Смоляков хорошо знал, как надо вести подобные разговоры, и ни на чем не настаивал. Он просто оставит ей свой телефон, и она позвонит. Может быть. А если не позвонит, значит, так тому и быть… С одной стороны, он, офицер ФСБ, обладал некоторыми возможностями, которых лишены обычные люди, и был в состоянии сам найти Алину. Что ж, время покажет… С другой стороны, Смо-ляков чувствовал, что внутри у него происходит что-то необычное. Как знать, может быть, он встретил женщину, которая предназначена для него самой судьбой?

Смоляков заметил, что она безотрывно смотрит в окно, за которым проносился нескончаемый русский пейзаж.

– Любите путешествовать поездом?

– Как вы снова догадались?!

– Я просто спросил. Действительно угадал? Значит, мне снова повезло.

– Начинаю чувствовать себя под рентгеном. Так вы скоро все про меня узнаете… Все, милый, все, больше никаких вопросов. – И она закрыла ему рот поцелуем. Смоляков успел подумать, что с ним определенно происходит что-то незаурядное, особенное, что сегодня, быть может, очень важный день в его жизни… быть может, самый важный?

Они снова занимались любовью. Тело женщины стало для него как море для рыбы, как солнце для растений, и в то же время они становились как бы единым телом, он зависел теперь от этого единства. Ему почему-то недоставало тепла, и он должен был заимствовать у нее, обвив руками ее узкие сильные плечи. Иначе чувствовал себя незащищенным. Не переставая, он бормотал про себя ее имя…

– Приехали, – сказала вдруг Алина.

Смоляков не сразу понял, о чем она. Он глянул в окно и спохватился – это же та самая долгожданная, «длинная» – целых двадцать минут – остановка. Облезлый вокзальный домишко венчала вывеска «Смоляковка». Филипп еле удержался, чтобы не захохотать (вот так совпадение!), удержался с трудом, но все же не до конца – расплылся в улыбке. Алина посмотрела на него вопросительно.

– Настроение хорошее, – объяснил Смоляков.

– Это и впрямь замечательно. А теперь… я должна переодеться, – торжественно объявила дама.

– Можно подумать, вы в театр собираетесь, – еще шире улыбнулся Смоляков. – А всего-то – по перрону прогуляться.

– Можно так подумать, – абсолютно серьезно кивнула Алина, и Смоляков понял, что намерений этих не изменить.

Он решил не ждать ее и вышел на перрон, как был, в футболке с надписью «Манчестер Юнайтед», шортах и шлепанцах. Он ведь не собирался в театр.

На перроне смоляковские бабушки продавали фрукты, овощи и прочую снедь. Наиболее деловитые торговки сновали возле тамбуров, предлагая самый ходовой, с их точки зрения, товар:

– Сигареты! Покупаем сигареты!

– Беленькая, беленькая, кто водочки забыл в дорожку?

– Копченые цыплятки холодненькие!

– Мороженое! Фруктовое, шоколадное, с орешками!

Смоляков увидел трогательную худую старушку, возле которой стояло ведро с огромными грушами, и направился к ней.

– Я не люблю груши, – прозвучало сзади.

Он повернулся. Увидел, что Алина действительно переоделась. Была она в кроссовках, джинсах и рубашке навыпуск. И еще в черных очках.

– В театр не годится, – резюмировал Смоляков.

– Смотря в какой, – не согласилась попутчица.

Они погуляли по перрону. Позади вокзала виднелся поселок, обрамленный с трех сторон густыми рощами, а с четвертой – извилистой шустрой речушкой.

Смоляков закурил, а изысканная попутчица, к его удивлению, вдруг захотела пирожков. «Ну и что, – подумал Смоляков, – ну и прикольно даже, мне ведь всегда нравились женщины, которые меня чем-то удивляли».

Смоляков вспомнил, что оставил в купе конверт Олега – подлинную причину его поездки в Москву. Конверт, правда, лежал в скрытом кармане дорожной сумки, так что непосвященному найти его было мудрено.

Олег при прощании был сдержан, но просил к конверту отнестись «вдумчиво». На их языке это означало – бдительно. На конверте были написаны цифры – номер индивидуального почтового ящика в здании московского Центрального телеграфа, куда его надо было опустить.

Смоляков просьбу друга и коллеги (да и начальника!) выполнил – к настоящему моменту, разумеется, а доберется до Москвы – сделает и все остальное. Во-первых, он добрался до вокзала так, что если бы кому-то взбрело в голову следить за ним (хотя кому?), то уж заподозрить отъезд – точно бы не получилось. Он вышел из дома с мусорным пакетом, в шлепанцах и шортах. Мусор, однако, не выбросил, а, зайдя в подъезд соседнего дома, достал из пакета более приличную одежду и переоделся. К этому времени подъехало такси. Через четверть часа Смоля-ков был на вокзале. С билетом, правда, вышло не очень ловко и оперативно, но что ни делается – все к лучшему, зато он несколько раз проверился. Слежки не было.

Для себя Смоляков сделал простой и логичный вывод: у Олега, видимо, были какие-то служебные неприятности, и он хотел с кем-то в Москве посоветоваться. Смолякову так показалось, по крайней мере, других версий не возникло. Расспрашивать он не стал, а Олег сам ничего не говорил. Ну это ничего, придет время – расскажет, а нужна будет снова его помощь – Филипп, не задумываясь, ее окажет. На то ведь они и друзья.

В прошлом году у них в отделе вышел неприятный случай. Во время дежурства Смолякова пропал важный документ. Даже не то чтобы он был очень важный – содержал в себе заурядную служебную информацию, просто набор фамилий и адресов каких-то людей. Смоляков из помещения не отлучался, но документ исчез. Смоляков подозревал, что на самом деле его и не было – ошибка, скорей всего, была совершена при факте регистрации входящей почты. Но доказать уже ничего не мог. Если бы это стало известно начальству управления, Смоляков был бы немедленно уволен, да и вообще о ФСБ можно было забыть. И Олег его выручил, прикрыл. Каким-то хитрым образом (правда, на то он и слыл асом аналитики!) он смог вытащить из насквозь засекреченных и запароленных федеральных сетей нужную информацию, распечатал ее и оформил задним числом – прежде, чем бумага легла на стол к начальнику областного управления. Фактически он пошел ради друга и подчиненного на должностное преступление. Смоляков потом так ему об этом и сказал, но Олег только отмахнулся. «Не городи чушь, – сказал Олег, – я нарушил инструкции только потому, что инструкции на девяносто процентов идиотские и бюрократические. Мы не на войне, и такая дебильная секретность никому не нужна, но пойди объясни это важным московским перцам!»

Так что история оказалась просто неприятной, а могла выйти и непоправимой, если бы не Олег. А то, что конверт остался в купе, и впрямь не страшно. По перрону можно гулять так, что купе будет видно, да и в спальном посторонние не шастают.

Через пять минут после того, как Алина съела пирожки (один с картошкой, один с курагой), у нее заболел живот. Смоляков понял это по ее лицу, прежде чем она что-то сказала. Прихватило, видимо, здорово. В конце концов, Алина не выдержала и ушла в привокзальный туалет.

Прошло десять минут, Смоляков выкурил еще две сигареты и забеспокоился. До отхода поезда было уже всего ничего, а Алина не появлялась. Вот черт. Не хватало только, чтобы эта роскошная романтическая история так нелепо закончилась – оставить женщину в привокзальном туалете! Просто поручик Ржевский. Кстати, когда-то еще в училище именно поручиком его друзья и называли – в силу увлеченности прекрасным полом и слегка отчаянного нрава. Поручик отшвырнул сигарету и вбежал в вокзал. Быстро нашел туалет, стукнул в женскую дверь и вошел вовнутрь. Для провинциального вокзала здесь было удивительно чисто.

– Аля? Алина?

– Филипп, – раздался сдавленный голос, – это вы? Помогите мне…

Смоляков, не раздумывая, чем он, собственно, может помочь, рванул на себя дверь единственной закрытой кабинки. Алина стояла, наклонившись лицом к унитазу, лицо ее было сведено судорогой. Ее тошнило.

– Милый, – прошептала она, – что-то мне… проклятые пирожки… Милый, у меня нет… – Последнее слово Смоляков не расслышал.

– Сейчас поезд уйдет, – сказал он. – Давай я помогу тебе вернуться, а в поезде мигом доктора найдем. Только потерпи, ладно? – Он подставил ей плечо, не очень веря в то, что это происходит на самом деле – как это его, матерого самца Филиппа Смо-лякова, охмурила баба, с которой он знаком меньше суток?! – Я не понял… чего у тебя нет?

– Глушителя, милый.

Теперь Смоляков слово услышал и смысл его понял, но еще прежде почувствовал приятное холодное прикосновение к груди. Он успел услышать выстрел и даже успел удивиться. Ему показалось, что умирает он очень долго, гораздо дольше, чем жил все свои двадцать девять лет, умирает от рук прекрасной женщины, и это, в общем, даже совсем не обидно, от этого скорее хочется улыбнуться. Плохо только, что он подвел друга. Теперь все стало понятно. Но теперь его жизнь получила логическое завершение – немного нелепая, хаотичная и экспрессивная… Можно было бы, конечно, и получше, и наверняка бы у него вышло, проживи он еще несколько десятков лет. Но вышло как вышло.

На самом деле он умер меньше чем через три секунды. Она прижимала пистолет так плотно к его телу, что выстрелы снаружи слышны не были. Смо-ляков услышал только первый, разорвавший ему печень. Потом было еще три – два в сердце и последний – в голову.

Через несколько секунд Алина вышла из здания вокзала и неторопливым шагом двинулась в сторону поселка. Прошла полсотни метров по липовой аллее, свернула на пыльную дорогу и остановилась. Она не испытывала никаких особых чувств, скорее легкое опустошение, как всегда бывает по окончании непростой работы с длительным напряжением и концентрацией внимания. В конце концов, они оба были профессионалами – и она, и этот «командировочный», как она его про себя называла. Она не сомневалась, что он из органов, уж очень характерно себя вел, просто, скорей всего, был не оперативным сотрудником, вот и подставился. Расслабился, утратил контроль, позволил эмоциям доминировать. И проиграл… Как знать, может быть, когда-нибудь и она проиграет, но… только не теперь. Еще не скоро. Она чувствовала, что находится в хорошей форме. Она все сделала безукоризненно. Не давала ему времени опомниться. Ничего не спрашивала о поездке в Москву, о работе. Подсунула газету, где была расписана история со скандалом вокруг школьных тетрадей, и он с легкостью заглотнул наживку. Мужчине захотелось поверить, что она стильная столичная штучка, пиар-консультант, и он поверил… Она не думала, что он был за человек, о чем думал, мечтал, к чему стремился, что любил и