Глава 4

Ночь показалась кошмаром, хотя тряпок, заменяющих постель, достаточно. Вуди объяснил деловито, что с умерших снимают все, а мрут тут часто, так что спать есть на чем.

Я заснул, как провалился в пропасть, а очнулся только от толчков и настойчивого голоса Вуди:

– Вставай! Тебе только плети недоставало. Такой здоровенный, а еле дышишь.

Ноги подрагивали, когда я поднялся и взялся за кирку. Надсмотрщик смерил меня недобрым взглядом, сунул плеть за пояс и отвернулся.

Я долбил и долбил, старательно распределяя силы, чтобы не свалиться еще до обеда. Стараясь, чтобы не видели остальные, то и дело поглядывал на голубовато-зеленое небо, откуда мощно светят два солнца: оранжевое и земное.

Никак не привыкну, что их два и что оранжевое покрупнее, а зеленое помельче, пугает и то, что за мной когда таскаются две тени, в другой раз и одной не вижу.

Возникают совсем дикие смещения времени и пространства, это когда некая волна проходит через каменоломню, стены сдвигаются, выглядят иначе, но все привыкли, такие пустяки не волнуют ни заключенных, ни стражников, только я ахаю, когда камень меняет цвет, а то и даже прожилки вдруг бегут в другие стороны, хотя вроде бы должны застыть миллиарды лет тому.

Вуди присматривал за мной, я уже едва поднимал кирку, когда он крикнул:

– Юджин, иди сюда!..

Он стоял возле Мэтью, оба рассматривают огромную глыбу отколотого мрамора, Мэтью сунул мне моток веревки.

– Обвяжи с той стороны.

Вуди шепнул:

– Пока тащим, малость отдохнешь.

– Ничего себе отдых, – пробормотал я.

– Еще не почувствовал?

Тащить в самом деле легче, чем долбить, время от времени останавливаемся, переводим дух, а когда доставили глыбу на место и двинулись обратно, я спросил:

– А почему не раскалывать мрамор колышками?

Вуди удивился:

– Это как?

– Если просто отколоть, – пояснил я, – то вон в те крохотные трещинки вбить колышки и поливать водой. А где плита слишком огромная и откалывать хорошо бы поровнее, то просверлить дырочки по линии, вбить те же колышки и точно так же поливать водой.

Вуди спросил недоверчиво:

– Зачем?

– Как зачем? – спросил я. – Колышки разбухнут и отломят от мраморной плиты блок того размера, как нам и надо!

Он поморщился:

– Парень, тебе солнце перегрело голову. Чтоб крохотные деревяшки разорвали каменную плиту? Или это какое-то колдовство? Мэтью, ты слышал?

Тот пожал на ходу плечами:

– Я с колдовством дела не имел.

– Да какое колдовство, – сказал я с тоской, – это же так просто… Неужели здесь так не делают?

Они переглянулись, Мэтью покачал головой:

– Впервые слышу.

– Так сделай, – предложил я.

– Ну вот еще! Чтоб смотрели как на дурака?

Мы разобрали на своих местах кирки, надсмотрщик перестал сверлить нас мрачным взглядом, тем более в дальнем конце послышались крик, звон металла, он выхватил из-за пояса плеть и побежал в ту сторону.

Я сказал тихонько:

– А если ночью? Когда все спать будут?

– Так и нам же спать надо, – напомнил Вуди, а Мэтью просто помолчал, отдыхая, пока надсмотрщик занят другими.

– Ну половину ночи не поспим, – сказал я, – зато потом сразу! Разве ты не хочешь много и сразу?

Вуди хмыкнул:

– А кто не хочет много и сразу? Только похочет да перехочет. Ничего не получится.

– Получится! – заверил я. – Ну давай попробуем! Давай. Вот увидишь…

Остаток дня дорабатывал с таким трудом, что уже и не надеялся дожить до завтра, однако, когда басовито прогудел гонг, я чувствовал, что пока еще могу не только держаться на ногах, но и ворочать языком.

Заключенные перед тяжким сном шептались о светлом дне, когда войска принца опрокинут армию, а он сядет на свой законный трон. И тогда все заключенные выйдут отсюда, а ломать камень сбросят в яму всех вельмож, всех придворных…

Я спросил у Вуди шепотом:

– А велика у принца армия?

– Она растет, – ответил он обнадеживающе. – Все больше героев вливаются в ее ряды. Скоро-скоро принц поведет на штурм столицы и захватит дворец.

– Скорее бы, – пробормотал я, – а то и не доживем.

– У нас главное, – сообщил он трезво, – дожить до вечера. Сегодня дожили, слышал гонг? Это отбой. Сейчас поедим и спать…

Я не успел ответить, дыхание застряло в груди. Из-за края земли высунулось и начало подниматься нечто исполинское, чудовищное, словно мы на спутнике Юпитера, а он сам вот прямо перед нами, уже заняло почти треть неба и все еще продолжает подниматься.

Вуди проследил за моим взглядом, лицо его стало очень удивленным, брови приподнялись.

– Ты что? – спросил он с подозрением. – Впервые видишь луну?

Я пробормотал дрожащим голосом:

– А чего такая… увесистая.

Он выпятил нижнюю губу.

– Ты вообще какой-то странный.

– Дык я ж из леса, – ответил я испуганно. – У нас знаешь какие деревья? Ветки раскинут, ни одна капля дождя не прорвется!.. А выше них еще деревья. А есть, говорят, те, что и над теми простирают ветви, так что какая луна, мы и солнце не видели.

Он в изумлении покрутил головой:

– До чего же мир велик и какие люди бывают дикие!.. Иди поешь и сразу спать, а то завтра вообще рухнешь воронам на радость.

От котла уже смачно пахнет бараньей похлебкой, никогда не думал, что все так вкусно. К счастью, тут можно и второй раз протянуть миску, даже третий, все равно нальют. Тут лишают ужина только в наказание, а так кормят сытно, на тяжелой работе нужно и кормиться как следует.

На камни пал странный свет. Я старался не поворачивать голову, сперва нужно нажраться, а потом скосил глаза на красноватую тень под ногами, это закатная, понимаю, но от моих ног тянется еще и зеленоватая…

Вздрогнул, чуть суп не расплескал, лучше бы не смотрел: в небе уже две луны! Одна – та огромная, сейчас пугающе красная, а из-за горизонта быстро поднимается еще одна, маленькая, фиолетовая, словно вся из драгоценного сапфира, а свет от нее яркий, словно не отраженный, а собственный.

Я пару раз моргнул, убирая пелену с глаз, не помогло, торопливо протер кулаками. Так и есть, теперь от всех камней падают по две призрачно-светлые тени, и если багровая замерла в ожидании, то сиреневая медленно укорачивается, словно подкрадывается ближе и ближе…

Вуди открыл глаза, спросил сонным голосом:

– Чего не спишь?

– Вторая луна, – проговорил я вздрагивающим голосом.

– И что? – спросил он.

– Да как-то, – ответил я осторожно, – не по себе.

Он хмыкнул:

– Да? Тогда тебе, если такой чувствительный, вообще нужно сперва смотреть на небо, прежде чем выйти из-под укрытия. А дома ты как… ах да, у вас же и неба не видно.

– А что, – спросил я, – когда их две?

Он пробормотал:

– Две луны еще ничего. У самых чувствительных, говорят, кожа чешется, когда вот так обе. Да еще важно, говорят, когда красная ближе, чем та, медная… Не знаю, я не чувствительный. Врут, наверное. Но вот когда три…

Я охнул:

– Что? Три луны?

Он чуть кивнул:

– Это бывает редко. Даже очень. Совсем редко. Хотя, конечно, когда на небе все три, лучше зарыться в нору, зажмуриться и переждать. Некоторые… ну, не выдерживают.

Я спросил с дрожью:

– Как?

– Не выдерживают, – повторил он. – С ними случается… разное. А еще иногда бывает такое, это уже совсем редко, когда на небе ни одной.

– Ого!

Он сказал наставительно:

– Вот тебе и «ого». Полная чернота, мы же к ней не привыкли. Все прячутся в дома и запираются, как и чем могут. В это время, сам понимаешь, совсем другая жизнь, другие законы, нам лучше не высовываться…

Я спросил довольно глупо:

– Почему?

– Иная Жизнь, – повторил он раздельно.

– А выйти посмотреть? – спросил я.

– Жизнь дороже, – ответил он равнодушно и протяжно зевнул. – Нужно только дождаться утра. Когда восходит солнце, мир снова наш. Целиком!.. В общем, спи, я сказал! А то утром вообще не поднимешься.

Услышав наши тихие разговоры, поближе перебрался Фицрой, не спится, смотрится бодрым, словно и не ломал камень, предложил Вуди зуб дракона, а когда тот с отвращением отказался, встрял в разговор и живо начал посвящать дурака-варвара в местные реалии.

Солнце обычно светит большое оранжевое, и все под ним живут и радуются. Иногда появляется и белое, но оно мелкое, по небу проносится как скачущий конь, пользы от него мало, как и вреда, а вот совсем редко и тоже ненадолго показывается зеленое… оно поменьше, но злое, от него всякие болезни. К счастью, шустрое, из-за края земли почти выпрыгивает, как трусливый заяц, быстро проносится по небу и надолго прячется на другой стороне, чтобы через несколько недель выпрыгнуть снова.

Чаще всего оно появляется в то время, когда светит оранжевое, и тогда зеленое не вредит, а если и вредит, то совсем мало. Оранжевое ему не дает слишком уж пакостить.

Но бывает очень редко, когда оранжевое опускается за край земли, а зеленое только-только вылезает, и тогда за несколько минут оно успевает натворить всяких дел.

Потому на это время все прячутся. Поговаривают, при королевском дворе маги составили таблицы, по ним видно, когда и на какое время вылезет зеленое, но их предсказания часто оказываются неверными, а уж простой народ и вовсе не может ухватить эти законы.

Еще известно, что чародеи изготавливают некие талисманы, защищающие от зеленого солнца, но они стоят дорого, и приобретают их только очень богатые люди. К тому же эти талисманы, чтобы защитить хозяев, впитывают всю злобу зеленого солнца и постепенно сами стареют и рассыпаются…

Я слушал краем уха, но не столько самого Фицроя, как шорох со стороны укладывающихся спать каторжников. Когда все затихло, а на смену пришел разноголосый храп, тихохонько поднялся.

Вуди завозился, просыпаясь, а Фицрой, что улегся вблизи, тут же привстал на локте, блестя в темноте живыми любопытными глазами.

– Вы чего? По бабам?.. Я с вами!

– Луной любуюсь, – сообщил я. – Я любитель лунного света. У нас культ луны.

– Какой из них? – спросил он.

– Не знаю, – буркнул я. – В лесу ни одной не видно. Спи.

– Про культ луны не слышал, – сказал он шепотом, – а вот про Фикариса… Это культ, понимаю! По триста девственниц за ночь на алтаре в полноценных женщин!.. У вас как насчет девственниц?

– Никак, – отрезал я. – Кому они нужны?

– Вот-вот, – сказал он с удовлетворением, – а говоришь, варвар!..

Я осмотрел плиты, хотя и днем насмотрелся, но днем только на своем участке, а тут походил и поприкидывал, откуда легче начать.

Потом весь день Мэтью просто отказывался, некогда, а без него нельзя, наконец поддался на уговоры, если окажусь прав, то ему что-то да перепадет сверху, потому на третью ночь тайком выползли к намеченной еще раньше огромной плите, которой не видно конца-краю.

Мэтью прочертил ровную линию, где должна образоваться трещина, а я наметил точки, где сверлить. Вдвоем с Вуди и под приглядом любопытствующего Фицроя чуть ли не всю ночь сверлили, вбивали колышки и поливали водой.

Ничего не случилось, Мэтью хмурился. Не выспавшись, на следующий день не выдали дневной нормы, а колышки за день снова высохли.

На следующую ночь мы начали поливать их сразу же после отбоя, и снова ничего, хотя истратили всю воду и теперь мучились от жажды.

Утром, как всегда, прогремел гонг, все начали подниматься, я обреченно двинулся к своему месту, ноги подкашиваются, во рту сухо, язык царапает небо и десну.

Мэтью сказал люто:

– Доигрался?.. Теперь сдохнешь, никто тебе свою воду не отдаст…

За его спиной сухо и мощно треснуло. Он обернулся. От безразмерной мраморной плиты отвалился огромный кусок и чуть просел под собственной тяжестью.

– Ну вот, – прохрипел я, – видишь…

Ноги мои подломились, никто не поддержал, я завалился навзничь и здорово приложился головой о камень. Когда пришел в себя, башка раскалывалась, лоб горячий, как сковородка на огне, еще немного – начнутся спазмы, тошнота и рвота, так дает знать о себе нарастающее обезвоживание, а потом и вовсе склеишь ласты.

Голоса доносятся как будто со всех сторон, даже сверху и снизу, потом я ощутил у своих губ прохладное горлышко баклажки, полилась вода.

Я поспешно раздвинул полопавшиеся губы и начал хватать ими, непослушными как две деревяшки, струю. Потом сунули мне в руки, я уже сам поднес ко рту и пил, пил, пил, наслаждаясь живительной прохладой.

Сильная рука похлопала по моему плечу. Я с трудом поднял голову. Мэтью стоит напротив солнца, вокруг его фигуры и особенно головы яркие протуберанцы, а лицо кажется черным.

– Ну что, – сказал он гудящим, как пчелы в улье, голосом, – отдохни да продолжим?

Я прохрипел:

– Сейчас встану… Погоди.

Он снова хлопнул меня по плечу:

– Не спеши. Все равно успеем выполнить норму. А больше и не надо.

Неделю мы откалывали плиты по моему методу, сперва только мы с Вуди и Мэтью, потом Фицрой, затем и остальные. Мэтью хмурился, свирепо шипел на всех, чтобы не зарывались, такое надо держать в тайне, а то когда сверху увидят и все поймут, заставят выдавать мрамора наверх втрое больше.

Однажды веревка лопнула, тяжелая глыба мрамора рухнула с большой высоты. Внизу успели отбежать, но от удара о камни плита раскололась на десятки частей, один осколок догнал не успевшего отбежать и врубился острым концом в спину.

Несчастный рухнул, спина окрасилась кровью, а когда обломок выдернули, из раны так обильно хлынула кровь, что даже я понял, это не жилец.

– Небрежность, – сказал я невесело, – и лень…

Мэтью нахмурился:

– Ты чего? Просто веревка перетерлась. Вечных не бывает.

– Почему не пустить через тали? – спросил я. – Служила бы в сто раз дольше. А то и в тысячу. Или хотя бы простейший блок…

Он насторожился.

– Это что еще такое?

– Это же так просто, – сказал я. – Я ж говорю, даже простейший блок сбережет веревку. А двойной еще и даст выигрыш в силе…

– Это как?

– Ну как домкрат, – сказал я, – когда даже ребенок может поднять телегу… Ах да, вы и про домкрат не слышали? В общем, для тали нужен всего лишь блок. Хотя бы один.

Мэтью подумал, велел строго:

– Стой здесь. Никуда не уходи.

– Ладно, – ответил я послушно. – А надсмотрщик…

– Я сам с ним договорюсь.