подумала: странно, материал, как у моей юбки, такой же точь в точь.

Я закрыла руками лицо, словно плачу, а сама еле сдерживала смех.

Женщина сняла юбку и мама отрезала остаток лоскута, на машинке прошила бок и получилась вновь юбка, только не такая широкая, как была. Обе подруги смеялись, только мама была рассержена. Женщина подала мне лоскут со словами:

– На, Шурочка, сшей и остальным красивое платье.

– Мне хватит, не надо, – ответила я. – У меня уже есть.

Но она продолжала сувать мне ткань:

– Бери-бери, износят эти, ты сошьешь им новые.