Дорогие читатели!
Мы представляем вам:
Роман о любви и традиционных ценностях человека. Роман, в котором каждый герой рассматривается как часть своего родового древа.
Роман, где герои вместо трофеев обретают реликвии, вместо бизнес-проекта – непреходящие ценности: родовую историю, свой язык, свою веру, свою любовь, свою Родину.
Роман, в которых мы вместе с вами будем искать ответы на главные вопросы:
• Почему Гитлер не имел такого героического ореола, как Наполеон?
• Почему и Наполеон, и Гитлер одинаково утверждали, что им помешал «Генерал Мороз»?
• Почему Первая Мировая не считается Отечественной, а война с Наполеоном не считается Мировой?
• Почему Европа не могла завоевать Россию, а татаро-монгольское иго смогло?
• Почему русские говорили по-французски?
• Почему Европа преклонялась перед Наполеоном?
• Почему ставропольские туркмены участвовали в войнах с Наполеоном и составили отдельный текинский полк?
• Почему во время военных баталий солдаты надевала белые рейтузы?
• Почему человечество воюет?
• Что такое патриотизм?
• Ну, и, конечно, что такое любовь?
Иван бежал со всех ног, покуда хватало дыхания. Уже на ватных ногах… Еще чуть-чуть, и – свои. Он споткнулся и упал лицом в грязь. Ну хотя бы ползком, хотя бы как-то, но силы кончились. Он перевернулся навзничь к хмурому осеннему небу: дождь лил прямо в глаза. И неожиданно в мутной голове вспыхнуло: хочу жить! Я хочу жить! жить!
Взрыв! Фонтан огня и земли с дождевой горячею водою.
Не успел…
Иван лежал в воронке, раскинув руки с зажатой в кулаках землей. Сверху кто-то заглядывал. Немцы! Они что-то говорят. Что? Ведь он же должен понимать: ведь учил… «Зачем ему небо, если он так за землю держится?» Смеются.
Иван закрыл глаза. Страшно, очень. Но нужно, нужно посмотреть им в лицо.
Оранжевое солнце. Так слепит, что невозможно. Автомат. Стреляет. В Ивана.
– Нет!
Грохот звенящих очередей.
– Нет!
Иван в страхе рванулся и… открыл глаза. Белый потолок, люстра. Уф, живой!
– Этот будильник поднял всех соседей на трех этажах. А он дрыхнет.
– Па?
– Привет. Пятый курс, а ведешь себя, как пятиклассник.
Ваня блаженно потянулся в кровати.
– Пааа…
– А кого ты еще хотел увидеть с утра? Живо вставай!
– Пап, я такой сон видел…
– Живо!
– Ты не поверишь, такая история…
– Вот как раз с историей у тебя и будут проблемы, ибо история – это постоянный труд…
– Знаю-знаю: «История не прощает небрежности». Всё знаю наизусть. Этот предмет я могу тебе сдать на «пять» хоть сейчас.
– Ты из-под одеяла вылезешь когда-нибудь сегодня?
Батя хлопнул дверью.
Иван наконец встал. Потянулся.
– Господи, как жить-то хорошо!
Он осмотрел свою комнату: вот его компьютерный стол, заваленный распечатанными листами. Диплом уже фактически готов. Вот она, его спасительница – курсовая по Великой Отечественной. Даже ночью снится, окаянная… Вот его любимый морской аквариум с живым рифом. Батя, ихтиолог, хоть и скрипит: «Я работу на дом не беру», а ведь все равно помогает; вчера, например, актинию прикупил. Оранжевая красавица, только бы прижилась.
Иван подошел к аквариуму, подсыпал корма рыбам. На стол запрыгнул кот Антоний, выговаривая жалостливым голосом, как тяжела его жизнь без общения с хозяином. Тоже Ванькина блажь: принес двух котят, белого с серыми пятнами и черного. Белого назвал Антонием, а черного – Клеопатрой. Батя поворчал, покряхтел, да и оставил в доме Антония. А Клеопатру отдали маме. Хотя мать с отцом развелись и жили в разных концах города, но сына старались растить сообща. Старшая сестра Алла уехала в Германию на учёбу, вышла замуж, да так они в Германии и остались.
Иван взял плакальщика на руки и унёс на кухню. Насыпал корма.
– На, ешь, морда. Всех продашь за бутерброд.
Детвора на улице уже носилась по детской площадке, разбрызгивая яркие шуршики кленовых листьев. Отец готовил завтрак. Иван встал рядом, распахнул окно, поёжился.
– Холодно уже.
– Где холодно? Смотри, все солнце в листья ушло. Чуйствуешь, как потеплело? – Ага, чуйствую. – Иван запахнул халат и надвинул капюшон на самые брови. – С чего бы это потеплело?
– Как с чего? Фотосинтез у растений прекратился, вот энергия солнца и высвободилась. Отсюда и тепло… Кстати, весной, в мае, резко холодает по этой же причине: всю энергию забирает трава и молодые листья. Вот тебе и «черемуховые холода».
– А-а-а, так вот откуда «бабье лето»?
– Ну да. Только оно бывает разным.
– Ой, батя. Какие бабы, такое и лето.
– Много ты знаешь.
Иван подмигнул отцу и закрыл окно. Прямо перед ним была стройная Останкинская башня. Ванька всегда говорил, что идеал женственности для него именно она – великая и неповторимая. Только вот девушку-то он полюбил почему-то совершенно другую: маленькую и сладкую, как булочка. То молчаливую и сдержанную, то неуемную и бесшабашную. Первокурсницу с журфака. Родители одобрили, хоть и по отдельности. Папа сказал: «Хорошо, что из приличной семьи», а мама: «Очень мила». Иван улыбнулся от теплой щекотки где-то под сердцем. Да, Майка действительно очень мила. Невольный вздох Ивана заставил отца обернуться.
Что, тоже осень любишь? То-то. Это ж не передать, какая красота. Яичницу будешь?
И вот опять университет. Скучная лекция, скучная погода. Ваня прикрыл ладонью телефон и набрал СМС: «И где же радость дней моих?». Вчера еще весь вечер гуляли: она – первокурсница с журфака, он – пятикурсник с истфака, Она читала ему Бродского, он рассказывал ей о том, как немцы дошли до станции Луговой, ныне Часцовской, и это недалеко от его дачи, куда они скоро поедут за грибами…
Был обычный день, который перешел в их обычный вечер. Задачу они перед собой поставили простую – пройти по всем мостам города. Они прошли по всем мосткам Яузы, по двум мостам через Москва – реку, пешком дошли до Кремля. Так, неспешно гуляя, они за месяц протопали всю старую Москву, постигая ее ногами и умом, измеряя возвышенными строками стихов. Майка была хорошо знакома с архитектурой города, и Ваня узнал много нового. Но куда же она сегодня делась? На третью смс не отвечает. Странно. Иван вдруг понял, как привязался к этой маленькой девчонке. А прошло-то всего ничего: в сентябре на посвящении в студенты они вместе на капустнике такое навыдумывали: она была альфой, он – омегой. Она – на старте, он – на финише. Она – сочная муза, он – сухая история. Она – кнопка, он – под два метра. Она – как фарфоровая японская статуэтка, с огромными глазами цвета буйного моря и открытой солнечной улыбкой. Он – русский богатырь с копной кудрявых волос и недоверчивым прищуром глубоко посаженных серых глаз. Короче, ничего общего. Но вместе с тем они отлично дополняли друг друга.
Между парами Иван попытался дозвониться. Майка упорно молчала. Юноша не на шутку забеспокоился. В обеденный перерыв он решил добежать до её дома, был, конечно, шанс опоздать на следующую пару, но…
Он влетел в троллейбус. Вот площадь Индиры Ганди, вот ее дом… Юноша набрал номер квартиры в домофоне.
– Кто там?
– Майка, что случилось?
– Заходите.
Входная дверь подмигнула ему зеленым огоньком и открылась.
Дверь в квартиру тоже была приоткрыта. Иван никогда раньше не переступал порога её дома. Они расставались у подъезда, и лишь однажды Майка позволила проводить ее до этажа. И вот – приглашение…
Он робко переступил порог. Пахло сандаловыми палочками. На стенах висели картины, написанные сочным, густым маслом. Чуть дальше стоял стеклянный стеллаж с яркими и чудными сувенирами, привезенными из разных стран. Он имел вид рождественской елки.
Ах, как же хорошо Майка вчера читала ему на Салтыковском мосту «Рождественский романс» Бродского:
Плывет в тоске необъяснимой
Среди кирпичного надсада
Ночной кораблик негасимый
Из Александровского сада…
Ночной фонарик нелюдимый,
На розу желтую похожий,
Над головой своих любимых,
У ног прохожих…
Иван перевел взгляд: в углу стояла огромная ваза с нарисованными женскими фигурками. Ого, наверно, фарфоровая, из Японии. Иван мысленно подставил к этой вазе Майку. Они оказались почти одного роста и схожие по форме… Точно. «Я всегда знал, что Майка – фарфоровая статуэтка», – подивился он сходству. И только потом увидел на полу белые листки с указательными стрелками и надписи на них. «Тут можно разуться». Он разулся. «Тут желательно повесить свою одежду». Он снял куртку. «Тут можно помыть руки». Он включил свет и вошел в черно-белую ванную. «Теперь туда».
Повороты коридора, как извивы реки, вывели его в гостиную. На парадно сервированном столе – свеча. Рядом – его позавчерашние вишневые хризантемы.
Майки нигде не было. Но… вот что-то за бамбуковым занавесом вдруг зашевелилось, и под тихий перелив шуршащего полотна появилась она, словно сошедшая со своей напольной вазы, в лаконичном белом платье с вышитой веткой цветущей сакуры. Волосы, как всегда, были заплетены в немыслимые косицы, поднятые к самой макушке. Иван подскочил к ней. Она прижалась к нему щекой и тут же отстранилась.
– Смотреть можно, трогать – нельзя.
– Но я…
– Садись.
– Я тебе обзвонился.
– Я видела…
– Я волновался.
– Я знаю.
– Что случилось?
– Ты пришел, и это самое главное.
– Майка, у меня еще две пары…
– А раньше ты никогда не прогуливал?
Иван пожал плечами и рассмеялся.
– С таким блеском, – и он провел ладонью по пряному воздуху, – пожалуй, что нет.
Майка поставила на стол третий прибор.
– Я загадала…
– Что?
– Если ты сегодня, в такой день придешь, значит…
– В какой день, Май?
– Сегодня мне исполнится восемнадцать. – Она подняла голову к большим часам. – Через двадцать минут…
– И ты ничего вчера не сказала? Я же мог не прийти.
– Значит, не мог, раз пришел. – рассмеялась она.
Иван перевел взгляд на третий прибор.
– А это кому?
– Я хочу тебе сделать сюрприз.
– Еще один?
– Мама-а-а! – громко позвала Майка, и голос ее странно отразился в зеркалах, из которых вдруг вышла такая же кудрявая, с пестрой рыжинкой в волосах, женщина.
Зеркальные раздвижные двери. Иван присвистнул: вот что значит папа-художник. Оформить дом, как волшебную шкатулку Синбада-морехода и нарисовать таких двух одинаковых, лукаво смеющихся женщин в одинаковых белых платьях…
Он растерянно крутил головой и этим рассмешил маму. Та звонко, по-девичьи рассмеялась и протянула мягкую теплую ладошку.
– Ольга Игнатьевна.
– Иван… Петрович, – ответил стушевавшийся юноша на радость луноликим дамам.
– Да садись уже! – Выручила его Майка и буквально вдавила в мягкие подушки столового дивана.
О проекте
О подписке