Незаметная черная кнопка

Часто люди в шесть утра выходят на площадку покурить? Бывает, конечно, но не регулярно, в порядке исключения. И уж, ясное дело, не потому, что проснулся, сделал зарядку, облился ключевой водой и потянуло курнуть перед трудовыми подвигами. Совсем наоборот. Ночь растянулась. Сидели по-соседски. В три часа ночи встретились у подъезда. Каждый откуда-то возвращался. И – надо же – сто лет не виделись, хоть дверь в дверь живем! Дому их больше чем полвека – тысяча девятьсот пятьдесят первого года постройки. Квартиру тут купить – миллион теперь стоит. А у них еще прабабки с прадедками здесь успели пожить. Родовые гнезда, а не квартиры серийные. Росли, можно сказать, вместе. А теперь так получается, что встретишься раз в полгода, и еще хорошо, если признаешь в темной фигуре, копошащейся у домофона, родного друга.

Момент такой встречи упускать нельзя. Вот они и поболтали сколько-то минут. Илье вообще спешить было некуда: все поколения обитателей его квартиры переселились на дачу с мая по сентябрь. Дома неуютно. Посуда громоздится в раковине. Холодильник пустой. Надо бы что-то там прибрать, придать человеческий вид, но потом, потом. Времени до возвращения семьи еще столько! Дачный сезон даже и не в разгаре. Петька, понятное дело, зазвал к себе. У него все пока дома, есть чем угостить. Главное, по-тихому, чтоб не разбудить заботливых близких. А то начнется: «Дай Илюшеньке то, да как дела, Илюшенька, да как папа-мама, деда-баба». И уже никакой личной жизни и нормального обстоятельного разговора не получится. Одна ерунда и суета.

Тихо – это они умели. И отлично посидели. И очень-очень бесшумно открыли дверь и просочились наружу курнуть. И тут их ждал удивительный сюрприз. Вот только-только они вышли. Так вот тут прям встали, еще на коврике, еще не отошли даже. И – открывается дверь Илюхиной квартиры – бесшумно совершенно, как во сне! И из нее выходит тетка-почтальон! С толстой сумкой на ремне! Спокойная неприметная тетка-почтальон с толстой сумкой на ремне, лицо, как у миллиона обычных теток, серая юбка, стоптанные туфли, взгляд «вас много, а я одна». Чуть-чуть как бы запинается, увидев их на площадке, но только на сотую долю секунды. А потом продолжает движение к лестнице. И дверь за собой не закрывает.

Первое ощущение – сон. Второе – дурдом. Третье – паралич.

И только после этого приходит невозможная мысль: воровка! У Илюхи в квартире воровка была!!!

– Илюха!!! Держи ее!!! Это воровка!!! Она квартиру вашу обчистила!!!

Тетка-почтальон с толстой сумкой на ремне продолжает неспешное движение, мол, ее это не касается, потому что не про нее.

Илюха в ступоре. Чужую серую тетку? Хватать? Своими руками?

Тогда Петька делает очень быстро два дела. Почти одновременно. Жмет на кнопку звонка, чтоб своих перебудить, раз такое происходит, и хватает разогнавшуюся исчезать тетку за ремень сумки. Очнувшийся Илюха вцепляется в теткину шкирку. Теперь ей деваться некуда. Поймали.

Тетка-воровка ведет себя пофигистски. Спокойно впирается уже в Петькину квартиру. Они двое – Илюха с Петькой – разгорячились, разволновались. Это ж не каждый день – вышли, дверь открылась, оттуда сумка с почтальоншей, и надо ловить. А ей абсолютно чихать и кашлять на все. И носовым платком не прикрываться.

Из недр квартиры уже бегут свои. Кто в чем. Глаза б не глядели.

– Что стряслось, Петька? Кто там с тобой, Петр?

Приходится объяснять.

– Милицию надо вызвать!

– Сумку у нее заберите!

– Илюшенька, в квартиру к тебе пойдем, посмотрим, что она там…

– Нет, не сметь до приезда милиции!

– Ее, ее держите! Связать ее надо, убежит!

Воровка по имени Марина нагло улыбается, глядя на этих чувырл. Ну, пусть вяжут. Ну, пусть мусоров вызывают. Напугали! Обидно, конечно, попадаться. Но не страшно. Она и попалась-то всего второй раз за всю жизнь. А ей уже тридцать шесть. И ворует с шести! Это она так условно считает. Сколько помнит себя, столько и ворует. Но в данный момент удобно считать, что с шести. Получается круглая дата. Стаж трудовой! Юбилей.

Воровать ей нравится. И талант у нее к этому. Ловкость есть и интерес. С квартирами она связалась не так давно, лет десять как. До этого в магазинах, на рынках. Любую шмотку, какая понравится или нужна в хозяйстве, заиметь для нее, что для другого вдох-выдох сделать. И в первый раз попалась по-глупому, не на выносе даже.

Уперла из магазина «Весна», старого еще, нормального, не навороченного, как теперь, несколько платьев с вешалками прям. Пошла типа в примерочную. Сколько-то отвесила – не надо мне. А самые что подороже – в сумку. И унесла. Так бы и несла себе да несла, а уж как греху быть… Решила вешалки выбросить зачем-то. Задергалась. Ну и в тот момент, как вешалки в урну втискивала, мент за локоток и взял: «А ну-ка, ну-ка, что это ты кидаешь, что у тебя в сумке-то?» Так и повязал. А только худа без добра не бывает. Ее там в камере научили, как говорить. Адвоката дали халявного, молодого практиканта. Он и расстарался. Послал на экспертизу. Вроде как болезнь у нее психическая. Есть, оказывается, такая болезнь, когда чокнутый псих обязательно красть должен. Вот и не надо ему, а он крадет. Это ему радость жизни доставляет. Адреналин в кровь добавляет. Фиг его знает, что это за адреналин такой. Но, видно, что-то позарез нужное, раз многих за этим адреналином тянет и тянет.

Короче, плела она врачам все, что подсказали добрые люди. И от себя добавляла чего могла. О детстве, ластиках из чужих портфелей, ручках с учительского стола и мелочи из материнских карманов. Все страшные факты своей биографии припомнила. Придумала про борьбу с собой невыносимую. Про невозможность сопротивляться пагубному недугу. Про то, как что-то вдруг толкает, заставляет. И ненавидишь себя, и подчиняешься. Страсти всякие. В результате всех этих театров появилась у Марины бумага с диагнозом. Клептомания у нее, вот как. И попробуйте ее воровкой назвать – получите прямо в наглую свою морду. И ничего ей за это не будет. Потому что она – больной человек. Врачам виднее. Они учились. Знают.

– Зачем же вы ее в комнату-то завели? Чтоб она у нас теперь разглядывала, что своровать?

– Пусть попробует только!

– А чего не попробовать, – глумится Марина, – можно подумать, вы особенные.

И как-то всем становится понятно, что запросто придет и грабанет. И еще издевательски как-нибудь все устроит. И нет почему-то против нее приема. Вот ведь – Илюхину железную дверь открыла, почему бы и эту не открыть. Глазками своими быстро все назырила, что почем. Ей теперь красть – две минуты только, войти и выйти.

– Вы думаете, сигнализацию поставите и будете как в банке? – Марина совсем распоясалась, учуяв звериным своим чутьем их растерянность. – Ни хрена подобного не будете. Провода всей вашей сигнализации поперекусываю, на двери ваши плюну три раза и войду. У меня заговор есть.

Она совсем вошла в раж. Будет она их бояться! Пусть они сидят дрожат и ждут своего часа. Пожалеют еще, что впутались во все это. Дали б уйти спокойно. Можно подумать, унесла она у них десять тонн сокровищ! Украшения непонятно какой цены и деньжат пачечку жалкую, как это людям не совестно так жить! А еще в Центре.

– Это кто тут к нам пожаловал такой смелый?

Перед Мариной-воровкой предстает новый смехотворный персонаж. Ну, с ними не соскучишься, честное слово! Бабка выползла! Восемьдесят, а может, все сто ей? Этой что надо? Халат на пузе потертый, шлепанцы, волосы седые узлом. Взгляд колючий, неприятный. Ежится Марина от ее взгляда.

– Ну что? – вопрошает старуха. – Нам сидеть бояться, когда ты сигнализацию перерубишь, а тебя никакой страх не возьмет?

– Ага! – кивает Марина.

– А отчего же такое бесстрашие, позволь поинтересоваться?

Пусть, пусть узнают, рыбы фаршированные!

– Диагноз у меня! Справка! Приедут менты, все равно отпустят. Больная я.

– Психическая? – участливо любопытствует старушенция.

– Клептомания, – поясняет Марина гордо.

– А-а-а! Вот оно как!

Старуха что-то медлит, пристально вглядываясь Марине в самое нутро. Губами пожевывает. Марине вдруг делается обидно. Спать пора! Устала она. Ночью подъезд караулила. После трех эти дебилы наконец вошли, она за ними втихомятку. Этот тому орет: «Я один, я один, все на даче, все на даче», а тот: «Пошли к нам, пошли к нам!» Минуту какую-то времени упустила. А то бы уж дома у себя спала, а не разговоры разговаривала со всеми этими. Уроды! Все равно ведь будет не по-ихнему. Только время отнимают.

– А все же ты напрасно думаешь, что у нас на тебя управы нет! – провозглашает внезапно старуха. – Смотри-ка сюда!

Она указывает узловатым пальцем себе на грудь, пониже морщинистой шеи.

– Смотри внимательно! Видишь?

– Что «видишь»-то? – тревожится вдруг Марина, пристально глядя на указанное старухиным пальцем место.

– Смотри! Смотри!

– Ну???

– Черную кнопку видишь?!

И правда! Под старческим пальцем оказывается какая-то черная блестящая кнопка, как на дверном звонке.

– Видишь черную кнопку?!

– Да! – ужасается Марина.

– Вот я сейчас нажму на эту кнопку (она у меня без проводов, ничего перерезать невозможно), вот я на нее нажму, и ты увидишь тех, кого ослушаться не сможешь. Ты поняла?

– Поняла, – шепчет Марина.

– Я считаю до десяти! На счет «десять» нажимаю кнопку, и они появляются.

– Не надо, – пугается Марина, но глаз от кнопки оторвать не может.

– А с тобой иначе нельзя. Внимание на кнопку!

Старухин палец постукивает по черной полированной поверхности.

– Раз! Все внимание сюда!!! Два! Смотрим, не отрываясь! Три! Сосредоточились на кнопке! Четыре! Глаза широко открыты! Пять! Дышим глубоко! Шесть! Готовимся к встрече! Семь! Пристально смотрим! Восемь! Девять! Десять! Вызываю!

Сразу ли после вызова появились они или прошло какое-то время и сколько, Марина так и не поняла. Это все у нее как-то не поместилось в голове и вываливалось оттуда при любой попытке обдумать что да как. Они были огромные и очень страшные. Ни в одном кино таких не увидишь. Вот оно как! В кино не увидишь, а наяву пришлось! Штук десять. «Человек десять» язык не поворачивается сказать. На людей не больно похожи, только что шевелятся, как люди, и разговаривают понятно. А так… Эсэсовцы какие-то с клыками. По пять глаз на мордах. Из ушей – и то глаза торчат. Старухины у всех глаза. Торчат во все стороны, куда ни отвернись от них.

– Что с ней делать? – спрашивают у старухи хором.

– Отучить воровать! – приказывает им их начальница. – Чтоб и мыслить о воровстве не смела! Чтоб при одной мысли испытывала дурноту и ужас!

– Тебе страшно воровать! – воют ужасные. – При одной мысли о воровстве ты испытываешь ужас, ты не можешь пошевелиться, тошнота и рвота мучают тебе!

Марина пытается закрыть глаза, чтоб только не видеть их. Но глаза не закрываются.

– Я отказываюсь от воровства! Повторяй! Я отказываюсь от воровства!

Воровка повторяет и повторяет, не понимая даже за кем, кто приказывает ей, кому она подчиняется.

– Ты сейчас уйдешь отсюда и забудешь этот дом. Помни только про черную кнопку! Всегда помни про черную кнопку! Выведите ее вон! – командует старуха.

Кто ее вывел на улицу, как она оказалась в своей квартире, это Марине неведомо. Как и не памятны события недолгой июньской ночи. Воровать не тянет. При одной мысли что-то страшное мерещится, жуткое нестерпимо.

Илюша до сих пор не может понять, что там у Петькиной бабушки была за кнопка и почему воровка так прибалдела.

Петька все пытается объяснить, но он сам слышал краем уха, не вслушивался раньше, поэтому пояснения его туманны и расплывчаты.

– Прадед мой, короче, любимый ученик Бехтерева. И Бехтерев^[1] был даже бабкиным крестным.

– Ну и чего этот Бехтерев?

– Так он всеми этими делами занимался. Телепатией там всякой и все такое.

– А бабушка твоя чего?

– Она у отца своего училась. У прадеда моего.

– Телепатии?

– Да нет, ну вообще-то она врач. Научной работой занимается.

Пора все-таки у своих все подробней порасспросить, может, и у него когда-нибудь появится эта… Незаметная черная кнопка.