Несколько дней назад в правительственной газете появился портрет Его Превосходительства сеньора Президента Республики, Мариано Оспины Переса, на церемонии открытия пункта прямой телефонной связи между Боготой и Медельином. Глава исполнительной власти был окружен на снимке десятком телефонных аппаратов; казалось, что именно они причина его серьезного, сосредоточенного и озабоченного вида. Хороший снимок: ничто с таким успехом не создает образ человека, полностью поглощенного решением чрезвычайно срочных и важных вопросов, как небольшое стадо телефонов рядом с ним (надеюсь, читатели встретили аплодисментами эту сюрреалистически-пошлую метафору). Оттого, что человек на фотографии словно бы намерен звонить по телефону, кажется, что все эти аппараты предназначены бесперебойно передавать соответствующим абонентам в Медельине информацию государственной важности, а сеньор президент по двенадцать часов в сутки будет дистанционно управлять этим информационным потоком из своего далекого кабинета. Но вот что интересно: при всей своей неимоверной занятости сеньор Оспина Перес имеет на фото вид человека вполне ухоженного – он прекрасно одет, его снежные седины тщательно причесаны, подбородок безукоризненно выбрит. Это говорит нам о том, что сеньор президент с должной частотой прибегает к услугам парикмахера, без сомнения доверенного и весьма квалифицированного. Вот мы и подошли к сформулированной в заголовке главной теме, навеянной созерцанием фотографии Первого лица Республики и самого гладковыбритого представителя власти в Америке: кто бреет президента?
Сеньор Оспина – человек умный, ловкий, предусмотрительный, и уж конечно, хорошо прорабатывает кадровые вопросы, особенно в отношении людей, которые служат ему непосредственно. Надо полагать, своим министрам он доверяет безусловно; это люди, которые не согрешат против его благорасположения ни словом, ни помышлением. Дворцовый повар, если во дворце есть свой повар, должен быть досконально проверенным, идеологически выдержанным кадром, который готовит изысканные и питательные блюда, представляющие собой важный фактор государственной безопасности, поскольку они служат Первому пищеварению Республики, а оно должно происходить гладко и беспроблемно. Далее, не исключено, что даже в самое сердце дворца, то есть в кухню, тайно проникают вражеские агенты политической оппозиции, злонамеренные и коварные. Значит, необходим надежный человек, который будет пробовать все блюда до того, как их отведает президент. И если все это верно в отношении министров, работников кухни, лифтеров, то что же, спрашиваю я вас, надо сказать о парикмахере – единственном избирателе, да что там, единственном смертном, который каждый день приближается к президенту с хорошо наточенной бритвой в руке? Каким же должен быть этот несравненный, этот особо доверенный, этот вельможный кабальеро, проводящий с сеньором Оспиной каждое утро? Ведь именно ему поверяют детали ночных кошмаров и заботы дня прошедшего и дня грядущего, именно он и есть тот приближенный мудрый советчик, которыми всегда бывают истинные цирюльники.
И если, по выражению поэта, судьба гениев часто лежит в руках акушера, то подумаем, как часто судьбы государства держал в руках цирюльник. Уверен, что сеньору Оспине эта истина известна. Поэтому я так и вижу, как перед церемонией открытия пункта прямой связи между Боготой и Медельином Первое лицо, полностью полагаясь на своего брадобрея, прикрывает глаза, устало вытягивает вперед ноги и отдается наслаждению чувствовать, как холодно-иронически скользит бритва вдоль яремной вены, в то время как в сознании плотными рядами маршируют пункты его сегодняшнего рабочего графика. Возможно даже, что президент рассказал парикмахеру о предстоящем открытии новейшего пункта связи, которое так украсит его президентство. «Кому бы позвонить в Медельин», – подумал вслух президент, в то время как идеально наточенная бритва легко двигалась вверх по его шее; парикмахер же – отец семейства, спортсмен и турист, человек благоразумнейший – воздержался от ответа, сохранив мудрое и многозначительное молчание. Потому что на самом-то деле (думал парикмахер), будь я не парикмахер, а президент, то на открытии пункта связи я с озабоченным видом взял бы трубку и властным тоном приказал оператору соединить меня с общественным мнением Колумбии.
16 марта 1950 года, «Эль Эральдо», Барранкилья
Некоторые умудряются сделать темой журналистского материала даже бич нынешней журналистики – тотальное бестемье. Этот прием граничит с абсурдом: ведь мир, в котором мы живем, задыхается от событий, одно интереснее другого. Но люди, которые решились писать ни о чем, особо не утруждаются. Достаточно бесцельно пролистать сегодняшние газеты, скользя по ним скучающим взором, как положение дел изменится на противоположное: тематики будет предложено столько, что некуда девать и неизвестно, какую предпочесть. Вот, например, первая полоса первой попавшейся газеты: «Два подростка получили ожоги, играя с летающими тарелками». Вы закуриваете. Медленно опускаете глаза на клавиатуру своего «Ундервуда» и созерцаете буквы. С той, которая понравится вам больше других, начинаете печатать. Перечитывая заметку, размышляете о прискорбном положении дел с летающими тарелками – как быстро минула мода на них! Сколько было шума еще два года назад, когда какой-то арканзасский фермер увидел их первый раз, а что теперь? Они стали самой обычной детской игрушкой, пусть даже и небезопасной. Вы размышляете о печальной судьбе летающих тарелок; невзирая на инопланетное происхождение, их постигла участь призраков: человечество отказало им в почитании. Ко времени раскуривания второй сигареты вы уже понимаете, что тема не катит. Нестойкая, быстро увядшая тема.
Следующая полоса. Международное положение: «В Бразилии в нынешнем году урожай кофе ожидается меньше обычного». Да кого это волнует! Дальше: «Необыкновенное происшествие на реке Караре». «Освоение Мирового океана: юридические аспекты». Скучая, вы переходите к передовицам. Каждая густо покрыта шрамами от беспощадного цензурного вмешательства, нет ни одного живого предложения, ни одного уцелевшего прилагательного. (Вот бы взглянуть, что именно вычеркнуто). А подходящей темы так и не нашлось. Что делать? Само собой, переходить к комиксам. Беднягу Панчо не выпускают из дома. Дядя Барбас участвует в дуэли, чернеют вороненые стволы. Кларк Кент борется с Суперменом, Супермен борется с Кларком Кентом. Тарзан теперь торгует черепами. Авивато что-то привычно крадет, на сей раз связку рыбы. Пенни сидит на занятии по философии. Жуть. Теперь хроника светской жизни. Надо же, жизнь на глазах дорожает, климат все хуже, а эти двое решили пожениться. Дочь генерала Франко выйдет за кабальеро, который будет теперь его превосходительством зятем диктатора. Один умер, шестеро родились. Вы закуриваете третью сигарету. Газета просмотрена, а темы нет. Глядите на фотографию жены и детей. Они ждут вас дома голодные и будут голодать дальше, если не найдется подходящей темы. Кошмар. Неужели эмоции выйдут из-под контроля? Нет, нет, осталась еще киноафиша! Но материал о кино был вчера, а после этого – хоть потоп.
Четвертая сигарета оказывается, к вашему ужасу, последней в пачке. Как, и спичка тоже была последняя! И за окном уже ночь, и стрелки на часах в зловещей пляске времени несутся, как сказал бы Калибан [Калибан – псевдоним Э. Монтехо, знаменитого колумбийского журналиста, «Пляска времени» – название его колонки]. Ну так что? Выбрасывать полотенце на ринг, как боксер-слабак? Ничто так не похоже на бокс, как журналистика, только у них в боксе можно выбросить на ринг полотенце в знак проигрыша, а у нас нельзя. У нас всегда побеждает печатный станок. Сегодня останетесь без жирафы. Воображаю, сколько людей будут по этому поводу ликовать. Однако я припоминаю одну истертую в прах от давнего употребления мудрость: «как начнешь, так и закончишь». Иначе говоря, главное – хорошо начать. Что ж, повторим поиск темы – без сигарет, без спичек – с самого начала. «Некоторые умудряются сделать темой журналистского материала даже бич нынешней журналистики, тотальное бестемье. Прием граничит с абсурдом…» Карамба! Вот тема и нашлась!
11 апреля 1950 года, «Эль Эральдо», Барранкилья
В городе Кали был вторник. Некий кабальеро, который провел конец недели так бурно, что ничего о нем не помнил, пытался найти в памяти хоть какие-то следы ушедших трех дней. Но невозможно так элегантно, а главное, так настойчиво надираться с субботы до полуночи понедельника без последствий. Утро вторника застало его в комнате, до потолка наполненной головной болью. Кабальеро попытался открыть глаза и определиться во времени и пространстве. Поначалу ему показалось, что пил он вчера, а сегодня утро воскресенья. Но уверен не был. Он вообще ничего не чувствовал, кроме самого похвального раскаяния. Грех его был страшен, хотя в точности сказать, в каком именно из семи смертных грехов он раскаивается, кабальеро не мог. Это было раскаяние как таковое – безусловное, неподкупное, яростное и самоуглубленное.
Пожалуй, кабальеро мог бы с уверенностью утверждать, что он находится в городе Кали; по крайней мере здание напротив его окна было гостиницей «Альферес Реал», следовательно, тезису о Кали имелось неопровержимое, можно сказать, онтологическое доказательство. Не могли же они за субботнюю ночь перенести гостиницу в другое место. Глаза удалось наконец полностью открыть, и головная боль уже не заполняла всю комнату, а сгустилась и осела где-то в изголовье постели. Кто-то позвал кабальеро по имени, но тот не обратил внимания, лишь подумал, что в соседней комнате переговариваются два каких-то незнакомца. Время лежало перед ним как гладкое озеро: берег слева – вечер субботы, берег справа – безотрадное настоящее, посередине – ровно ничего. Он осторожно спросил себя, кто он такой, на самом-то деле. Вспомнив свое имя, он понял, что из соседней комнаты кто-то звал именно его, но сразу отвлекся от этой ерунды.
Вдруг в воздухе блеснуло что-то маленькое и плоское – оно влетело в окно, упало возле кровати и забилось на полу. Кабальеро подумал, что это ветер внес листок бумаги, и продолжил опасливое наблюдение за потолком, который шел волнами, покачивался и опускался, как туман, причиняя ужасную головную боль. У кровати что-то по-прежнему шлепало по полу. Кабальеро смог дотянуться головой до края подушки и увидел, что на полу посередине комнаты бьется маленькая серебристая рыбка. «Ну привидится же, – подумал кабальеро, злобно скаля зубы, – рыба! Рыба в тысяче километров от моря, в Кали, на третьем этаже, на полу в моей комнате. Чушь». Продолжая ехидно посмеиваться, он отвернулся к стене.
Но в следующий же момент в ужасе подпрыгнул в постели. «Рыба! – завопил он. – Рыба, рыба у меня в комнате!» Задыхаясь в отчаянии, он кинулся в угол и прижался к стене. Раскаяние поднималось над ним, торжествуя. Он всегда насмехался над теми, кто допивался до розовых слонов или скорпионов под зонтиками. А теперь с ним самим то же самое! В его собственной комнате, на полу, зеркально сверкая, подпрыгивает маленькая рыбка!
Кабальеро прикинул расстояние, сжал зубы и, закрыв глаза, ринулся навстречу судьбе: головокружение, пустота, приближающийся тротуар. Он выбросился в окно.
Когда наш кабальеро открыл глаза в больничной палате, чувствовал он себя куда лучше, все помнил; под бинтами, правда, было неизвестно что, но оно не болело. На тумбочке лежала газета. В приливе энергии кабальеро дотянулся до нее, развернул и прочел:
«Кали, 18 апреля. Сегодня утром на одной из улиц нашего города неизвестный мужчина в состоянии сильного алкогольного опьянения выбросился из окна третьего этажа. Он госпитализирован, угрозы жизни нет».
Кабальеро узнал себя в герое заметки. Он был спокоен, безмятежен, его клонило в сон. Вчерашний кошмар казался далеким и неважным. Он лениво перевернул лист и продолжил читать городские новости. В следующей заметке мелькнуло слово «рыба». Чувствуя, что головная боль снова кружит где-то недалеко от больничной койки, кабальеро прочел:
«Кали, 18 апреля. Удивительный природный феномен наблюдали сегодня жители Валье-дель-Каука и ее столицы Кали. На улицы города выпали вместе с дождем тысячи мелких серебристых рыбешек, не более ладони величиной. В редакцию продолжают поступать сообщения о рыбках, захваченных смерчем и упавших с дождем на землю».
20 апреля 1950 года, «Эль Эральдо», Барранкилья
Когда Рэймонд Фернандес и Марта Бек познакомились в Нью-Йорке (было это несколько лет назад), на свет родилась очередная сумасбродная иллюзия из тех, что обитают во второсортных отельчиках и подпитываются как долгими поцелуями, так и вставленными в рот дулами пистолетов. Марта и Рэймонд – эти имена отлично подойдут для следующего романа дона Артуро Суареса[4], – по всей вероятности, достигли состояния духовной чистоты, в котором их и накрыла полиция, путем тщательной проверки взаимных чувств, общих предпочтений и общих способностей. Жизнь не была к ним благосклонна. Она представлялась им чем-то вроде псины, привязанной в коридоре многоквартирного дома, где они жили: днем скалила сверкающие зубы, грозя жестокостью и голодом, а ночью выла, не давала спать и норовила сорваться с цепи. Вот как вела себя жизнь с Мартой и Рэймондом, влюбленными, которые, надо думать, в отличие от героев романтических книжек, повторяли пресловутое «любит – не любит», не гадая на трогательных ромашках, а выпуская в стену дома пулеметную очередь.
Позже, переехав в квартирку с цепным псом в общем коридоре, они нашли способ подбросить живительных дровишек в костер любви, которая, если бы не это спасительное средство, остыла бы, как всегда остывает, если людям не хватает горячего супа в сердце. Рэймонд и Марта обнаружили слабость некоей вдовы, миссис Джэнет Флэй, записанной в одно из печальных сообществ, известных под поэтическим названием «Клуб одиноких сердец». По-видимому, миссис Флэй в избытке обладала тем, чего Марте с Рэймондом недоставало для победы над псом, и была лишена того, чем изобиловали их ночи, во тьме которых они делили ложе и кошмары.
О проекте
О подписке