– Говоришь ты резонно, да, но лучше пока поостынь на эту тему и меня послушай. Я ведь чего к тебе пришёл?

Иваныч задумался, словно врач, прикидывающий, стоит ли сообщать пациенту страшный диагноз:

– Если только между нами, хорошо? – он посмотрел в глаза Сергею одновременно как бы испытывая, но при этом умоляя. Что-то для себя поняв, продолжил бодрым тоном: – Вот оно иногда так бывает, что можно и подзаработать, и своему другу помочь – одним выстрелом двух зайцев! Ты ведь, наверное, слышал, что я хочу свой участок продать? Весь этот сад, который отец получил при Брежневе – со всеми яблонями, который покойник садил, а я, ещё школьником, помогал. Со всей иргой, крыжовником, йоштой… С колодцем, который целое лето в восемьдесят четвертом копали… Можно, я закурю?

– Да, вот пепельница.

Иваныч глубоко затянулся, выпустил пару дымных колечек, долетевших до самой печки. Потом сделал уже обычную затяжку, выпустил дым через нос, стряхнул пепел щелчком ногтя большого пальца о фильтр:

– Тут какое дело. Столичный холдинг землю у садоводов скупает и житья всё равно не будет – купят не подобру, так поздорову, а потом всё тракторами укатают. Им ведь без разницы: яблони тут, колодец, качель – им лишь бы только землю, сотки… Вот я и решил максимально свой дом застраховать.

– Ну, это правильно. А то наймут упыря за бутылку, чтобы петуха пустил…

– Нет, ты дослушай. Мне и нужно, чтобы дом сгорел и чтоб сгорел к едрени матери! Чтобы в пепел! И в этом помочь мне можешь только ты…

При этих словах зрачки глаз Сергея сначала устремились куда-то вверх, к лампочке, потом поворотили вправо, затем влево и наконец уставились строго перед собой, глаза в глаза собеседника:

– Погоди, Иваныч, ведь это преступление…, – но тот призывно и с нетерпением смотрел на Сергея так, будто не сомневался, что тот согласится. – Да и рука у меня не поднимется – сколько там всего и моими руками переделано…

– Ну, зачем так-то… И меня ты очень обяжешь, поможешь даже.

Сергей отвёл глаза, озадаченной ухмылкой поднял правый край рта, а потом неуверенно посмотрел на Иваныча:

– Блин, дядя Андрей, может, ты сам, а?

– Да я бы сам давно сжёг, но не могу – всё же память… Понимаешь, когда в восемьдесят втором Италия во главе с Росси и Дзоффом растоптала в финале мундиаля ФРГ, мои сверстники поголовно хотели быть похожими на Дасаева и Блохина, я был похож на форменную чурку, когда отец вместо сарайчика капитальную дачу построил. В основном-то, конечно, работал отец с мужиками, а я гвозди гнутые прямил, рубероид резал, рейки пилил и на родник за водой бегал, но почти всё лето за этим пролетело! Загорел – просто страсть! В школе хвастался, что в Алуште отдыхал, но потом запутался и сказал, что курорт был в Гаграх… В классе всё равно узнали, что я всё лето у ручья с ведром толокся… Эх, детство!

Иваныч с какой-то ненавистью затушил окурок в пепельнице.

– Зато в восемьдесят четвёртом я уже полноправно с батей на пару работал, когда копали колодец. Один копает, а другой в телеге отвозит. Видел, может, бугорок слева от ворот в садоводство? Так это от нашей глиняной горы осталось. Конечно, за то лето я подкачался неплохо, но космического Платини во Франции на Евро я пропустил. И когда мои однокашники на мопедах вовсю с девчонками катались, у меня на ладонях мозоли роговели. В школе потом до октября не мог приноровиться ручку держать – не рука была, а лапища! Тем летом нормальные пацаны зарабатывали гонорею, а я заработал кифоз. Тьфу ты… А через год я полез на крышу ставить новый колпак на печную трубу. Упал и сломал ногу и потому вместо Рязанского гвардейского училища я поступил на фрезеровщика. Эх, столько всего впереди могло быть…

Иваныч достал из мятой пачки новую сигарету, помял пальцами, с грустью посмотрел на неё и положил обратно в пачку.

– Зато без экзаменов приняли! И, в принципе, на Сельмаше в те времена было спокойнее, чем под Кандагаром, так что, наверное, оно и к лучшему. Хотя я мира и не повидал, но зато цел и почти здоров.

И с дачей-то как жалко… Ведь год назад всё зашил, окна вставил по последнему слову техники – думал, что тут старость встречу, под этими самыми яблонями. И именно тогда пошли слухи о том, что у нас тут будут строить какие-то теплицы, мать их, а, значит, спокойной старости у меня здесь всё равно не будет, – он зачерпнул ложку яблочного варенья, положил её в рот и проглотил с видом разведчика, глотающего секретную шифровку.

– Да и алиби мне надо, понимаешь? Чтоб у страховщиков вопросов лишних не было. К тому же, тебе деньги сейчас тоже не повредят. Заранее даже дать могу, хоть сейчас сразу всё.

Судорожным, дёрганым и нервным движением Иваныч полез в карман брюк:

– Ничего, ничего, – он достал шесть купюр и положил их на край стола, под пепельницу. – Я как представлю, что бульдозером мой дом снесут – даже сердце прихватывает. Безумно больно, если это чужие люди сделают. А ты ведь свой.

Сергей посмотрел на Иваныча, потом на деньги, о чём-то подумал и посмотрел Иванычу прямо в глаза:

– Ну, если так, то я согласен.

– Спасибо тебе. Нет, правда, огромное спасибо, ведь … А, ладно! Главное, что и ты теперь лишнюю неделю-другую спокойно работу поищешь и я уверен буду, что всё будет сделано так, как надо.

– Хорошо. Я помогу.

Иваныч просиял:

– Буду тебе очень благодарен, если всё это сгорит к лешему. Историю липовую для ментов и страховщиков я уже состряпал. Буду заявлять, что воры похитили бензопилу и велосипед – пилу я месяц назад Толяну продал, а велосипед у меня ещё в мае украли. Но документы имеются! А подожгли, видимо, для того, чтоб скрыть следы. Или вообще свалю на холдинг – может быть, тогда и менты поспокойнее будут, и страховщики землю рыть не станут. В общем, мы с тобой договорились?

– Конечно.

– Спасибо тебе, – Андрей Иваныч пронзительно, с навернувшейся слезой посмотрел в глаза Сергею, крепко пожал руку и вышел. Его чай так и остался нетронутым.

***

Хороша наша осень, осень средней полосы России! Как хорош, как чист воздух сосновых лесов, где в ясную погоду ранним утром луч солнца приобретает какую-то проницательную ясность и кристальную яркость – такой вы не увидите ни в мае, ни в августе. Этой пронзительной святостью природа трогательно прощается со своими наблюдателями, прохожими лесных троп, чтобы тем было не так горько ждать её пробуждения в апреле. Поэтому, чтобы чрезмерно не растрогаться, нужно скорее отодвинуть доску в заборе и пробраться на участок Иваныча.

Пригнувшись, Сергей боком протиснулся в образовавшийся заборный проём. Ну вот – впереди застрахованная по всем правилам дача, выделяющаяся на фоне соседских домиков: обшита основательной вагонкой, а не дешёвым сайдингом; окна пластиковые, поворотно-откидные со стеклопакетом, а не обшарпанные перестроечные рамы, на водочные талоны выменянные, левой ногой через плечо деланные. Сад тоже добротный и, хотя за последний год успел порядком зарасти, деревья обрезаны грамотно, крона правильная – видно, что всё было поставлено серьёзно, если не на века, то на десятилетия. Не стыдно внукам передать.

В пристрое к дому, который Иваныч звал сенями, несмотря на то, что размером они были чуть не с два гаража, было две секции, «комнаты» разделённые прихожим коридором – одна под инструмент, топоры, вилы, бензопилы и велосипеды всякие(которые вроде и есть, но при этом их нет), а другая – под дровяник.

Сам Сергей ещё недавно радовался, когда забил под завязку свой дровяник! Ведь это не только рай перфекциониста, когда все кубические метры пространства крепко накрепко забиты свеженаколотыми и душистыми тюльками. Полный дровяник – это гарантия того, что зимой будет тепло. Пусть хоть с ноября до апреля «минус тридцать» стоит – не замёрзнешь. По крайней мере, ты сделал всё от себя зависящее, а поэтому полный дровяник – это чувство выполненного долга, это гордость за себя, любование своей силой, ведь каждое полено ты сам расколол, своими руками и своим топором. Поэтому единственное, что говорило о том, что этот основательный и надёжный дом никому больше не нужен, – пустое пространство дровяника, в углу которого сиротливо валялись пара тюлек. В сам дом заходить не хотелось, чтобы не видеть белых стен, пустых стульев и стола без скатерти. Не хотелось быть ещё более причастным к предательству. Нет, не предательство это, а эвтаназия. А Сергей, получается, врач. И убийца.

На полке в сенях он нашёл канистру с бензином, бутылку моторного масла и банку солидола. Бензин разлил аккуратно вдоль стен, сверху вылил масло, а банку солидола просто бросил на пол и осколки разлетелись по углам. Хотел было зажечь охотничью спичку и бросить в угол, но вспомнил, что калитка-то запертая стоит. А ведь придуманные похитители мифических велосипедов и бензопил не полезли бы со всем этим хозяйством через двухметровый забор и точно не стали бы запирать на замок калитку. Значит, придётся сходить и открыть. Хотя бы и для того, чтобы полицейских отвести от своего следа, если те вдруг за дело всерьёз возьмутся.

Чуть не на четвереньках Серёга пробрался от дома до калитки по тропинке, выложенной каким-то битым камнем – будто даже мрамором. Точно не щебёнкой. «Озябла!»– проскрипела открываемая калитка. Странно, неужели она всегда так у Иваныча? Разве смазать не мог? Вон, целая банка солидола на полке стояла – делов-то на три минуты… Озадаченный Сергей вернулся к дому, повернул ручку, оглянулся на калитку…

«К-р-р-р-а-а-а-а-с!!!!» – вылетевший из дверного проёма огромный ворон чуть не сбил его с ног. Отшатнувшись от дверного проёма, держась за скользкую от масла ручку, он отступил на край крыльца, но, поняв, что сейчас завалится назад, неловко двинулся вперёд, споткнулся о порог и растянулся во весь рост посреди сеней лицом прямо в луже солидола. И откуда только взялось это пугало страшное, думал Сергей, поднимаясь и сплёвывая едкую кашу. Хорошо ещё, что осколки не попались, а то уделался бы раз и навсегда. Найдя кусок ветоши, кое-как утёрся, отдышался и, придя в себя, осмотрел дом в поисках ещё какой-нибудь живности. Не нашёл, поэтому без малейшего уже сожаления бросил спичку в угол. Занялось.

Выйдя на улицу, Сергей поплотнее закрыл дверь – чтобы дольше не было видно пламени со стороны, и пустился вприсядку к забору. Ловко прошмыгнув в дыру, он уже было обрадовался, что всё прошло так гладко, как вдруг, вылезая на четвереньках из кустов, он, поднимаясь на ноги и отряхивая колени, услышал за спиной шорох – это по мягкой земле резиновыми сапогами ступала невысокая женщина средних лет, знакомая до боли, от которой что-то сжалось в груди и перехватило дыхание. Перед ним стояла с большой хозяйственной сумкой в руке Елена Юрьевна – бывшая классная руководительница с шестого по девятый класс. Она шла из своего сада на электричку, а теперь, остолбенев, широко раскрытыми глазами смотрела прямо на своего бывшего ученика.

Мыслей никаких не было, был только вопль, а ноги сами понесли по пригорку к железной дороге. Пробежав мостик через речушку, ноги забежали на железнодорожную насыпь и в один прыжок перепрыгнули через рельсы. Дальше ноги и задница скатились на другую сторону и опрометью бросились в лесополосу. Там они неслись ещё метров двести, пока, наконец, снова не вернулись в подчинение переставшей вопить голове и упали за куст шиповника. За спиной отдавал небу последнее закат. Впереди полнеба вторым закатом освещал пожар и столб густого чёрного дыма строго перпендикулярно земле уходил в самую вышину, унося с собой всё то, на что два поколения потратили свои лучшие годы и силы.

Пролежав под кустом на мокрой земле минут пять, Сергей смог вернуть что-то похожее на самообладание и привести отчаянно беспорядочную мысленную вакханалию в безысходный и беспросветный, но всё же стройный хоровод. В том, что он погорел капитально, Сергей не сомневался. Учительница не могла его не узнать – два года он просидел перед ней на второй парте первого ряда, а потом ещё два года на третьей парте второго ряда. Конечно, не виделся с ней он уже давно, но, к огромному своему теперь сожалению, не последовал моде и окладистой бороды не отрастил, а она была бы сейчас очень кстати. Елена Юрьевна всегда казалась ему женщиной строгой и принципиальной, поэтому, когда полиция будет опрашивать садоводов, она отмалчиваться не будет. А Иваныч… Иваныч, конечно, смолчал, если б свидетелей не обнаружилось, но когда Сергея прижмут, то своего заявления он просто не сможет забрать, иначе страховщики съедят. А на кого страховщики повесят весь ущерб, теперь можно было даже не гадать… И ещё дадут лет пять. Ох, дорого же мне обойдутся эти тридцать тысяч, – пролетело в голове. Пожалуй, единственным выходом было сбежать, причём сбежать так, чтобы не нашли. Не на пару дней, но хотя бы на пару месяцев – там ментам надо будет дело закрывать, так что свернут по-тихому поди – не Эрмитаж же он поджёг, не дверь у ФСБ! А страховщики, верно, на кого-нибудь расходы спишут – всё равно к тому времени с Иванычем надо будет расплатиться, а тот на него зла не держит.

Теперь надо сделать так, чтобы никаких улик, кроме показаний учительницы не было, да и вдруг её опрашивать не станут вовсе? Надо вспомнить. Других свидетелей быть не должно. Отпечатков он оставить не мог – в перчатках всё делал, которые до сих пор на руках. Придётся от обуви избавиться – вдруг следы оставил? А если с собакой искать будут, то по запаху бензиновому легко найдут – значит, надо след сбить, тем более совсем рядом вторая ветка железной дороги, где как раз цистерны не то с газом, не то с мазутом стоят. Туда и надо бежать и пройти там с километр – после такого манёвра ни одна сука ничего не пронюхает.

Уже пройдя чарующим коридором из смыкающихся высоко над головой полувековых берёз, когда родную деревню почти было уже видно, Сергей услышал вой сирены, который почти сразу прекратился, но таким железом по стеклу прошёлся по всему нутру… Всё упало из того, что только могло упасть. Значит, уже ищут, и ищут рядом. Если уже не нашли. Остаётся только побег. Вот как раз на вахту и сбегу – иди меня ищи в столице! Ох, и попал же я….

***

– Всех этих грёбаных диспетчеров я бы поувольнял к чёртовой матери! Или лучше так – раз сами такие вызовы принимают, то пусть сами и ездят на них! – молодой, но уже лысеющий врач сидел на пассажирском сидении машины скорой помощи. Одной рукой он держал дымящуюся сигарету, а другой эмоционально жестикулировал, как Ленин на броневике.

– Да ну, что ты, Олегыч, не кипятись – она же по телефону не видит, с кем говорит, – водитель вальяжно крутил руль, объезжая неровности и ухабы грунтовой дороги, идущей вдоль электроподстанции от деревни к городу. – Ей ведь если говорят, мол, лежит, стонет, за сердце держится, встать не может – она и передаёт вызов нам, реанимационной кардиобригаде.

– А спросить не судьба, не пил ли этот «сердечник» месяц без просыху?

– Ну, так ей же об этом не сказали. Да и на месте диспетчера я бы тоже это… того! Потому и перестраховываются.

– Вот если с пожарными или полицией так перестрахуешься, то тебе потом мало не покажется! Ты видал, чтоб на какого-нибудь обормота, который в подъезде насрал, наряд СОБРа вызывали? Вот и я не видел, а вдруг он террорист и на самом деле бомбу заложил? Перестраховаться же надо! А алкаша похмельного, которому надо дать рассолу, а потом по морде, должна спецбригада реанимационная пользовать? Причём ещё ладно бы рядом с нашей подстанцией было, а то в это захолустье ехать, где каждый второй – алкаш, а каждый третий – зек… В жопу! – врач зло выбросил окурок в окно.

– А как же клятва Гиппократа? – саркастично усмехнулся водитель, но тут машина подскочила на кочке и сама собою включилась сирена.

– Слышь ты, демагог! Ты мне тут софистику не разводи, а лучше выключи эту шарманку, иначе тут реально вся округа с приступами сердечными сляжет!

– Да я пытаюсь! Заело что-то…, – водитель свирепел прямо на глазах, пытаясь выключить сирену, но та не поддавалась и вопила почём зря – Побрал бы чёрт этих синеботов с их дорогами! Чем пить-то без просыху, так лучше бы ямы завалили!

– Чем? Бутылками? – съехидничал доктор.

– Да хоть бы и бутылками! В курсе, что в Верхнекамском районе пожарные только туда ездят, где дороги хорошие, а где плохие – не ездят? Так и нам надо! – сирена наконец выключилась, и машина скорой свернула с ухабистой грунтовой дороги на разбитую асфальтовую, которая вела в город.

***

Двери электрички закрылись. Приятный, но холодный женский голос объявил:

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Киров». Поезд тронулся.

– Здравствуй, Леночка! Как дела?

– Привет, Нин. Да ничего, жива-здорова, слава богу. Вот из сада еду, последние помидоры собрала – пусть дома краснеют, в цвет входят. За Юрку только своего беспокоюсь – он в этом году никуда не поступил. Теперь боюсь, что в армию загребут…