Глава 5

– Очнись! Да очнись ты!

Чей-то голос настойчиво пытался ворваться в мое сознание. Будь я на том свете, добрался бы он туда?

– Свалилась на мою голову! Где твой дом?

У меня не было дома. Разве можно назвать домом золотую клетку, где заботу и внимание можно купить?

– Дай мне умереть…

– Нет уж! Как ты попала сюда? Куда ты шла? Куда тебя отвезти? Да очнись!

Он ждал ответа, а произнести адрес у меня не хватало сил. Я смогла выдавить лишь одно слово: Шах.

– Так это тебя все ищут?

Я кивнула и услышала горький смешок:

– Господи, почему именно я?

Вопрос был адресован явно не мне. И хорошо, потому что у меня не было на него ответа. Я безуспешно пыталась открыть глаза и рассмотреть незнакомца. Но веки будто придавило тяжелыми монетами. Вернулись боль и холод – все как в день аварии. Устав от тщетных попыток, я захотела отвернуться от своего спасителя, но он уже подхватил меня на руки. Куда мы? Может, в полицию. Или к отцу. Все равно. Я уткнулась в его плечо и провалилась в сон.

Глава 6

– Кто это сделал?

– Мы не знаем, парень нашел ее неподалеку, камеры ничего не зафиксировали.

Шепот звучал прямо возле уха и вселял панику, но мое тело будто зарыли в песок с головой – я не могла ни говорить, ни шевелиться. Тьма окутала меня. Видимо, так и выглядит смерть.

Солнечный луч разбудил меня. Я ожидала увидеть обшарпанные стены морга, вонючий грязный матрас какого-нибудь притона – что угодно, только не позолоченные вензеля на потолке моей собственной спальни. Я медленно перевела взгляд в изножье кровати. Кто-то заботливо снял с меня мокрые вещи и грязную обувь, оставив только носки и нижнее белье. Кто бы это ни был, складывал он идеально. Я заплатила бы любые деньги, чтобы этот человек сделал то же самое с моей запятнанной и скомканной жизнью.

Что произошло? Как я здесь оказалась? Вспомнить я не могла. Или не хотела. В одном сомнений не было: бесконечные попытки бежать вновь привели меня в клетку. Может быть, пришла пора смириться? Я вытянула руки поверх одеяла, как какая-нибудь набожная католичка из английских романов, и закрыла глаза. Мне хотелось лежать так вечно и в конце концов умереть. Но естественные потребности все же заставили меня вылезти из кровати.

Я заметила стул, на котором, видимо, кто-то сидел в ожидании, пока я проснусь. Кого-то действительно волновала моя жизнь? Или его заботу просто купили, как и все в этом доме? Подтянув к себе стул и опершись о высокую спинку, я кое-как встала. До ванной было примерно двадцать шагов, каждый из которых я проделала с упорством немощной старухи, не желающей уступать времени.

Еще немного, давай же! Дошла! Включив свет, я застыла перед зеркалом. В роскоши, достойной последней правящей династии, отражалось некое существо, и смотрело оно так, что моя душа вмиг покрылась льдом и пошла трещинами. Истощенное тело, ссадин ы и огромный синяк от бедра до колена я даже не заметила – мои пальцы тянулись к голове. Зеркало не обманывало – я была побрита налысо.

Я закричала и рухнула на холодный мрамор. Крик отдавался эхом и рвал на части горло. Это продолжалось до тех пор, пока у меня не пропал голос. В спальню ворвались люди и попытались поднять меня и уложить в постель. Где мои волосы?! Собрав последние силы, я вырвалась из рук огромного мужчины и в мгновение ока оказалась в ванной. Дверь захлопнулась перед его носом.

– Мариам, откройте! Отец приказал вас привести!

Свои слова он сопровождал настойчивыми ударами, но крепкое дерево и не думало поддаваться. Наконец все стихло.

Вернув себе отобранное одиночество, я разделась и включила воду. Раньше я любила разглядывать себя в зеркалах, мечтая о росте, которого не было, о формах, которые так и не появились. Сейчас же на меня отовсюду смотрела девочка, не имевшая со мной ничего общего. Она вызывала лишь жалость и отвращение. Я снова провела рукой по голове, напоминавшей шершавый кошачий язык. Новый поток слез побежал по щекам – я оплакивала утраченное сильнее, чем все, что случилось со мной прежде.

Я понимала, что люди за дверью вслушиваются в каждый шорох, свидетельствующий о том, что я еще жива. И при малейшем подозрении они снесут эту дверь.

Хватит с меня унижений. Я закрыла кран и перелезла через бортик ванны. Вода приняла мое тело, обещая смыть тревогу и усталость. Но я стала тереть себя щеткой, сдирая почти затянувшиеся раны и намеренно причиняя себе боль. Я остановилась, лишь когда заметила, что прозрачная вода окрасилась в бледно-розовый.

Мои внутренние демоны немного успокоились, и я замерла, уставившись на кран – единственный источник шума. Капля, на долю секунды задержавшись на ободке, падала в ванну с характерным звуком. Следом тут же собиралась следующая. Я наблюдала за тем, как в одно мгновение чистое безвозвратно растворяется в мутной воде.

Я медленно опускалась все ниже и ниже. Вода залилась в ноздри и уши, коснулась шрама на виске. Он напомнил о маленькой девочке… Ей было четыре. Мать болтала по телефону, оставив ребенка плескаться в ванне. Девочка звала ее, но тщетно. В попытке вылезти самостоятельно она поскользнулась и ударилась виском о белоснежный эмалированный край.

Весьма символичным стал бы мой выбор. Но не сегодня.

Я надела пижаму и открыла защелку именно в тот момент, когда охранник, потеряв терпение, со всей силы ударил в дверь. Меньше всего он ожидал увидеть мою лысую голову на уровне своей груди.

– Вас ждет Шах, – выдавил он.

Я видела, как напряжены остальные, словно над их головами медленно раскачивался топор, а жить им или нет – решать мне. Но я послушно проследовала в огромный кабинет, где любила прятаться полжизни назад. Столько лет прошло, а я все равно чувствовала себя среди этой роскоши маленькой и неприметной. За столом восседал он. Авторитет среди влиятельных людей диаспоры. Любовь и боль всей маминой жизни. Мой отец.

Всхлип возле стены заставил меня оторваться от разглядывания своих тапок.

– Мама?

С тех пор как она завела новую семью, родители делали вид, что их ничего не связывает. Мы не виделись месяцев десять, не меньше. Я хотела приблизиться, но мама остановила меня движением руки.

Отец кивнул, и конвой, который сопровождал меня, тут же скрылся за дверью. Тишину в комнате нарушал лишь слабый шум от процессора где-то под столом. Я переминалась с ноги на ногу, незаметно щипая ту, что больше пострадала. Боли я не чувствовала, хотя отчаянно этого хотела. Уж лучше боль, чем стыд.

Мать продолжала всхлипывать, а отец – делать вид, что меня не существует. Так продолжалось бы вечность, если бы не звонок. Мы с мамой невольно вздрогнули.

Отец бегло говорил на родном языке, которому долго и упорно пытался меня обучить. Но, видимо, мое нежелание оказалось сильнее, и в конце концов сдались и он, и репетитор. Сейчас же я ругала себя за упрямство, потому что понимала одно слово из десяти. Однако мне, пусть не сразу, но удалось сложить пазл. Комната закружилась, а я еле устояла на ногах.

Он хотел меня куда-то отправить! Куда?! Зачем?! От ужаса я даже не пыталась вытереть слезы.

Он закончил разговор и положил телефон на место.

– Пап… – начала было я, но сильный удар кулаком по столу заставил подпрыгнуть меня, маму и всю канцелярию.

– Не смей говорить со мной! Не смей поднимать глаза! – прогремел его голос. – Всю жизнь! Всю жизнь я работал, чтобы дать тебе все! Для чего? Чтобы ты меня опозорила?! Чтобы мое имя ассоциировалась с пьянками и поджогами?!

Мать отвернулась и заплакала в голос.

– Я не позволю тебе безнаказанно портить людям жизнь! Четвертая тоже умерла! Но знаешь, что я тебе скажу? Им повезло больше, потому что они не будут жить с клеймом убийцы!

Я не убийца!

– Тебя подобрали на улице! Я найду того, кто сделал это с тобой, чтобы поблагодарить.

Мои глаза расширились от ужаса: сделал что?

Но отец меня опередил:

– Тебя обрили, как поступают с дешевками во многих странах!

Мои руки инстинктивно прикрыли голову, словно наготу.

– Будет суд, но так легко ты не отделаешься. Ты улетаешь отсюда через четыре часа. Я не могу постоянно видеть рядом с собой отражение своих неудач! Собери все, что понадобится, потому что больше ты в этот дом не войдешь!

Я умоляюще посмотрела на мать в надежде хоть на малейшую поддержку, но та не поднимала глаз. Слезы собирались на кончике ее всегда аккуратного, но сейчас слегка распухшего носа и падали на платье, образуя темное пятно на груди.

Как всегда, ничего. У нее была новая жизнь, новый муж, новый ребенок. И в этом новом мире мне не было места. Горечь и обида саднили сильнее, чем надорванное горло. Да, я совершила ошибку, но они не могут избавиться от меня, как сделали это друг с другом!

Я подошла к столу. Ладони легли на холодную поверхность, и передо мной оказалось лицо отца. Слова давались мне с трудом, но я никогда не говорила так твердо и не мыслила так ясно. Годы обид желчью полились из меня, но я не могла, да и не хотела останавливаться.

– Накажи меня как угодно, но тебе не выбить из меня ваши гнилые гены!

Последнее, что я запомнила из жизни до, – сильная пощечина и мгновенно наступившая тьма.

Глава 7

Лежа на полу, скрепкой я сделала очередную насечку на ножке кровати. Как в тюрьме. Всего их было двадцать шесть. Двадцать шесть дней слез. Двадцать шесть дней молчания.

Ровно двадцать шесть дней назад я очнулась по пути в аэропорт. Геворг, хороший знакомый отца, летел в Ереван и охотно согласился отвезти меня «домой». Ему запретили говорить со мной, но он все же проявлял некоторую заботу.

В аэропорту Звартноц самолет приземлился глубоко за полночь. Признаться, я ожидала, что мы сядем где-нибудь в поле, неподалеку от сарая, именуемого аэропортом, но Звартноц меня удивил. Чистый, небольшой, построенный с умом. Приветливые сотрудницы умело расправлялись с потоком пассажиров и одинаково хорошо владели что родным армянским, что русским, что английским. Я была слишком раздавлена минувшими событиями, но именно с этого момента началось сравнение исторической родины со страной, которую я считала своим домом.

Веселый галдеж прибывших и встречающих подхватил нас с Арменом. Я же еще никогда не чувствовала себя такой одинокой и ненужной. Ничьи глаза не искали меня в толпе, ничьи руки не тянулись, чтобы обнять.

Почувствовав это, Армен легонько коснулся моего плеча:

– Все будет хорошо, бала^[4].

Прозрачные двери сомкнулись за моей спиной, и я словно оказалась в сауне в теплой одежде. Выбора не было – пришлось стянуть с себя капюшон, обнажив бледную кожу, не знавшую солнца. Испытывая неловкость от любопытных взглядов, я порадовалась одному: здесь меня никто не узнает.

Через двадцать минут лихой езды мимо огромных казино и тихих окраин, под аккомпанемент шумной болтовни таксиста и Геворга, мы въехали в старенький двор. Типовая девятиэтажка, построенная в семидесятых годах прошлого века, с облупленным фасадом, освещенным единственной лампой, одиноко покачивающейся от малейшего дуновения ветра, – тут мне предстояло жить.

Бесконечно долгие шесть этажей в душном жутком лифте сумели вымотать сильнее трехчасового перелета. Наконец двери с шумом разъехались, и передо мной возникла пожилая дама с темно-красными, коротко подстриженными волосами. Геворг шагнул к ней, а я продолжала стоять как вкопанная, опасливо изучая женщину.

– Барев, Нара-тетя!^[5] – Геворг, сложившись вдвое, обнял и поцеловал ее в щеку. – Арам дома?

– Да, ждет тебя.

Геворг что-то сказал ей тихо и быстро, чтобы я не смогла разобрать, и подхватил чемоданы. Старушка печально взглянула на меня, виновато улыбнулась и задала какой-то вопрос. Я не поняла и продолжала стоять, опустив голову.

Появившийся вовремя Геворг прервал неловкую паузу:

– Она приглашает тебя в дом.

В дом, который я не покидала уже двадцать шесть дней.

С той самой поры, как я захлопнула дверь в свою нынешнюю спальню, меня практически никто не видел. В ту ночь я не сомкнула глаз. Слез уже не осталось, и я просто лежала, разглядывая новую клетку. Первые лучи солнца залили город неуверенным светом, и тьма стала стремительно отступать. Я слышала, как просыпался проспект, на который выходило мое окно.

Потолок был изучен вдоль и поперек, и я сползла с кровати, чтобы выглянуть на улицу. То, что открылось передо мной, навсегда останется в моем сердце. Арарат, величественный и прекрасный, воспарил над городом. Чистейшее небо делало его очертания четкими и такими близкими, что казалось, можно протянуть руку и коснуться его.

Каждое утро я стала просыпаться в 5:30, это был мой ритуал. Вдоль окна тянулся балкон, двери которого выходили в соседнюю комнату. Частенько я забиралась на подоконник и свешивала ноги, наблюдая за людьми и машинами. За двадцать шесть дней дождь прошел лишь один раз. На улице работала частная мини-пекарня, и с каждым рассветом в комнату проникал волшебный запах свежей выпечки.

За четыре недели добровольной изоляции я изучила привычки всех членов семьи. В семь просыпалась бабушка, я узнавала ее по шарканью. На десять минут она заходила в ванную и затем шла варить кофе.

Следом вставал мой дядя Арам, проделывал тот же маршрут и ровно в 7:30 появлялся на балконе с чашкой кофе и сигаретой. От дыма, пробиравшегося в мою темницу, я начинала покашливать. Вечность без сигарет! Вечность без телефона и интернета. Неприятно было сознавать, что и курила я назло отцу – самой мне никогда это не нравилось.

Однажды дядя попытался заговорить, но я устроила истерику. С тех пор я часто наблюдала через щель между дверью и полом, как он на пару секунд замирал возле моей комнаты и уходил на работу. Ровно в 7:45.

В 8:00 бабушка отправлялась в магазин, примерно в это же время просыпалась жена дяди – Седа. Все на том же балконе, тайком от свекрови, мужа и детей, она закуривала свою долгожданную сигарету и лишь после этого приступала к обязанностям по дому.

К приходу бабушки просыпались дети. Первым вставал мой двоюродный брат Микаэль и будил сестру, Назени. Ей было четыре, ему – три. Девочка жутко меня стеснялась, поэтому за все время мы столкнулись с ней не больше двух раз.

Примерно к девяти голод выгонял всех на кухню. Бабушка осторожно открывала мою дверь и оставляла на столе поднос с едой. Произносила: «Бари ахоржак, балес^[6]