Анти-Макиавелли,
или Опыт возражения на макиавеллиеву науку об образе государственного правления

Предисловие

Сочинение Макиавелли, касающееся науки об образе государственного правления, по отношению к нравоучению обладает тем же самым свойством, что и сочинение Спинозы, связанное с рассуждением об исповедании веры. Спиноза, учением своим разрушив основание веры, желал упразднить и само исповедание. В отличие от него, Макиавелли, приведя в негодность науку управления, создал такое учение, которое здравый нрав превратило в ничто. Заблуждения первого были только заблуждениями его разума, но заблуждения последнего связаны также и с практикой исполнения тех оснований, которые приводились в его книге. Между тем богословы, приняв вызов Спинозы и направив на него оружие своей учености, опровергли его самым основательнейшим образом, оградив тем самым учение о Божестве от его нападок. Макиавелли же, напротив, невзирая на то, что он проповедовал вредное нравоучение, хотя и был частично опровергнут некоторыми, однако даже до наших времен считался знатоком науки управления.

Поэтому я предпринял попытку защитить человечество от врага, который само это человечество стремится упразднить. Противополагая рассудок и здравомыслие обману и порокам, я вознамерился своими рассуждениями опровергнуть так сочинение Макиавелли – от первой главы до последней, чтобы это противоядие непосредственно следовало за заразой данного учения.

Я всегда считал Макиавеллиеву книгу об образе государственного правления одной из самых опаснейших среди всех вышедших до настоящего времени сочинений. Эта книга, без сомнения, должна дойти до рук, любящих науку управления. Однако никто не способен так быстро посредством поощряющих слабости правил, приведенных в ней, быть развращен, как молодой честолюбивый человек, дух и разум которого еще не изощрены в том, чтоб правильно различить добро и зло.

И разве не почитается уже за зло то, что развращает невинность частного лица, несведущего в делах сего света? Но уж гораздо вредоноснее будет развращение государей, которые управляют народами, производят суд, являют пример своим подданным и которые через свое благотворение, великодушие и милосердие должны быть живым подобием божества.

Наводнение, опустошающее земли, молнии, обращающие города в пепел и моровое поветрие, истребляющее народ целыми областями, не могут быть столь вредоносны, как опасное учение и необузданные страсти государей. Гроза небесная продолжаясь лишь малое время, опустошает только некоторые области. Убыток от них хотя бывает и чувствителен, однако его всё же можно возместить. Но что касается пороков государей, то вред от них своему народу гораздо длительнее.

Когда государи имеют возможность делать добро, если они этого пожелают, то равным образом имеют они также власть и силу, по определению своему, делать зло, и тогда сожаления достойно то состояние подданных, в котором они находятся по причине злоупотребления высочайшей властью: если бывают подвержены опасностям их собственность от ненасытности государя, их вольность от его своенравия, их спокойствие от его честолюбия, их безопасность от его недоверчивости и их жизнь от его бесчеловечия. Печальна участь того государства, в котором правитель захотел бы царствовать по предписаниям Макиавелли.

Фридрих II. Музей Герцога Антона Ульриха, Германия

Впрочем, я не ранее того завершу свое вступление, как упомяну о тех, кто думает, будто Макиавелли скорее описывал то, что действительно делают сами государи, чем советовал, что им надлежит делать. Эта мысль многим понравилась потому, что позволила смотреть на сочинение Макиавелли как на сатиру.

Все те, кто против государей произнес это изречение, без сомнения имели в виду злых князей, живших в одно время с Макиавелли, деяниями которых он руководствовался, или всех, кого обольстила жизнь некоторых тиранов, этого позорного пятна человечества. Я прошу этих судей, дыбы они приняли во внимание то, что соблазн престолом бывает слишком силен, чтобы против него устояла добродетель, присущая человеческой природе, и поэтому не стоит удивляться, если среди столь великого числа добрых государей можно найти несколько злых. Так, из числа римских императоров, исключив Нерона, Калигулу и Тиберия, каждый вспоминает с удовольствием Тита, Траяна и Антония, приобретших добродетелью священное имя.

Таким образом, считаться должно за великую несправедливость, если бы бремя, которое принадлежит только некоторым из них, возложено было на всех государей, и поэтому следовало бы в жизнеописаниях сохранять имена только замечательных властителей. И напротив, имена других вместе с их небрежением, неправедностью и пороками, предавать вечному забвению. Правда, от этого уменьшилось бы число исторических книг, однако возвысилось бы человечество, и честь быть включенным в историю, и сохранить имя свое для будущих времен, или лучше сказать, предать себя вечному воспоминанию, стало бы воздаянием за добродетель. Тогда Макиавеллиево сочинение не заражало бы уже больше политических кабинетов. Тогда бы каждый гнушался противоречий, в которые Макиавелли впадает беспрестанно, и свет согласился бы предпочесть истинную, основанную на правосудии, остроумии и милосердии, науку государственного управления несправедливому и гнусному учению, которое Макиавелли дерзнул предложить человечеству.

Глава I
О различных видах правления, и каким образом можно стать государем

Если кто-либо пожелает основательно рассуждать о некоторой вещи, то ему надлежит прежде всего исследовать ее свойство и, насколько это возможно, рассмотреть предшествующее ей; в этом случае ему нетрудно будет вывести отсюда и всевозможные следствия. Прежде, нежели Макиавелли сделал различие между державами по свойственному им образу правления, надлежало ему, по моему мнению, первоначально исследовать начало оного, и показать причины, побудившие вольный народ, принять себе государя.

А поэтому разве, не следовало бы ему, как мне кажется, в книге, в которой он принялся проповедовать о злодеяниях и бесчеловечности, сделать напоминание о том, чем истребляется варварство? Макиавелли не говорит в результате о том, что народы для своего спокойствия и безопасности признали необходимым иметь судей для прекращения ссор, защитников для сохранения от неприятеля пользования своим имуществом и жизнью, государей для соединения частного с общенародным благом, что они ради своего блаженства в самом еще начале избирать из своего числа самых мудрейших, справедливейших, не корыстолюбивых, дружелюбных и мужественных людей.

И каждый государь должен почитать такой суд важнейшим для себя предметом, и он должен стремиться вершить его ради благоденствия народа, которое государь обязан предпочитать всем прочим выгодам. Правитель не является неограниченным собственником народа, но выступает для своих подданных не кем иным, как верховным судьей. Но поскольку я предпринял последовательное опровержение вредного учения Макиавелли, то считаю нужным высказывать свое мнение в той мере, в которой его определяет содержание каждой главы.

Природа происхождения государей делает поступок тех, которые беззаконным путем присваивают чужие земли, еще более жестоким. Они попирают ногами первый закон смертных, который состоит в том, что соединение в людей в державу происходит ради защиты от им подобных, и это тот самый закон, который осуждает бессовестных победителей. Они прямо вступают в противоречие с намерением, изъявленным народом. И напротив, если народ находится под властью государя, который поработил его насильно, то в таком случае он не только самого себя, но и всю свою собственность жертвует ему, чтобы тем самым удовлетворить ненасытность и своенравие тирана.

Фридрих II. Брауншвейг, Германия

Впрочем, существует три законных средства с помощью которых можно стать государем: по наследству, по выбору того народа, который имеет право выбора, и, третье, если некто овладеет вражескими землями посредством справедливой войны. Всё это полагаю я за основание, на которое буду ссылаться в последующих своих рассуждениях.

Глава II
О наследственных государствах

Люди, как правило, ко всему тому, что в себе заключает древность, испытывают особенное почтение, и если говорить о власти, которую древность имеет над смертными, то ни одно иго не бывает сильнее, и ни одно из них не сносится столь охотно, как это. Я далеко от того, чтобы противоречить Макиавелли в том, в чем каждый соглашается с ним: да, наследственными государствами управлять удобнее всего.

Однако я к этому только хочу добавить, что наследные государи в своем владении укреплены бывают тесным союзом, утвержденным между ними и сильнейшими фамилиями государства, и государи уделяют княжеским дворам своей страны в благодарность большую часть своего имущества и величия. Счастье этих фамилий столь нераздельно со счастьем государя, что они никак не могут оставить последнего, не почувствовав при этом также, что следствием этого с необходимостью будет и их собственное падение.

В наши времена многочисленное и сильное войско, как во время мира, так и во время войны, в готовности содержимое государями, весьма способствует безопасности государства. Оно удерживает в пределах границ честолюбие соседних монархов.

Макиавелли говорит о том, что государю недостаточно быть украшенным простыми дарованиями, а я желал бы, чтобы, кроме этого, властитель помышлял и о том, как ему народ свой сделать счастливым. Народ, пребывающий в довольстве, никак не может помыслить о возмущении; блаженствующие больше страшатся лишиться такого государя, которой является их благодетелем. Поэтому никак не восстали бы голландцы против испанцев, если бы тирания последних не возросла настолько, что голландцы в случае восстания были по крайней мере не более несчастны, чем до того^[1].

Королевства Неаполь и Сицилия неоднократно отходили от Испании под власть императора, а от императора снова к Испании^[2]. Во всякое время завоевание это было весьма легко осуществить потому, что обе власти казались весьма строгими, и потому народы этих государств при каждом завоевании питались надеждой найти в новом владыке своего защитника.

Какое различие между неаполитанцами и лотарингцами! Ибо когда последние с легкостью признали чужое господство, вся Лотарингия утопала в слезах. Они жалели о том, что лишались потомков тех герцогов, которые в течение многих столетий владели этим процветающим государством, тех, кого они причисляли к достойным любви государям. Память о герцоге Леопольде была для лотарингцев настолько любезна, что, когда после его смерти вдовствующая супруга принуждена была оставить город Люневиль, весь народ пал на колени пред ее колесницей и несколько раз пытался остановить ее лошадей, и было тогда много соболезнования и пролития слез по этому поводу^[3].