По Главному следственному управлению Баканина все-таки вели не в мешке, хотя так и не сняли наручников. Мельком он поймал в стеклянной двери, зачерненной придвинувшимся извне вечером, свое отражение: распатланные волосы пучками соломы торчат в разные стороны, на каждой щеке – по красному пятну, курносый нос тоже красный, как земляничина… «Петрушка, – подумал он. Попытался улыбнуться резиновыми чужими губами и ощутил соленый вкус. – Юля точно сказала бы: Петрушка».

Москва, 13 марта 2006 года, 00.32.

Роберт Васильев

– Как давно он пропал? – почесав подбородок с выпуклыми точками пробивающейся щетины, уточнил адвокат Роберт Васильев.

Не подумайте, читатель, что Роберт Васильев предпочитал трехдневную небритость в стиле крутого мачо или пренебрежительно относился к своему внешнему виду. Тридцатидвухлетний адвокат, худощавый и русоволосый, с правильным, хотя и скучноватым, европейским лицом, Роберт никогда не старался выпендриться и предпочитал моде опрятность. Бритье входило в разряд его неизменных гигиенических процедур. Однако сейчас он был небрит в силу чрезвычайных обстоятельств: его буквально выдернули из постели в связи с исчезновением его постоянного клиента, главы концерна «Зевс» Валентина Баканина.

– Теперь уже позавчера, в шесть часов вечера, – взглянув на наручные часики, дисциплинированно ответила Инга Витальевна, секретарша Баканина.

Сухопарая, с гладкими черными волосами, свернутыми на затылке в пронизанный шпильками шиш, и в очках, смахивающих на чеховское пенсне, Инга Витальевна выглядела типичной классной дамой. Валентин Викторович как-то доверительно признался Роберту, что секретаршу свою побаивается за строгость, но ценит за исполнительность и аккуратность. «И за преданность», – следовало добавить сейчас. Обнаружив утром, что начальник не вышел на работу, секретарша за день провела массивный сбор сведений, обзвонив все возможные места его пребывания и всех людей, кто мог о нем что-то знать. Потом методично обзванивала морги, больницы и отделения милиции. В последнюю очередь, когда все остальные возможности были исчерпаны, она позвонила адвокату, который уже видел вторые сны. Вырванный из сновидения Роберт, находясь в состоянии полной дезориентации, дал разрешение приехать к нему сейчас же. Что и исполнила Инга Витальевна, нагрянув на квартиру адвоката Васильева в сопровождении одного из баканинских заместителей, Марка Фурмана.

– Н-да… Но вы же понимаете, что до утра я вряд ли смогу что-либо сделать…

– А если с ним произошло несчастье? – подскочил со стула Марк Фурман. – А если он лежит где-нибудь, истекает кровью, а мы тут будем себе спокойно до утра ждать, да?

Темпераментный толстячок Фурман не в состоянии был усидеть на месте, жестикулировал и всячески выражал готовность к действиям, от которых его периодически удерживали то Инга Витальевна, то Роберт.

– Да погодите вы, Марк! – протянул руку в его сторону адвокат Васильев. – Где мы будем его искать? Не колесить нам, как ненормальным, по всей Москве? Если бы он был ранен или… ну, вы понимаете, самое худшее, об этом знали бы медики или милиционеры. Милиционеры… Н-да…

Сонная действительность обступала Роберта со всех сторон, манила уронить голову на грудь, закрыть глаза и отрешиться от всех забот. Противодействуя сонливости, он встряхнулся, как мокрая собака.

– Милиционеры… Да, а кстати, Инга Витальевна, что вы там говорили насчет милиции? Валентина Викторовича вызывали в следственное управление ГУВД?

– Приглашали, – важно поправила секретарша. – Он же не преступник! Роберт, вы что думаете, я им не звонила? Первым делом позвонила, и мне ответили, что Баканин на беседу не явился. Его там вообще не видели.

– Выходит, он пропал где-то на пути между главным офисом «Зевса» и управлением ГУВД, – подытожил Роберт. – А по какому поводу его туда приглашали? И кто?

– По какому поводу? Сказали, будто бы для беседы, а о чем собирались беседовать, этого он и сам не знал. А что касается человека, к которому ему требовалось явиться… Валентин Викторович называл мне фамилию, но я, к сожалению, не записала.

– Может быть, вспомните?

– Сейчас, погодите. – Инга Витальевна сняла очки и протерла их кусочком замши. В ее беззащитных без стеклышек глазах отразилось недовольство собой, будто то, что фамилия вылетела у нее из головы, относилось к грубому нарушению служебных обязанностей. – Фамилия какая-то необычная. Смешная. Что-то, связанное с деревом…

– Фамилия – Дерево? – переспросил Васильев.

– Нет, не так прямолинейно. Но близко…

– Дуб? Береза? Сосна? Кипарис? – вмешался Фурман, готовый и дальше сыпать ассоциациями.

– Нет-нет, все мимо. Что-то вроде Деревяшки, но только не Деревяшка.

– Лошадиная фамилия, – изрек Роберт. Очки Инги Витальевны, снова оседлавшие ее породистый нос, упорно напоминали ему о Чехове. – Ладно! Знаете, что мы с вами решим? Инга Витальевна пусть вспоминает фамилию, а я завтра… точнее, сегодня с самого утра схожу в ГСУ и проведу разведку на местности. Вдруг там кто-то все-таки встречался с Валентином Викторовичем – или имеет представление, что могло с ним случиться. А теперь… имею я, по-вашему, право поспать хотя бы пару часов?

Роберт себя недооценил. Он проспал не пару, а все шесть часов, глухо проигнорировав будильник, который понапрасну заливался петушиными воплями. Проснувшись с пустой, звонкой и совершенно бодрой головой, Роберт первым делом взглянул на часы, крикнул: «Мамочки!» – и бросился одеваться со скоростью пожарного, которого вызвали тушить королевский дворец. Назначенные с раннего утра встречи полетели ко всем чертям, что неминуемо скажется отрицательным образом на деловой репутации адвоката Васильева. Однако, чтобы не запятнать свою репутацию еще сильнее, следовало, по крайней мере, навестить ГСУ.

В Главном следственном управлении Роберта ждал сюрприз… Точнее выражаясь, в вестибюле Главного следственного управления Роберта ждал сюрприз. Потому что в само Главное следственное управление Роберта не впустили.

– Никакого Баканина здесь не было, – глядя на Васильева из-за стеклянной перегородки честными – пречестными, до голубизны, глазами, внушал ему дежурный. – Я как раз дежурил позавчера вечером, отлично помню: не было такого пропуска.

– Но я хочу узнать, кто и зачем приглашал моего клиента.

– Нечего вам узнавать. Отвлекаете только пустяками всякими. Тут трудятся занятые люди. Не было вашего клиента, значит, не было, чего вам еще? Идите отсюда: на вас пропуска никто не заказывал. Ну, чего топчетесь? Идите-идите, все равно не впущу.

Делать было нечего. Приходилось уходить несолоно хлебавши.

Отворив тяжелую, изукрашенную звездным орнаментом, будто из сталинских времен, дверь и отойдя от здания ГСУ примерно на три метра, Васильев, повинуясь наитию, обернулся и поднял глаза. Из окна второго этажа на него смотрели двое. В первом он распознал только что виденного дежурного; второй был очень худ и сутул, с длинным лицом. Заметив, что они обнаружены, оба отступили в глубину комнаты.

Если до этого эпизода Роберт и подумывал о том, чтобы методично прочесать все милицейские сводки, касающиеся маршрута следования Баканина в Главное следственное управление, то теперь надобность в этом отпала. Адвокат Васильев не сомневался, что его клиент, глава концерна «Зевс», не вышел из стен ГСУ. И если он не находится там до сих пор, значит, его оттуда вывезли под конвоем…

А это, в свою очередь, значит, что Баканину пришлось столкнуться с силой, противостоять которой молодому адвокату Васильеву не хватит возможностей. Придется обратиться к старшим коллегам. В частности, к знаменитому адвокату Юрию Петровичу Гордееву.

Москва – Александрбург.

Ночь с 11 на 12 марта 2006 года. Валентин Баканин

Поздней ночью из Москвы этапировали человека.

Этапировали с широким размахом. Усиленный конвой. Две бронированные автомашины. Арендованный самолет.

Кто же этот монстр, заслуживший столь пристальное внимание со стороны милиции? Страшный маньяк-убийца, способный голыми руками уложить десяток противников, а после съесть их глаза и вырезать для своей мрачной коллекции языки? Фанатичный террорист, который постоянно выжидает момент, чтобы покончить самоубийством, унеся с собой на тот свет как можно больше жизней мирных граждан? Шпион враждебного государства, обученный всем секретным приемам спецслужб? На худой конец, матерый расхититель государственной собственности?

Валентин не знал, к какой из вышеперечисленных категорий он относится: ведь по завершении игры под названием «мешок на голове» ему так и не сказали, в чем его обвиняют. Но, судя по количеству окружавших его вооруженных людей с бдительными лицами, Ганнибал Лектер по сравнению с Валькой Баканиным – не более чем сосунок… Гордись, Валька, ты получил свои пять минут славы! Была, должно быть, глубокая ночь, возможно, близко к утру, и сознание избитого, дезориентированного, ни минуты не спавшего Баканина плавало и расплывалось, как свет фонарей в его затуманенных глазах. Глаза эти способны, однако, были различить за линией конвоя пассажиров, присутствовавших в аэропорту в этот глухой час. На лицах тех, кто перемещался без конвоя, читались страх и опасение: как бы не вырвался на свободу этот зверь, которого везут куда-то с эдакой помпой! Правда это было, или только состояние Баканина стало тому виной, но он не заметил на этих лицах ни единого проблеска жалости… «Я невиновен! – хотелось крикнуть Валентину. – Я не знаю, что происходит! Я не знаю, что со мной собираются сделать! Спасите! Позвоните моему адвокату!» Но крик, непрерывно звучащий внутри, так и не вырвался вовне. Кто ему поверит? Даже если бы кто-то и поверил, преступнику не дали бы довести свое воззвание до конца. Заткнули бы рот или – автоматная очередь… Кто знает, вдруг именно этого они и добиваются? Убийство при сопротивлении… Тело обмякло, точно лишилось костей. Нет, не костей лишился Валентин – он лишился достоинства честного человека. Когда столько глаз устремлено на тебя, и во всех ты отражаешься страшным преступником, очень трудно не поверить самому, что ты – преступник…

«А ну, встряхнись! – прикрикнул на себя Валентин. – Мямля! Ты-то сам знаешь, что ничего плохого не совершал? Ну вот, а это главное. И прекрати психовать! Прекрати, я сказал! Эх, не было бы наручников, закатил бы себе пощечину. Нечего киснуть! Бывают же следственные ошибки? Бывают. И не всегда в нашей стране торжествует правосудие. Но тем более нельзя поддаваться панике. Надо бороться. Будем, Валька, бороться…»

Обращенная к себе зажигательная речь имела определенный успех: по крайней мере, заставила встряхнуться. Кости снова очутились на месте, где им и положено. Мышцы ног сокращались исправно. По трапу самолета Валентин поднялся без понуканий и подталкиваний; правда, дважды чуть не потерял равновесие, потому что подниматься по ступенькам в наручниках ему еще не приходилось.

Кажется, придется овладевать и этим навыком… Наручники, кстати говоря, были маловаты – слишком тесны для фамильных баканинских ручищ, широких, словно у крестьянина. Может, это было сделано специально, чтобы увеличить его мучения, может, просто не нашли подходящих наручников, но факт остается фактом: руки онемели, как зуб под заморозкой. Даже мурашки, которые так раздражали его в первые часы задержания, перестали бегать в пальцах. Не видя, он затруднялся сказать, есть ли у него еще пальцы и если есть, в каком они состоянии…

– Снимите наручники, – попросил конвоиров Баканин, едва очутился в салоне самолета, который показался ему необыкновенно тесным и грязноватым, похожим отчего-то на выеденный изнутри огурец. Может, из-за того, что обивка кресел здесь была зеленая? И зеленые шторы на иллюминаторах… – Снимите, пожалуйста, я не буду сопротивляться.

Один из конвоя пробубнил что-то в духе, что инструкций насчет снятия наручников не получал.

– А чтобы довести меня до ампутации рук, такие инструкции вы получали? – настаивал Баканин.

Все-таки они были не звери. Обычные серенькие мужики, служаки, которые, возможно, даже не знали, кого им выпало везти. Тот, который говорил об инструкциях, связался по рации с кем-то отсутствующим и, выслушав, скомандовал своим людям:

– Наручники снять!

Судя по тому, как они возились, толкали и трясли его, отечность передавленных кистей не сразу позволила исполнить приказ. Зато потом Баканин почувствовал – правда, физически почувствовал – движение крови в сосудах. И на пределе силы воли удержался, чтобы не взвыть, потому что движение крови возвращалось с дикой болью, и зуб под заморозкой превратился в зуб с глубоким дуплом, в котором орудует шершавое заржавленное сверло бормашины…

Отвлеченный страданиями, которые причиняли ему – теперь уже снятые – наручники, Валентин как-то упустил момент, когда самолет, вдоволь напрыгавшись по взлетной полосе, оторвал шасси от земли и взмыл в небо. Мелкие неприятности, связанные с перепадом давления, вроде закладывания ушей, на этот раз миновали его. А ведь всегда считал, что у него слабый вестибулярный аппарат… Баканин просто сидел в кресле, осторожно поглаживал одна о другую свои непослушные синеватые, в багровых пятнышках, кисти и размышлял о том, что лучшее средство от шалостей вестибулярного аппарата – чрезвычайная ситуация. Ему доводилось читать, что заключенные в концлагерях временно избавлялись от прежних болезней – инстинкт выживания, активизировавшийся в сложных условиях, побеждал хворь. Зато после освобождения все старые болячки возобновлялись с новой силой, иногда приводя к смерти… Ну а ему нечего думать о смерти. Раньше смерти он еще поборется…

– Куда меня везут? – спросил Баканин конвоира.

Тот предпочел изобразить глухонемого. Очевидно, контакты между конвоирами и конвоируемым не поощрялись. А может, о Баканине успели наговорить черт знает чего…

– В Александрбург? – Валентин проявил настойчивость. Аэропорт Домодедово, из которого ему неоднократно случалось летать в родной город, свидетельствовал сам за себя.

Конвоир расщедрился на кивок.

«Что же, – сказал себе Баканин, – теперь я знаю. Теперь я догадываюсь: кому-то потребовалось свалить на меня убийства… Стоп, Валька, без паники. Только не надо сейчас думать о том, что тебе предстоит в Александрбурге. Надо думать о ближайших целях. Например, сходить в туалет. Правда, попозже, когда пальцы отойдут. Иначе я не справлюсь с брючной пуговицей…»

Александрбург, 11 марта 2006 года, 23.40.

Леонид Ефимов – Ксения Макарова

– Послушай, тебе ведь хорошо со мной? – бдительно спросила Ксения, и в голосе ее прозвенела неприятная дрожащая нотка.

Она как раз наливала в крошечную чашечку смугловато-бежевого фарфора свежесваренный кофе. Рука дрогнула, как и голос, и по столу, отделанному под малахит, растеклась мутная, содержащая частицы кофейной гущи, лужица.

– Ну конечно, хорошо, – на автомате, не рассуждая, ответил Леонид, пока Ксения подтирала со стола. – Ты потрясающая женщина. Лучшая в моей жизни.

На такие случаи для всех женщин у Ефимова был заготовлен стандартный набор фраз, и он заботился лишь о том, чтобы не слишком часто повторять одну и ту же фразу одной и той же любовнице. Отговорки любовницам – не повод для беспокойства. Беспокойство вызывало лишь одно обстоятельство: почему Ксения вообще задала такой вопрос, да еще таким нервным тоном? С какой стати? Разве они друг другу что-то обещали? Кажется, все, что касается их отношений, они давно выяснили…