Глава 4

Деревянный замок щитового рыцаря – одно название, в скудных развалинах коня привязать не к чему. Сгорело всё. От конюшни ржавой подковы не осталось, от башни уцелел подвал. Я бросил поводья, жеребец только рад, под копытами буйство сочной травы.

Вход в подвал опрометчиво заплёл паук, сидит в центре как страж, лапки на сигнальных нитях. Я присмотрелся к рисунку, тот не привычной спиралью, а хаотичными зигзагами. Паук оброс жёстким панцирем, мягкое брюшко в хитиновой броне, не паук, а рыцарь!

Сэр паук отправился пытать счастья в траве, я брезгливо, одними когтями сорвал паутину. Дюжина ступеней ведёт в подвал, после яркого дня спускаюсь на ощупь. Пара шагов в сторону, и подошва хрустнула веткой, я нашарил на холодном камне пола запас хвороста, какие-то тряпки. Несколько движений, и в руке вполне приличный факел. Правая ладонь легла на рифлёную рукоять кинжала, в глубине кристалла, что в навершии, слабо мерцает. Я милостиво позволил огоньку поживиться. Вспыхнуло слепяще белым, и сразу занялась тряпка – оранжевым с копотью.

Дрожащее пламя высвечивает истёртые ступени, тьма отступила до стен, лишь застарелое пятно костра на полу противится натиску. Сводчатый подвал пуст. Иду вдоль стен, в правом углу детский тайничок: куклы из соломы, перевязаны яркой нитью, цветные осколки стекла. Факел всюду горит ровно, только над остатками ростовой бочки – такую дружине на месяц – стреляет синими сполохами. Зверьё натаскало мелкий мусор, но сквозь пучки травы и кости видны следы. Шаркнул пару раз ногой подле бочки. Так и есть, царапины! Глубокие, словно бочку часто двигали. К стене привалилось дубовое дно, большое, как щит горного великана. Отвалил с грохотом, за ним ничего, блоки сидят дружно, лезвие ножа не всунуть.

Мягкий металл кинжала с трудом царапает древесину, та задубела, чёрная от множества вин. Линия за линией, дно покрывается рисунком, увеличенной копией паутины. В царапинах мягкое лезвие оставляет частицы серебра, как если волосяную струну заложили вглубь. Прозрачная капля кислоты пала точно в центр рисунка, растеклась с шипением по царапинам. Узор пыхнул дымом, провалился вглубь, оставляя тонкие, как от бритвы, щели. Плиты пола приняли удар, геометрической формы чурки вперемежку с камнем лавиной исчезли в провале.

Чёткий квадрат дыры затянут серой пеленой, я с опаской прыгнул, ступнёй неудачно на обломок камня. Прихрамывая и кашляя в клубах пыли, побрёл по короткому тоннелю, над головой своды из тёмного, набухшего влагой кирпича. Несколько шагов из пыльного облака, и проступает решётка двери. В петлях навесной замок, такой старый, только тронь – развалится. Некогда толстые прутья колют пальцы чешуйками ржавчины, стоит коснуться, по ладони, от запястья к локтю бежит ледяная змейка рыжей влаги. Дверь скрипит протестующе, тяжёлый замок держится миг, но сдался, рухнул на пол. Прихрамываю дальше, по бокам земляные стены, потолок в деревянных чёрных от сырости крепях. Поверхность холма близко: бледные корни заполонили тоннель донизу, щекочут белёсыми щупальцами, потревоженные, мстительно сыплют землёй за шиворот.

На стенах набухают частые крупные капли, едва коснутся боками, стремительной змейкой несутся вниз. Повороты плавно закручивают тоннель вниз, местами лужи глубоки, и вода норовит перелить за голенища сапог. Сырость под ногами спадает перед тремя ступенями к обитой железом двери. Громкий скрип метнулся в тоннель, там и затих. За дверью обширный зал со слишком высоким для подземелья арочным сводом. Огромный стол в полкомнаты разбит, серые от пыли щепки вперемешку с осколками стекла. Шкафы вдоль стен как пустые рамки, полки сломаны пополам молодецким ударом, содержимое исчезло. По комнате частями вольно разлёгся скелет великана: рука здесь, вторая там, крепко вцепилась в дубину, головы нет вовсе.

В углу, за занавесками, альков, поверх ткани слой грязной паутины, плотной как вата. Я подошёл ближе, пламя факела тянется к сухому, пустить пожар. В алькове кушетка. Трухлявое ложе продавлено до деревянной основы под тяжестью тела в доспехах. Тусклая сталь покрыта множеством бурых пятен так, что герб не различить. Седые волосы укрывают рыцаря одеялом, доросли до пола, отдельные пряди косо обрезаны, лицо в бороде по глаза. По телу снуют рыжие, с жирную белку, анты, особо настырный лезет ко рту, в сяжках светится перламутром липкая дрянь.

– Кыш, прочь! – крикнул я и сую факел. Ант отшатнулся от огня, исчез в тёмном провале на стыке пола и стен. Воспалённые веки старца дрогнули, тяжело, как стальная решётка, идут вверх.

– Кто здесь? – с трудом прошептал старик. – Подойди… великан или злобный колдун… мне уже всё равно.

– Кто вы? – спросил я с опаской, но шагаю ближе. – Подождите, уберу тварей! Надо вынести вас наружу.

– Поздно, я давно мёртв… почти мёртв, – прохрипел старик, отвыкшее горло с трудом повинуется. – Эти… твари… кормили и заботились много лет.

– Что случилось, почему вы здесь? Крестьяне сказывали, вы и есть тот самый рыцарь, что победил малефика?

– Малефика? – сказал старик, губы кривятся в подобии горькой усмешки. – Что ещё мог придумать он… слушай, люди должны знать правду! – горячо зашептал рыцарь. – Я лорд, я жил в замке с прекрасной женой и детьми… король призвал… долг вассала…

– Сейчас, дам воды, – сказал я, доставая фляжку.

– Нет!!! Вода теперь яд! – воскликнул древний рыцарь. И, словно потратил силы, рассказ даётся всё труднее. – Поход был долгий, битвы жестоки… посчитали меня мёртвым, раненый, попал в плен… слишком беден для выкупа… я сбежал! Весть о гибели обогнала надолго… Проклятый колдун! Откуда взялся в моём замке?!

Руки рыцаря дёрнулись задушить неведомого врага. Я отпрянул.

– Зачем всё это говорите? Меня не касается, приведу помощь, и только!

Рыцарь не услышал моих слов, продолжил тише:

– Гильберта не виновна… околдовал… я появился среди ночи, ворвался в ярости, рубил всех… но подлый фетишир ударил в спину…

Голос перешёл в шёпот, я склонился ближе.

– Найди сына!!! Отдай фамильный меч, он не прост, рубит горных… расскажи, как было… обещай, ты должен!

Тело рыцаря обмякло на кушетке, выражение вечной муки уходит медленно, искорка смысла исчезла из глаз. Я торопливо прикрыл старику веки, а самого укутал ватой паутины, получился саван. Отступил на шаг в жутком смятении.

Взгляд метнулся по комнате, я обошёл, проверил дважды – меча нигде нет.

В дальней стене узкая дыра, камни кладки рядом и присыпаны песчаным грунтом. Из тоннеля, как из слуховой трубки, шорох и влажное бульканье, кислая вонь. Стенки в затверделой слизи, светятся на манер болотных гнилушек, пальцы приятно холодит эта гладкая, как слюда, корка. Втиснулся внутрь. Мелких трещин хватало жучиным лапкам, но не мне, извиваюсь как червь, ползу, локоть за локтем. Шкуродёрный поворот и тоннель уводит вниз, я заскользил как на салазках. Стенки внезапно исчезли, я рухнул с высоты, локоть смягчил удар, но приложило виском о пол подземной камеры. Перекатился, по колено в прозрачных пустых коконах, одежда заляпана субстанцией, белёсой и склизкой на вид. В голове звенит, рука тянется к ссадине, кровь чёрная в призрачном свете, стекает по пальцам тугой каплей. Глянул под свод – лаз высоко, слишком высоко!

Стены комнаты из светлого песчаника, напротив друг друга две узких щели в полный рост, я протиснулся в ту, что шире, дальше наклонный коридор. Тянет неуместной свежестью, несколько глубоких вдохов полнят пьянящим чувством. Боль скукожилась в затылок, ушла совсем.

Пол старательно выровнен, как и стены, поверх закован в слой твёрдой слизи, гладкой настолько, что подошвы скользят как по льду. Потолок в шубе светлой плесени, та живёт своей жизнью, пушистые лохмы прячут мелких, с кулак, постояльцев.

Мягкое шуршание хитина лезет в уши задолго до развилки, даже перекрёстка, поперёк река деловитых антов, крупных по колено. Тащат нужные в жучином хозяйстве вещи: личинок, куски еды, комочки прозрачного, щепки и мусор. Из-за спины, напугав до икоты, вдруг выскочил рыжий собрат помельче, в лапах пучок седых волос, втиснулся в поток. Я нагло влез следом. Сяжки антов по-хозяйски щекочут ногу, я поспешил шагнуть. По ту сторону короткий переход, ведёт в лабиринт боковых ответвлений. Кинжал легко оставляет отметки на пористом камне.

Длинные ходы изредка радуют боковыми камерами, в них жильцы – устрашающего размера бочонки белой плоти, короткие ножки по бокам и мелкие жвала с худых времён. Одного облепили анты, пока двое спереди кормят бочонок, четверо сзади уже дерут мягкую плоть на части. Короткая перепалка, полная взмахов сяжек и кислой вони, и кормящие убрались, бросили питательную слизь. На меня анты внимания не обращают, лишь изредка замираю, пока щупают антеннами. Натыкаются на белёсую дрянь, что размазана по одежде, и равнодушно спешат дальше.

Ходы сменяются развилками, те снова ходами, я тщательно помечаю выбранный путь. Тоннели идут без уклона, одинаковые как близнецы, и я потерял счёт времени. В мелкой фляжке давно сухо, но хуже жажды слабость и лёгкая тошнота. Воздух в подземелье удивительно свежий. Несколько раз ставлю двойные отметки, выскочил особенный перекрёсток: все ходы помечены дважды. Пошёл медленно, пальцы щупают камень, стучу костяшками на предмет скрытых лазов. Зашуршало, я заозирался – никого. Глянул вверх, волны плесени раздались в стороны, на шею валится коричневое тельце. Лапки с ворсинками на кончике зацепились за одежду, антенны больно хлещут по лицу. С трудом отодрал паршивца, ант деловито припустил по тоннелю.

Я присел пружинисто, ещё и ещё раз, нагнать кровь в мышцы ног, только так срабатывает взрывная сила мелкиндов. Взвился ввысь, пальцы вцепились в неровный край дыры. Легко подтянулся, нити плесени щекочут, лезут в глаза и рот. Плюясь, ползу в поперечный тоннель, тёмный, неровный и узкий. С каждым ползком сыпется сверху, в волосах песок. Тоннель ныряет вниз, уводит вбок, то и дело сужается, норовя поймать чужака.

Могучий звук порвал писк тишины в ушах, громкий и шлёпающий, словно гигантская жаба шмякнулась толстым брюхом о гладкие камни. Тоннель ходуном, в спину ударило струёй воздуха, свод узкого лаза проседает на глазах. Не помня себя, лезу, до вырванных когтей гребу скрюченными пальцами, ступнями пропихиваю каменный песок взад. Каждый вздох даётся с трудом, пыль скрипит на зубах.

Сквозь слезы замаячило светлое пятно выхода.

Горло саднит нещадно, на месте обломанных когтей тренькают болью пальцы, что скребут о неровный пол. Нога волочится, подпрыгивает на неровностях, левая подвешена, прихвачена за штанину как прищепкой. Меня плавно несут, даже тащат, в спину вдавились гладкие – с трудом вывернул шею глянуть – бока антов. Тело как ватой набито, кожу рук и лица жжёт, вместо мышц тягучий кисель. Осторожно пробую шевелить пальцами – получилось не сразу, как если мышцы посовещались, исполнять ли приказ хозяина, и решили с ленцой – ну ла-адно!

Потолок высок и уплывает в сторону ног, выпустил перламутрового оттенка клыки. Капли светящейся жижи срываются с кончиков сталактитов, собираются в яркие лужицы, те прорезали камень пола щелями ручейков. Я скосил глаза – пещера огромна. Потолок скрывает жемчужный туман, в дальнем конце озеро света. В стенах провалы тысячи ходов, мелькают анты, тащат грузы к подземному озеру, в обратный путь с густой светящейся жижей в жвалах.

Большая группа волочёт укутанный тканью груз размером с тело. Жидкость приняла с тихим плеском, в ответ поверхность бурлит, волна кислой вони накрыла и нас, заставляет дёргаться как в экстазе провожатых. Озеро плюнуло к берегу порцию влаги, ближайшие насекомые подхватывают антеннами комки света, но сами в воду не лезут. Нагруженные, несут в глубь неведомых проходов.

Я пошевелил рукой, отчаянно дёрнул, жвала анта клацнули в пустоте. Усы замелькали в сложном танце, словно на зов, набежали полдюжины антов ещё крупнее, вцепились со всех сторон, защепили кожу, того и гляди, вырвут кус мяса. Меня потащили, но не к озеру. Я расслабил мышцы.

Процессия встала полукругом возле странного сооружения, похоже на осиное гнездо, прилепленное к полу. Стенки из веток, хитина и каких-то серых нитей щедро измазаны окаменевшей слизью, та испускает слабый свет. Анты построились в живой намёт, меня передали по лапам. Жвала последних разжались, я рухнул в камеру, из груди вылетел короткий вскрик. Подо мной мягко спружинило, охнуло, я скатился с охапки тощих рук и ног. К конечностям прилагается тело и голова, лицо, заросшее бородой с проседью, разразилось потоком непонятных слов. Я переждал, пока выдохся. Человек воскликнул удивлённо и радостно:

– Как чудесно, что вы здесь! Просто замечательно!

– Не вижу ничего хорошего, – не согласился я. – Кто вы?

– Лучше здесь в камере, чем быть коллективно переваренным в этом милом озерце, – ехидно ответил заключённый. – Я имею честь быть магом, даже чародеем! Э-э, не подскажете, который день и год там, наверху?

Чародей поднялся, рёбра горделиво натягивают кожу, тощая шея с трудом держит важный наклон головы.

– Не слыхал про чародеев в муравьиной тюрьме, – усомнился я, – если маг, почему не сбежали?… Год двадцать седьмой правления Его Величества Джерона, аккурат середина лета.

Я устроился поудобнее, вставать нет ни сил, ни надобности.

– Лето хорошо, признаться, давно не видел лучей солнца, да и основательно промёрз. Но позвольте узнать, Джерон властитель какого королевства? Впрочем, не говорите, эта привычка мерить года королями совершенно не устраивает!

– В вашем положении грех привередничать. Расскажите про подземелье, как застряли? Что нас ждёт?

Чародей вздохнул, сел напротив, скрестив ноги, держит паузу. Я начал закипать.

– Это муравейник, гигантский, полный магии, – начал наконец чародей академическим тоном.

– Пока ничего нового, знаете ли, сам заметил аномальный размер!

– Не перебивайте! Времени мало, скоро они вернутся, и, кто знает, что ожидает вас.

– За себя не беспокоитесь, почему?

– Знаю точно, зачем нужен, – горько сказал чародей. – Точнее, зачем не нужен. Про вас же ничего не известно, свалились буквально на голову! – Чародей помолчал, пошамкал губами и продолжил: – Увы, я лишился всех сил, видели светящееся озеро? Вся магия там. Не спрашивайте, как случилось, они тянули до последней капли, как крестьянская девка корову доит. Теперь я иссяк, увы, для меня… и для вас! Что-то подсказывает: вы пойманы на замену. Ваша история столь же нелепа?

– Да, наверное. Я простой помощник колдуна, – признался я, скривившись, – полез сдуру на поиски источника магии.

– Так вы маг! Я подозревал, иначе зачем сюда бросили?

– Пока нет, сам магию создавать не способен.

– Не важно, главное, у вас амулет есть? Хотя бы оберег с толикой магии?

Чародей вскочил в полный рост, и, если бы не худоба, сложением рыцарю на зависть.

– Допустим, что с того?

– Как что, покажите амулет немедленно! Я легко выдерну обоих из этой печальной обители, потребуется совсем немного!

– Не очень доверяю попавшим впросак чародеям, – ответил я скептически. – Уверен, выберусь без вашей помощи.

Я поднялся, размял руки, ноги, как перед дракой.

– Постойте! – заволновался маг. – У меня есть что предложить! Великий Талисман упадёт… э-э… уже упал, не знаю, надо уточнить дату. Он – ваш, только помогите выбраться, не пожалеете!

– Почему я должен верить?

– Да-да, понимаю вас, человек в моём отчаянном положении может и солгать… я не пустобрёх! Разве магия места не говорит, какая мощь доступна?! Сомневаетесь во мне, поверьте самой магии!

Я нехотя нашарил кинжал, кристалл тусклый после упражнений с паутиной, но толика магии есть. Чародей глянул вскользь, брови сошлись на переносице, бросились на лоб.

– Гм, здесь меньше, чем я привык называть «совсем немного». Молодой, не знаю какой расы, человек! Стыдно зваться магом с таким запасом магии!

Я зашипел от негодования.

– Я из мелкиндов! Мой народ вытеснили в пустыни, и пустыня нас изменила. Сами видите, силой и ростом не вышли, но, уверяю, голова варит что надо. Как правило. Часть мелкиндов вернулась, зацепилась в городах, – ответил я, пересилив себя. – Только не по мне это, в пустыне ящеров гонять или делишки торговые обделывать!

– Что по тебе, юный мелкинд? – спросил чародей терпеливо, как на экзамене. – Ты говоришь о сородичах… как о чужих.

Во рту пересохло, а мысли путаются как на экзамене у Фитца.

– Магия. Хочу понять, откуда берётся, не амулеты, но сама суть. Что это такое – магия? Почему мы как нищие добываем крохи сил, служа наглым разбойникам-лордам? Почему магия под запретом в известных королевствах и дозволяют колдовать в строго отмеренных порциях?

Чародей помедлил, смотрит внимательно, облик наливается силой.

– Хм, истину ищешь, первоисточник?… Пойдёт, хотя, не имеет значения, важнее чьи будешь, – туманно выразился чародей. – Про Талисман не забудь, он совершенно особенный. Гм, решено! Дам шанс выбраться, а ты поможешь мне, нам обоим, мелкинд Виллейн. Давай кинжал!

Я заворожённо протянул вперёд лезвием, пальцы чародея вцепились в серебро клинка. Кристалл мгновенно погас, вокруг чародея вихрем взметнулись молнии, арками долбят в стены камеры, одна шибанула в меня. Я впечатался в стенку, мышцы лопаются от судороги, в глазах темно от боли. Чародей исчез с хлопком, вырвав нож из скрюченных пальцев, лохмотья узника серыми хлопьями падают вниз.

Меня перестало корчить, я скрючился на полу в совершенном отчаянии. Одно хорошо, встряска молнией прогнала слабость мышц.