Я вдруг вспомнила его взгляд – умный и глубокий. Его голос. Тихий и всегда спокойный, его улыбку – добрую со мной и детьми. Он умел слушать так, как никто другой. Он смотрел на собеседника, не перебивал, и что-то в его глазах, выражении его лица было такое, что заставляло рассказывать все-все… Словно на исповеди.

Я уже работала на Михаила месяца три, но большую часть времени, много времени проводила на аукционах Европы. Однажды, накануне Нового года, он позвонил мне лично и попросил поехать в его новое шале в Куршавеле, чтобы посмотреть, как развешаны картины, может, что-то докупить или, наоборот, убрать. Его не совсем устраивало то, что было подобрано дизайнерами и моим предшественником. На тот момент в шале постоянно жили только повар и прислуга, и Михаил Иванович сказал, что я могу остаться там и на праздники, если пожелаю. Сам он собирался поехать на охоту куда-то в Африку.

Я с радостью согласилась. Во-первых, работа хорошо оплачивалась, мне был предоставлен практически неограниченный (но разумный) бюджет на покупку деталей интерьера и живописи в шале. И как бонус , я могла провести праздники в шикарном месте, не тратя на это ни копейки. А это было очень важно для меня. Чем ближе я была к заветной сумме, чтобы открыть школу и работать только на себя, тем экономнее я становилась.

Время во Французских Альпах прошло быстро, я моталась по блошиным рынкам, антикварным магазинам, удачно купила несколько картин. Как-то вечером, все развесив и расставив по своим местам, довольная собой я бродила с бокалом красного вина по пустому дому и любовалась своим трудом. Настроение было прекрасным. Завтра начиналось католическое Рождество, и я планировала покататься на лыжах, порисовать и просто получить удовольствие от жизни за счет работодателя. Прислуга ушла, повар наготовил еды на роту солдат, и, сидя у камина с бокалом вина и книгой, я просто мурлыкала от удовольствия.

Я, наверное, задремала, но когда очнулась, то вскрикнула от испуга. Рядом с камином стоял мужчина и внимательно рассматривал меня.

– Боже! Михаил Иванович! Как вы напугали меня! – я выскочила из уютного кресла и задела бутылку с вином. Красная жидкость медленно расползалась по светлому персидскому ковру, и я уже представляла, что весь мой гонорар уйдет на оплату этой дорогущей вещи. Я стремительно рванула мимо Михаила на нижний этаж в хозяйственное помещение в поисках средства, которое могло бы спасти ковер.

– Вика! Вика! Стойте!

– Михаил Иванович! Простите! Я сейчас вернусь!

Разворотив пол подсобки, я, наконец, нашла что-то похожее на пятновыводитель для ковров и побежала обратно.

Михаил сидел перед пятном и спокойно впитывал жидкость белыми салфетками.

– Вот и все! – спокойно посмотрел он на меня и улыбнулся.

– Как все? – удивилась я и подошла к пятну. И вправду – нам месте красного винного пятна осталось чуть заметное светлое.

– Как это так? – удивилась я .

– Вика, пожалуйста, не волнуйтесь вы так из-за ковра! Просто я моментально собрал вино, оно еще не успело впитаться, и, наверное, ковер все же немного обработан какой-то противогрязевой или водоотталкивающей химией, и, пожалуйста, давайте не говорить больше о такой ерунде!

Я молча смотрела на него и не понимала, что же теперь делать, куда ехать, что говорить. Отдых мой накрывался. Видимо, у него поменялись планы и с минуты на минуту нагрянут его друзья или подруги.

– Вика, я пойду приму душ. Жан ушел уже? И все ушли?

– Да, вся прислуга и повар ушли…

– Ну тогда пойдем в ресторан, – вздохнул Михаил. И я поняла, что никуда он идти не хочет.

– Михаил Иванович! Жан приготовил очень много еды! Давайте я накрою вам на стол? На скольких персон накрыть? Вы кого-то ждете вечером?

Михаил внимательно посмотрел на меня, явно что-то обдумывая:

– Я приехал один, Виктория. Поездка в Африку отменилась… Я не хотел бы вас утруждать…

Я замотала головой, что, мол, нет, нет, для меня это не сложно…

– Давайте сделаем так, Виктория, – принял решение Михаил. – Я приму душ и помогу вам накрыть на стол. Мы вместе поужинаем, а потом вы покажете мне свою работу. Договорились?

Конечно же, это не был вопрос, это было его решение, но против этого плана я не возражала.

Честно, в тот момент я даже и предположить не могла, что между нами могло что-нибудь произойти. Правда! Конечно же, он был привлекательным мужчиной, а я свободной женщиной. Но мы держались в рамках деловых отношений, и я всегда чувствовала, что он совершенно мной не интересовался как женщиной.

Сейчас я вспоминала тот вечер как самый счастливый момент моей короткой жизни с Мишей. Я тоже успела принять душ и переодеться в свежие джинсы и свитер. Я не использовала косметику, просто собрала волосы в хвост и пошла на кухню, чтобы понять, чем накормить начальника. Он уже по-деловому хлопотал у плиты, и когда я в растерянности остановилась на пороге, он взглянул на меня и весело скомандовал:

– Вика, я тут уже разобрался, что нам приготовил Жак, давайте, накрывайте на стол!

Дружно мы разогрели ужин, накрыли на стол, Михаил достал из погреба бутылку изысканного красного вина. Я чувствовала немного скованно себя в начале ужина, но Михаил оказался остроумным собеседником. Он умело вел беседу, словно мы не начальник и подчиненный, а давние добрые друзья. Он расспрашивал меня о моей жизни, где я была, что видела, чем увлекалась. Я немного смутилась, вскользь коснувшись моей мечты, и быстро перевела разговор.

– Михаил Иванович…

– Вика, давайте просто Михаил! – улыбнулся он. Потом внимательно посмотрел на меня, налил еще немного вина: – Но на «ты» мы не переходим, вам так не комфортно, верно?

Я с благодарностью посмотрела на него и попыталась рассказать, на мой взгляд, остроумную историю… Потом запуталась в концовке, потеряла смысл и вконец расстроилась, почувствовав, что тонкая нить, что протянулась между нами, обрывается из за моей неуклюжести.

– Вика, – вдруг мягко остановил мои глупые оправдания Михаил, – Вика, я же не успел посмотреть на вашу работу! Берите бокал, и идем!

Я с облегчением вздохнула и повела Михаила за собой. Здесь я чувствовала себя уверенно. Мне нравилось, что я сделала, мне казалось, что я поняла вкус и настроение хозяина дома. Он задавал вопросы, внимательно слушал мои пояснения, комментировал каждую деталь и картину, и я подтвердила свою догадку, насколько у него обширные знания и вкус. Я не волновалась за свою работу, я была в ней уверена… Почти… Было одно место в спальне. Я долго ломала голову, какую картину повесить в комнате, где была его кровать. Когда я представляла Михаила в ней, то ни одна картина не сочеталась с его образом. Не подходили дорогие, именитые. Ничего… И тут однажды, прохаживаясь по маленьким улицам одного французского городка, я случайно забрела в не туристическую часть города. Проходя мимо старых низких домов, я услышала чудесную музыку. Это не было классическим произведением. Нежные звуки какого-то незнакомого мне инструмента, похожего на флейту, разливались по пространству, проникали под кожу и, обняв мою душу, напоминали о чем-то далеком, любимом и важном, что я или потеряла, или еще не нашла, чего всегда искала и никогда не знала… Я заглянула в полуоткрытую дверь и увидела мастерскую художника. Он стоял перед огромной картиной, почти законченной. И я, пораженная, замерла на пороге мастерской. На картине не было сюжета. Это были потоки музыки, той что я сейчас слышала. Меня поразило, как можно нарисовать музыку, и еще такую… божественную… Наверное, я плакала. Художник, увлеченный работой , не видел меня. Я очнулась и обратилась к нему:

– Месье, простите меня за вторжение, но я поражена тем, что сейчас вижу…

Художник никак не реагировал на мой голос и продолжал увлеченно рисовать. Я смутилась. Потом, набравшись решимости, более громко позвала его.

– Он вас не слышит, – раздалось у меня за спиной.

Я вздрогнула и оглянулась.

Пожилая дама с красивым, строгим лицом и прямой спиной смотрела на меня.

– Простите, мадам, – начала я, чувствуя себя маленькой нашкодившей девочкой, стоящей перед грозной учительницей. – Я случайно проходила мимо, услышала музыку и заглянула… Дверь была чуть приоткрыта! Простите! Но я хотела узнать, продается ли эта картина?

Я оглянулась на художника и на поразивший меня холст. Художник, не обращая внимания на меня, на нашу беседу с мадам, продолжал творить…

– Его картины обычно не продаются… – сказала мадам.

Я удивилась ее ответу. Мой французский не был очень хорошим, и я переспросила еще раз.

– Могу я обратиться к художнику и выразить свой восторг?

– Он вас не услышит… – холодно ответила дама.

Я оглянулась на художника и подошла ближе к нему, чтобы обратить на себя внимание. Но он по-прежнему меня не замечал, хоть я вплотную приблизилась к нему. Музыка внезапно оборвалась, и в этот же самый миг художник обмяк, словно дух вышел из него, тяжело опустившись на стул, стоявший позади него.

Я бросилась к мастеру, и он вздрогнул от моих прикосновений. Художник поднял на меня голову, и я увидела, что вместо зрачков у него просто белая прозрачная бездна. Я в ужасе отпрянула от него.

– Он вас не видит, – ледяным голосом пояснила дама.

– Как? Как же так? – оглянулась я на нее. – Но он рисует!

Мадам тяжело взглянула на меня, пристально рассматривая, и вновь заговорила:

– Не знаю, поймете ли вы, мадам, мало кто верит. Но мой сын не видит людей и предметы, не слышит звуки обычной жизни. Они называют его слепым и глухим, – она брезгливо ухмыльнулась.– Но он слышит звуки музыки и звезд … Он видит цвета всего живого и рисует красками, что я делаю сама. Из натуральных материалов. Вряд ли вы поймете, никто не понимает…

Я смотрела на картину, на художника, словно спящего на стуле, и ответила женщине:

– Я, кажется, понимаю… Однажды я видела музыку. И когда я вижу настоящее произведение искусства, я могу смотреть на него с закрытыми глазами. Я вижу его свет, потоки вибраций, исходящие от него. Они очень слабые, и я быстро их теряю… Но в такие редкие моменты я чувствую, как крылья ангела касаются меня, словно сам Бог шепчет что-то очень важное мне в душу… Но я не слышу его…

Женщина очень внимательно смотрела на меня и молчала.

Я тоже не знала, что сказать. Глупо было уже предлагать деньги..

– Мадам, я не знаю, как мне говорить о деньгах… То, что я вижу, невозможно оценить в евро. Но я знаю, что мне нужна эта картина… Простите, мадам.

– Мой сын никогда не продавал картины. Душа не продается…

Я готова была расплакаться… Я знала, что не могу без нее уйти!

Вдруг я почувствовала прикосновение сухой теплой руки к мой руке. Художник очнулся. Привстал со стула, не отпуская мою руку, он подошел близко ко мне. Он словно всматривался в меня своими бездонными светлыми глазами без зрачков. Мне было по-настоящему жутко. Но слепой художник, не мигая, пристально смотрел прямо мне в душу. Потом отвернулся в сторону матери:

– Она должна ее взять… И должна ее отдать…

Я ничего не поняла! Я могу ее взять и тут же отдать! Да я никогда в жизни не смогла бы расстаться с этой картиной!

– Вы можете забрать ее сейчас. – Лицо женщины стало добрее, голос звучал мягче:

– Но вы должны отдать ее.

– Кому? – чуть не плакала я.

– Вы сами поймете… – женщина подошла к картине. Сняла ее с подрамника и отдала мне.

– Идите…

 Я схватила тяжелую картину и выскочила из мастерской. Что я чувствовала? Радость, обиду, смятение…

Уже находясь в шале, я поставила картину у камина и каждый вечер смотрела на нее. И вдруг я однажды я поняла. . Я схватила картину и подняла ее в спальню. Его спальню. Она словно была рождена для этого места.

– Не понравится – заберу назад, – ворчала я про себя. Я чувствовала, что нельзя нарушать правила, – я должна была отдать эту картину. Но то, что ее могут мне вернуть обратно… Об этом ничего сказано не было! Удовлетворенная своей смекалкой, я больше не волновалась о картине и только время от времени заходила в комнату напитаться ею.

Теперь, стоя вместе с Михаилом в его спальне, я ждала приговора. Если ему понравится картина – я не переживу. Если он скажет, что это чушь – я предложу сразу забрать ее, она ничего не стоит для него. Сердце стучало так, что, наверное, Михаил мог его услышать во вдруг наступившей полной тишине дома.

Он молчал. Я тоже.

Он молчал и смотрел на картину. Я готова была упасть в обморок.

Он молчал и смотрел на меня. Я смотрела на него….

Мы стояли в тишине, смотрели друг на друга, и в этот самый момент я услышала его мысли, а он мои… и поняли, что мы должны быть вместе.

Это была такая ясная, чистая мысль, что было непонятно, как же раньше я дышала без него, и в его глазах я читала то же самое: «Как же я жил без нее?»

Слов больше не было. Они мешали. Мы ничего не слышали, кроме стука наших сердец и нашего общего дыхания. Мы ничего не видели, кроме наших глаз, смотрящих с любовью друг на друга. Мы словно обрели рай. Наш личный рай – он у меня, и я у него.

Потом была неделя абсолютного счастья. Мы открывали миры друг друга, и все эти миры были как недостающая деталь в пазле. Я нашла в Михаиле то, что неосознанно искала всю жизнь, и он – то, что не мог найти в других женщинах. Мы умели слышать друг друга без слов, и нам было безумно интересно говорить и слушать друг друга. Наши души и наши тела были единым целым.