Глава 8

Он дернулся, быстро и цепко окинул меня взглядом. Понимает, задета моя честь, я не могу отдать никого, кто находится под моим покровительством, без уважительных и для меня причин, однако же он на своей земле, к тому же выполняет прямой приказ своего герцога…

– Вы делаете серьезную ошибку, – произнес он жестко.

– Увидим чуть позже, – ответил я, – кто сделал ошибку.

Он замер от такой дерзости, оглянулся на своих, снова посмотрел на меня.

– Да вы понимаете… с кем говорите? Или не умеете считать?.. Вы видите, сколько нас?

– Я предпочел бы больше, – ответил я раздраженным голосом. – Мне приходилось разгонять и побольше всякого сброда! В одиночку. Моим орлам даже мечи не придется вынимать… Для вас, барон, судя по вашим манерам, достаточно будет плети.

Он начал багроветь, рука опустилась на рукоять меча. Граф Гатер, который следил за каждым его движением, вскричал ликующе:

– К бою!

Рыцари разом опустили копья, послышался металлический стук опускаемых забрал. Бобик зашел от меня с другой стороны и всмотрелся в барона Фрейтага. Тот бросил на него короткий взгляд, щеки чуть окрасились бледностью. Взгляд оставался полон решимости, но конь под ним мелко затрясся, захрипел, на губах начала расти пена, а ноги сами собой заставили тело попятиться.

За спиной барона Фрейтага рыцари продолжали выстраиваться в ряд. Копий у них не оказалось, что значит, передний ряд либо будет сбит на землю под копыта наших коней, либо погибнет в седлах, однако никто не дрогнул, вся вытащили мечи и вскинули над головами. Грозно и красиво заблистала обнаженная сталь.

Гатер повернулся всем корпусом ко мне.

– Ваша светлость! – вскричал он нетерпеливо. – Дайте приказ!

Я медлил, рука Фрейтага только поднялась к забралу, пальцы коснулись решетки и замерли. Он уставился на меня снова. Глаза сузились, похоже, на этот раз уловил насчет моей светлости.

– А кто вы?

– Я тот, – ответил я резко и уже со злостью, – кто задаст вам трепку и научит, как себя вести.

Он сказал быстро:

– Если вы герцог… то вы должны быть тем самым…

– …который убил Хорнельдона, – закончил я жестко. – Это вы хотели сказать, барон?

Он быстро кивнул, снова посмотрел на Адского Пса.

– Да, ваша светлость. Но если вы тот, то вы должны поддерживать законность, а не нарушать ее!

– Это вы нарушаете, – объяснил я строго. – Этот человек волей случая оказался под моей защитой. Да вы, судя по тому, с какой стороны приехали, знаете, как он оказался у нас… Вон за вашей спиной те, кто уже убегал от него… и от нас. В общем, он под моей защитой. И теперь я отвечаю за него. И не могу отдать просто так без всякого разбора его вины.

Он покосился на своих людей, там начались сдержанные разговоры, сказал с великой неохотой:

– Его светлость герцог велел схватить его и повесить. За тяжкое личное оскорбление.

Я покосился на Фонтане, тот ответил широкой улыбкой, но в руке уже держит обнаженный меч. Мои рыцари тоже заговорили, задвигались, к Фонтане обращались с вопросами, однако он молчал и только кивком указывал на барона Фрейтага.

– Схватить и повесить, – повторил я с удовольствием. – Наверное, за дело… И, видимо, очень тяжкое преступление? Все-таки он благородного сословия. Чтобы повесить дворянина, нужно, чтобы уж очень особое…

Я замолчал и смотрел на барона с понятным вопросом в глазах. Тот стиснул челюсти, говорить очень не хочется, но понятно уже, что по простому требованию не выдам даже преступника, случайно вползшего под мою защиту. Все формальности должны быть соблюдены, иначе урон моей чести лорда.

Он проговорил вынужденно и сквозь зубы:

– Он был близок ко двору его светлости. Он пользовался полным доверием! И чем отплатил?..

– Чем? – спросил я с интересом.

– Он обесчестил дочь герцога! – выпалил барон яростно. – Обесчестил и скрылся!..

Кто-то из моих рыцарей, что помоложе, заулыбались, их тут же одернули старшие, дескать, сейчас они такие, но скоро у них самих будут дочери, а как тогда будут себя чувствовать, пошло перешептывание, затем снова обратили взгляды в нашу сторону.

Я проговорил в раздумчивости:

– Обесчестил?.. Это недопустимо.

Барон сказал зло:

– Так в чем же дело?

– Обесчестить, – сказал я, – великое зло и преступление, которое должно быть беспощадно покарано перед людьми и лицом Господа. Однако должен быть суд, справедливый и… жестокий. Однако, как я понял, его ловят по личному приказу герцога…

Барон подтвердил с вызовом:

– По приказу его светлости герцога…

– …Фридриха Вильгельма Йозефа Хеббеля, – договорил я. – Знаю-знаю, у меня хорошая память. На все. Как на доброе, так и не очень. Но приказ герцога – это не суд.

Барон процедил:

– Что вы хотите сказать?

– Вы не поняли?

– Нет…

– Недопустимо, – сказал я, – использовать административный ресурс в личных целях! Мы не дикари вроде Эллады или Трои, где начинали войны из-за баб-с.

Краем глаза уловил, как вытянулось в недоумении лицо графа Гатера, как дико посмотрел барон Уроншид, поморщился Морган Гриммельсдэн, как вообще переглянулись рыцари. У всех на лицах вопрос: а из-за чего же тогда вообще воевать?

Барон Фрейтаг спросил с напряжением в голосе:

– Что вы этим хотите сказать, ваша светлость?

Я сказал примирительно:

– Дело в том, что повесить… гм… это необратимо. Мне кажется, у вас и какой-то личный интерес к этому делу. Я не прав?

Барон Фрейтаг вспыхнул, снова бросил ладонь на рукоять меча. Глаза вспыхнули яростью.

– Это не имеет значения! Герцог велел повесить!

Я слегка поклонился.

– Ничего не имею против распоряжений герцога. Говоря по правде, мне этот ваш беглец тоже не очень нравится. Но сейчас он, увы, под моим покровительством. И потому я предпочту, чтобы герцог лично…

Барон вскрикнул:

– Что?.. Герцог никогда не унизится…

Я сказал резко и громко:

– До чего? До разговора с другим герцогом?.. Барон, вы понимаете, что вы сказали?.. Кем вы меня назвали, повторите громче!

Он побледнел, рыцари за его спиной зароптали, я чувствовал, что сыграл верно, подловил гада, а мои рыцари, чистые души, заговорили громко и гневно.

Барон сказал уже тише:

– Герцог всегда был доволен моей службой. И все, что я делаю, находило одобрение его светлости.

– Не сомневаюсь, – ответил я, и он с облегчением перевел дух. – Но в данном случае предпочту услышать подтверждение от самого герцога. Потому что, если этого повесят, а надо было, скажем… всего лишь отрубить голову, то совершенного не исправить, и страшная юридическая ошибка будет довлеть над совестью его светлости, а вассалы по всему герцогству будут говорить о величайшем промахе сюзерена, которому нет оправдания.

Граф Гатер смотрел горящими глазами то на меня, то на отряд Фрейтага. Седло под ним непрерывно скрипит, а меч то покидает ножны до половины, то заползает в норку снова. Он уже потерял нить юридических хитросплетений, для него все слишком сложно, просто смотрит с надеждой и ждет, когда я велю броситься в атаку.

Другие рыцари тоже готовы в бой, я перехватывал непонимающие взгляды.

Барон Фрейтаг дергался, менялся в лице, в глазах откровенная ненависть, наконец прохрипел так, словно грыз кость:

– Тогда вы должны ехать с нами.

Я удивился:

– Зачем?

– В крепости его светлости, – пояснил он, я уловил в его голосе скрытое злорадство, – вам окажут достойный прием. И герцог лично огласит приговор.

Я повернулся к графу Гатеру:

– Нам по пути?

Он помотал головой:

– Нет. Но проедем совсем близко.

Я кивнул, повернулся к барону Фрейтагу:

– Сделаем так. Пошлите гонца, чтобы герцог выехал навстречу. Там, на развилке дорог, он и подтвердит, что должен повесить и почему я должен передать ему этого… человека.

Барон Фрейтаг напрягся, лицо окаменело, а голос прозвучал резко:

– Герцог ничего не делает по чужому требованию!

– Это не требование, – сказал я громко, чтобы обязательно услышали его люди. – Это мудрое решение, устраивающее обе стороны. Мы все равно поедем дальше, потеряем какое-то количество наших рыцарей и, перебив всех ваших… Но стоит ли из-за этого спорного человека губить доблестных рыцарей? Не лучше ли вашим и нашим пасть за более достойную красивой гибели цель?

Наступило тяжелое продолжительное молчание, послышался скрип арбалетной тетивы, кто-то из людей барона Уроншида решил подтянуть еще туже.

Барон Фрейтаг наконец крикнул громко, не поворачивая головы:

– Сэр Отто!

За спинами его рыцарей откликнулся молодой голос:

– Слушаю, ваша милость!

– Отправляйся в замок, – велел барон злым голосом, – перескажи герцогу все, что видел и слышал. Пусть решит, как поступить.

– Будет сделано, ваша милость!

– Пошел! – рявкнул барон.

От их отряда отделился всадник в легкой кольчуге и на быстром коне, не отягощенном ни броней, ни даже покрывающей морду и круп попоной. Я узнал одного из тех, что так неудачно преследовали этого Фонтане.

– Ну вот и хорошо, – произнес я с удовлетворением. – Вы приняли мудрое решение, дорогой барон.

Он едва не скрежетал зубами, но вежливо поклонился, что этикет с нами делает, произнес церемонно:

– Рад, что вы одобрили. Мы поедем за вами.

– Очень разумно, – одобрил я. – Только не слишком близко. Вы же понимаете…

Он снова ответил с легким поклоном:

– Да-да, все будет соблюдено.

Я махнул своим и первым повернул коня в сторону дороги. Граф Гатер догнал, пустил своего красавца рядом и заговорил горячим шепотом:

– Я понял, я понял, зачем вы это сделали!

– Зачем? – осведомился я с любезной улыбкой.

Он сказал ликующе:

– Вы же сами проговорились, что их для нас слишком мало!.. А герцог наверняка выведет на перехват все свои силы!.. Вот будет жаркая сеча! Вот когда мы покроем себя неувядающей славой!

Я подумал, кивнул.

– Из вас получится прекрасный стратег, граф. Вы умеете заглядывать далеко и видеть скрытое. Я просто уверен, что в Гандерсгейме ваш талант военачальника проявится и распустится пышным цветом.

Он расцвел так, словно уже завоевал весь Гандерсгейм, раздвинул плечи. Я осторожно оглянулся – раз незаметно не получится, слишком много глаз не отводят от меня взглядов, то хотя бы понебрежнее.

Отряд барона Фрейтага держится на достаточной дистанции. Даже больше, чем достаточной. Думаю, в этом нелегком случае он вообще-то был бы рад в глубине души, пусть сам не признается даже себе, чтобы мы оторвались от них и вообще исчезли.

Фонтане покачивается в седле горделивый, его окружили молодые рыцари и расспрашивают с жадным интересом. Я ощутил укол то ли ревности, то ли зависти, черт бы побрал этого мутителя спокойствия, нам только добавочных неприятностей не хватает, а этот гад цветет, разглагольствует, размахивает руками, а слушают его с огромным удовольствием.

Отдам, сказал я себе твердо. Как только герцог Хеббель выедет навстречу, а он, надеюсь, все же выедет. Если останется в крепости, это многими может быть расценено как недоброжелательный жест в отношении меня, нового герцога Вельденского с владениями в Дасселе, замком Альтенбаумбург, а также землями Маркгрефлерланда и Монферратскими!

Не знаю, велики ли владения, не до того пока, но этот Хеббель, как мне кажется, должен считаться с новой расстановкой сил. А он, судя по взрослой дочери, которую этот гад обесчестил, человек достаточно зрелый. Со зрелостью возраста приходит если не мудрость, то хотя бы осторожность.

Десяток миль, обещанный Гатером, превратился в два, если не три. Я запоздало вспомнил, что в Вестготии из-за частой смены дорог расстояния считают обычно по прямой, как ворона летит.

Нежное и по-южному страстное небо затуманивается жаром полдня, когда разум отступает, а верх берут страсти. Мы проехали мимо заброшенного старого города из древнего камня, на самой окраине под одинокой пальмой стоит, опустив голову, печальный ослик, а у колодца плещется в корыте с мутной водой ребенок.

Рыцари оживились, но из-за руин вышла с охапкой хвороста такая уродливая, хоть и молодая женщина, что все разочарованно отвернулись.

А я смотрел, как далеко впереди в пыльном облаке грозно заблистали короткие злые искры. Гатер тоже вгляделся, возбужденно ударил кулаком по луке седла.

– Вы были правы, ваша светлость!.. Они выслали большой отряд!.. Вот теперь-то мы им покажем…

– Все точно, – согласился я. – Будет жаркий и красивый бой, где все увенчают себя бессмертной славой.

Он оглянулся, крикнул с торжеством:

– Будем готовы!.. Встретим и угостим на славу, пусть кровавый пир запомнится потомкам!

Рыцари заговорили возбужденно, послышался лязг металла. Я сказал с подчеркнутой озабоченностью:

– Только бы этот герцог не выехал навстречу. Все испортит.

Он охнул:

– Ваша светлость! Да зачем ему выезжать, если может выслать вдесятеро больше людей?

– Чтобы полюбоваться на свою победу, – объяснил я.

– А-а-а, – воскликнул он, – тогда да, конечно. Но мы ему испортим удовольствие. Победа должна быть красивой! А красиво, когда десять против ста, а не сто против десятка.

– Точно испортим, – согласился я.

Мы шли на рысях, затем я дал сигнал пустить коней шагом, впереди пыль медленно опускается, у развилки дорог блещет металлом большой отряд рыцарей под пышным штандартом с висячими хвостами. Еще больше, целое войско, застыло в ожидании на пару сот ярдов дальше.

Я отметил, что герцог остановил свой отряд на дороге из своей крепости, а не на самом перекрестке, что означало бы загородить нам дорогу.

Хороший знак, который вообще-то не значит, что разойдемся без кровопролития, но все-таки переговоры – мой конек, мне даже себя иногда удается уболтать.

Граф тяжело и часто дышит, пальцы вцепились в рукоять меча. Я сказал негромко и с укором:

– Граф! Нужно подождать, когда теоретические споры постепенно и по единому консенсусу сторон перейдут в практическую драку. Нужно, чтобы все было красиво и законно, не так ли? Я мог бы провести переговоры с глазу на глаз, но предпочитаю, чтобы все видели: мы за справедливость, честь и достоинство рыцарского сословия, а герцог – за бесчестие, недостоинство и растление!

Граф сказал обалдело:

– Ага, ну да, тогда, конечно… Победа должна быть красивой.

Я медленно пустил коня вперед. Один из всадников точно так же тронул коня и отъехал от своих людей на три конских корпуса. Немолодой, все верно, даже очень немолодой. Похоже, дочерью обзавелся уже в преклонном возрасте. Хорошо и плохо для меня, с одной стороны, будет рассудительным и осторожным, с другой – разъярится за осквернение его единственного сокровища.

Я всматривался очень внимательно, среднего роста, грузный, с короткой бородкой и аккуратно подстриженными усами, глаза смотрят прямо, взгляд я бы назвал умным и проницательным, но только взгляд, а не самого лорда, слишком много в лице неприкрытой злости, а лорды такого уровня, знаю по себе, должны уметь скрывать чувства.