6. Королева красоты

Если и впрямь существуют на свете настоящие королевы красоты, то одна из них стояла сейчас перед Турецким. Длинные, чуть вьющиеся каштановые волосы, высокий, чистый лоб, огромные карие глаза, излучающие тепло и страсть, тонкий абрис лица и полные, чувственные губы – вот какой женщиной была Ляля Боровская.

Она взяла удостоверение Александра Борисовича, прочитала, сощурившись, как это обычно делают близорукие люди. И этот жест, это движение придавало ее лицу еще больше привлекательности. Так часто бывает с красивыми женщинами: любая гримаса – морщат ли они нос, поджимают ли брезгливо губы, щурятся ли – не уродует их лица (как это обычно бывает с некрасивыми женщинами), а, наоборот, заставляет взглянуть на их красоту по-новому, под другим углом зрения, что ли. Александр Борисович встречал таких женщин всего-то раз пять за свою долгую и насыщенную событиями жизнь.

– Значит, из прокуратуры, – произнесла Ляля глубоким и словно бы простуженным голосом. Затем подняла взгляд на Турецкого и, снова прищурившись, внимательно на него посмотрела. – Что ж, – сказала она со вздохом, – проходите.

Квартира олигарха выглядела совершенно заурядно. (Турецкий слышал, что у Боровских есть шикарный особняк на Николиной горе. По всей видимости, большую часть времени Боровские проводили именно там, а московская квартира была для них чем-то вроде временного жилища, походной палатки городского типа.)

– Скромно у вас здесь, – сказал Турецкий, усаживаясь в кресло и оглядывая гостиную.

Ляля пожала плечами:

– Вы так считаете? Может быть. Геня не любит роскоши. Он считает ее вульгарной.

– Роскошь роскоши рознь, – назидательно заметил Турецкий.

Ляля (она стояла, опершись плечом на стену и скрестив на груди тонкие руки) усмехнулась:

– Может быть. Между прочим, кресло, на котором вы сейчас сидите, принадлежало когда-то князю Голицыну.

– Вот как? – Турецкий едва не подскочил от неожиданности и лишь недюжинным усилием воли заставил себя остаться в кресле, которое вдруг показалось ему хрупким и невесомым.

– Вам уютно? – заботливо осведомилась Ляля.

– Да, – кивнул Турецкий, – вполне. Правда, теперь у меня такое ощущение, будто я сижу на китайской вазе.

Ляля засмеялась:

– О, не беспокойтесь, пожалуйста. Это кресло гораздо крепче нынешнего заводского новодела. Оно еще нас с вами переживет!

– Не знаю, как для кресла, а для нас с вами это звучит не слишком оптимистично, – проворчал Турецкий.

– Скажите… вас, кажется, Александр Борисович зовут?

– Да.

– Меня можете звать просто Ляля, меня все так зовут. – Она прошла к дивану и присела на краешек. Потом посмотрела на Турецкого своими огромными золотисто-карими глазами и продолжила: – Александр Борисович, вы ведь ведете дело Генриха?

– Да.

Ляля кивнула и повторила за Турецким:

– Да. И это хорошо. Потому что вы хороший человек, а это главное.

– С чего вы взяли, что я хороший?

Она улыбнулась:

– А я это вижу. У меня талант – я сразу вижу человека. Первое впечатление меня никогда не обманывает.

Турецкий нахмурился и сказал:

– Главное для следователя – профессионализм, а не душевные качества.

Но Ляля отрицательно покачала головой:

– Нет. В деле моего мужа это не главное. Я знаю… вы знаете… Господи, да все уже знают, что в нашей стране началась травля богатых людей. Какой-то дурак прозвал их олигархами, и это слово прицепилось. – Ляля задумчиво нахмурилась и нервно покусала губу. – Понимаете, Александр Борисович, – с усилием продолжила она, – для меня Геня не олигарх. Он – мой любимый мужчина. И пожалуй, самый лучший из всех людей, каких я когда-нибудь встречала. Но ведь это никого не интересует. Никого не интересует, сколько хорошего делает человек для своей страны. Для наших людей важно лишь то, что Геня богат. А значит, по определению, мерзавец и гад. – Ляля прищурилась. – Вы понимаете, о чем я говорю?

– Понимаю, – ответил Турецкий.

Глаза Ляли засияли.

– Поэтому я и говорю, что для Генриха… для нас с Генрихом сейчас самое важное, чтобы следствие вел хороший человек. Чтобы он относился к Генриху без предубеждения, как к простому человеку. Чтобы не старался изо всех сил посадить Геню в тюрьму. И не думал постоянно о том, что Геня – олигарх. Понимаете?

– Вполне, – кивнул Турецкий.

Ляля облегченно улыбнулась:

– Я вижу, что понимаете. Я отвечу на все ваши вопросы честно, потому что знаю, что только этим могу помочь Генриху.

– Удивительно правильный подход, – одобрил Турецкий. – Тогда я, пожалуй, нач…

– Кофе хотите? – неожиданно спросила Ляля.

– Кофе? М-м… Да, пожалуй, нет. Спасибо.

– Спиртное вам не предлагаю, потому что вы на работе, – сказала Ляля. – Но себе, с вашего разрешения, немного налью. – Ее ресницы дрогнули. – Вы ведь не возражаете?

– Да нет, – пожал плечами Турецкий.

– Вот и хорошо.

Ляля встала с дивана, прошла к бару, достала оттуда стакан и бутылку джина. Наполнила стакан наполовину и вернулась на диван со стаканом в руке. Заметив удивление и неудовольствие на лице Турецкого, она слегка покраснела и сказала извиняющимся голосом:

– Это помогает мне держаться. В последние дни я чувствую себя довольно скверно.

Турецкий вновь пожал плечами:

– Да ради бога, пейте. Вы же у себя дома.

– Спасибо, – сказала Ляля, подняла стакан и сделала большой глоток.

На щеках женщины появился румянец, губы покраснели, а карие, лучистые глаза засияли еще ярче. Она улыбнулась и сказала:

– Ну вот, мне и стало лучше. Теперь я готова говорить о Генрихе.

Ляля подняла руку и изящным движением откинула со лба густые рыжеватые волосы. Турецкий невольно залюбовался ею, она перехватила его взгляд и улыбнулась. Александр Борисович конфузливо покраснел.

– Ляля, – заговорил он, – а вы давно женаты?

– Восемь лет.

– Я слышал, что Риневич был свидетелем у вас на свадьбе?

Она кивнула:

– Да, это так.

– Он… дружил с вашим мужем?

Ляля отпила джина, вздохнула и ответила:

– Мне всегда казалось, что да. Они ведь знакомы с юности. Вместе служили в армии.

– Об этом я тоже слышал, – сказал Турецкий. – Скажите, а в последнее время они не ссорились?

Ляля задумчиво покачала головой:

– Я не замечала.

– Ну, может, он стал реже приходить к вам в гости?

– В гости? – Ляля едва заметно усмехнулась. – О нет, Риневич никогда не приходил к нам в гости. Я его вообще плохо знала. За все эти восемь лет мы встречались раз пять-шесть.

– Гм… Странная получается дружба. Значит, они встречались на стороне? То есть, я хотел сказать, они…

– Я поняла, – сказала Ляля. – Да, они встречались на стороне. Но это не потому, что я была против их дружбы. Просто у них так повелось. Ну, знаете ведь, как это бывает – мужская компания и все такое прочее. Олег Александрович был как раз приверженцем мужской компании. Он вообще относился к женщинам довольно прохладно. В том смысле, что расценивал их исключительно как объект вожделения. Ни на что другое они, на его взгляд, не годились.

– Курица не птица, женщина не человек?

Ляля кивнула:

– Именно. Он всегда говорил о женщинах с налетом этакого гусарского цинизма. Как в пошлых анекдотах. Мне это конечно же не нравилось. И Геня видел, что мне это не нравится, поэтому не приглашал к нам Риневича. Меня это устраивало, Риневича, по-видимому, тоже.

– Ясно. Ляля, а вы не можете предположить, какая кошка между ними пробежала? Что послужило причиной их размолвки?

– Понятия не имею. Муж знал, как я отношусь к Риневичу, поэтому никогда мне о нем не рассказывал. Даже имя его в разговорах старался не упоминать.

– Звучит таинственно, – заметил Турецкий. – Как в готическом романе. Там тоже жильцы старинного замка стараются не упоминать имя злого духа, заточенного в стенах.

Ляля отпила джина и подняла брови:

– Почему?

– Опасаются, что, услышав свое имя, он проснется и выйдет наружу. И тогда сбудется старинное проклятие и всех обитателей замка настигнет страшная гибель.

Ляля слегка поежилась.

– Какие ужасы вы рассказываете. Не думаю, чтобы здесь было то же самое. Да и на злого духа Риневич не похож.

– А как насчет старинного проклятия? – пошутил Александр Борисович.

Ляля отпила из стакана, затем пристально посмотрела на Турецкого и неожиданно холодно произнесла:

– Об этом я ничего не знаю.

Турецкого неприятно поразила перемена ее тона. Да и в глазах Ляли в тот момент, когда она произносила эти слова, промелькнуло что-то жесткое, холодное и острое, как осколок льда.

«Похоже, здесь и впрямь кроется какая-то тайна», – пришло на ум Александру Борисовичу. Но мгновение спустя глаза Ляли вновь залучились теплым, золотистым светом, и появившиеся было подозрения Турецкого развеялись, как холодный туман под лучами горячего солнца.

Немного помедлив, Турецкий спросил:

– Генрих Игоревич и про слияние нефтяных компаний вам ничего не говорил?

Ляля нахмурилась:

– Ну почему же… Геня не мог об этом не говорить, ведь это была самая крупная его сделка. Это вообще была самая крупная сделка в нашей стране. Но вы знаете, Александр Борисович, я никогда особо не вникала в дела Гени. Даже об этой сделке я больше слышала по телевизору, чем от него самого.

– Он был рад?

– Чему? Сделке?

– Угу.

Ляля кивнула:

– По-моему, да. Это вроде бы было выгодно. И выгодно не только для Генриха, но и для Риневича. Генрих как-то сказал, что это будет самый грандиозный проект с тех пор, как в России открыли первое месторождение нефти. А мой муж никогда не бросает слова на ветер и никогда ничего не говорит ради красного словца. – Ляля чуть наклонилась вперед и спросила хриплым голосом: – Александр Борисович, вы скоро увидитесь с Генрихом?

– Может быть.

Ляля грустно улыбнулась:

– Он не хочет со мной встречаться. Думает, я сильно расстроюсь, когда увижу его в этой… клетке. Передайте ему, пожалуйста, что я его люблю и жду.

– Обязательно передам, – пообещал Турецкий.

Он встал с кресла. Ляля залпом допила джин и поднялась вслед за ним. Прощаясь, Турецкий всучил Боровской свою визитку и сказал:

– Если Генрих Игоревич все-таки захочет с вами встретиться, убедите его, что лучшее в его положении – рассказать всю правду. Другого выхода нет. Кстати, номер вашего домашнего телефона я знаю. А номер своего мобильника вы мне не сообщите? На всякий случай.

– Пожалуйста, – пожала плечами Ляля. – Запоминайте, он легкий. Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры – год рождения Генриха. Четыре другие – дата начала Второй мировой войны.

Ляля продиктовала номер – он и впрямь оказался несложным.

Покидая квартиру, Турецкий сказал:

– Если что – звоните.

Ляля молча кивнула. На том они и распрощались.