Сегодняшнее утро началось с того, что Ирина Генриховна заявила мне, что подает на развод.
Ирина Генриховна — моя пока еще законная супруга, но в силу определенных причин в последнее время я называю ее не иначе как по имени-отчеству.
Вообще-то Ирина не в первый раз собралась со мной разводиться, но сегодня она была настроена особенно воинственно. Я хотел ей напомнить, что развод касается не только нас двоих, есть у нас и третий человек — дочь Ниночка. Но Ирина пребывала в такой ярости, что все равно бы меня не услышала.
На своем веку я немало повидал женской ярости — по долгу службы, так сказать. Кто не знает, могу сообщить свою должность: старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре России Александр Борисович Турецкий.
Так вот: видел я женщин в ярости, но такую, какой была Ирина сегодняшним утром, видеть не доводилось.
Это была не женщина и даже не разъяренная фурия — это была никому не подвластная стихия, с которой бороться совершенно безнадежно.
Я и не боролся.
Собственно, ничего нового я о себе не узнал. Претензии все те же, что и всегда: я плюю на семью, я шляюсь ночами, ребенок меня не видит, работаю слишком много, ночую черт знает где и при такой жизни обязательно скоро сдохну.
В общем, сгорю на работе.
Но этот тон, господа, эти интонации, эти испепеляющие взоры… Короче, я едва успел накинуть что-то на себя и, втянув в плечи голову, поспешил из дома вон.
Ну и жизнь! Как будто на работе мало неприятностей.
Да, господа, как ни прискорбно мне об этом говорить, но супружеская жизнь моя как-то незаметно и естественно въехала в какой-то тупичок. Когда собственную жену по имени-отчеству величаешь — дальше ехать некуда.
Конечно, можно было избежать всего этого накала страстей, если бы я вовремя принял меры. Но я вел себя беспечно, и несколько недель назад моя супруга, мать моего ребенка, торжественно мне объявила: я, мол, гражданин Турецкий, с тобой больше разговаривать не намерена.
Больше всего меня задело слово «гражданин». Будто я подследственный. И потом, если ты называешь меня гражданином Турецким, то почему на «ты»? Короче, я вышел из себя.
— Вот что, Ирина Генриховна, — сказал я. — Вы мне все время говорите, что я чужой вам. С этого момента я называю вас по имени-отчеству и ночую на диване. Прошу понять меня правильно.
Но она поняла меня, естественно, неправильно. Она тут же решила, что я завел себе любовницу, что было явной неправдой: я не могу встречаться постоянно с одной и той же женщиной. И если уж говорить о любовницах, то только во множественном числе. Извините за подробность. Если быть честным, положив руку на сердце, то все давно шло к этому. Уж не знаю, за что невзлюбила меня моя жена, но последние месяцы жизни как таковой у нас не было. Я уж не говорю о сексе.
Даже думать не хочу, чем я ей так стал невыносим. О себе на этот счет помолчу.
Пока.
Приехав в следственную часть, я поднялся в свой кабинет. Несмотря на довольно раннее время, Лиля Федотова, член моей следственной группы, уже сидела за своим рабочим столом и делала вид, что работала.
А может, и вправду работала — плохо я разбираюсь в этом. Мне часто кажется, что у молодых работа на втором месте, а на первом — любовь, развлечения, танцульки.
Лиля — тоже следователь, мы делим кабинет на двоих. Это удобно — она помогает мне в расследовании ряда дел.
Ее совсем недавно утвердили в должности следователя Генпрокуратуры. Я надеялся, что этот отрадный для нее факт каким-то образом повлияет на длину ее юбок. (У меня в глазах мерцало от ее бесконечно длинных ног. Ноги у Лили красивые, и это постоянно отвлекало меня, так сказать, мешало работе.) Однажды мне даже показалось, что она вообще без юбки пришла. Но оказалось, что это были такие шорты.
Раньше, когда Лиля Федотова работала в Мосгорпрокуратуре и была временно включена в мою бригаду, это был совсем другой человек. Я даже предполагал, что она в меня влюблена: так восхищенно и преданно поглядывала она на меня. Но вот она стала работать в штате Генпрокуратуры, под моим началом — и куда что подевалось. Теперь это была уверенная в себе, независимая девушка с собственным взглядом и суждениями о многих вещах. Теперь я стал думать, как бы подкатиться к ней.
И вот предлагаю ей потолковать о деле, находящемся в ее самостоятельном производстве, решил помочь как опытный «важняк» неопытному молодому специалисту.
И что же? Просто ошеломляющий отказ получил я от девчонки, которая совсем недавно заглядывала мне в рот, едва я только его открывал.
С тех пор в свободное от следственных действий время я мечтал о том, как бы организовать нашу встречу в какой-либо пустующей квартире.
— Здрасте! — поприветствовал я ее и прошел к своему столу.
Бумаг на нем было немерено.
Лиля подняла голову и как бы только что меня увидела.
— Здравствуйте, Александр Борисович, — неожиданно приветливо поздоровалась она. — Что-то вид у вас неважный. С женой поругались?
— А что, заметно? — удивился я.
Она смотрела на меня с жалостью.
— Увы, Александр Борисович. У вас скорбное выражение лица.
Я посчитал за лучшее промолчать. Какое-то время мы сидели в полной тишине, и только изредка я ловил на себе ее косые взгляды, полные нескрываемого любопытства.
— Что у нас нового по ограблению Бета-банка? — спросил я.
Вместо ответа на мой вопрос Лиля посмотрела на свои наручные часики.
— У вас еще есть двадцать минут, — сказала она мне.
Я уставился на нее в недоумении:
— Чего?
— Через двадцать минут вас ждет к себе Константин Дмитриевич, — пояснила Лиля. — У него какое-то срочное совещание. Просил вас предупредить.
— Я давно уже в кабинете, — хмуро заметил я. — Неужели трудно было сразу сказать о совещании?
Но на Федотову моя хмурость не произвела впечатления. Она глянула на меня через плечо и ответила:
— А что случилось? До совещания еще семнадцать минут. Вы не опоздаете. И вообще — не хмурьтесь, никто не виноват, что вы с женой поругались.
— Это не ваше дело, — не нашелся я что ответить.
— Так точно, не мое, — согласилась Лиля. — Можете пренебрегать своей женой сколько вам угодно. А у меня дела. Мне нужно составить постановление о предъявлении обвинения.
Я остыл. И даже почувствовал легкие угрызения совести. И чего, в самом деле, выдумываю? Но не извиняться же теперь перед этой заносчивой дамочкой?
— Во сколько совещание?
Она снова посмотрела на свои часики:
— У вас есть еще пятнадцать минут.
Ф-фу! Вот где мне эти женщины! Как это там? «Карету мне, карету!» Только куда тебе из Москвы, Турецкий? Терпи и не бушуй.
Чтобы не наговорить еще каких-нибудь глупостей, я встал и вышел из кабинета. За оставшееся до оперативки время можно спокойно выкурить сигарету.
А еще лучше — две.
В кабинете заместителя Генерального прокурора России по следствию Константина Дмитриевича Меркулова, моего друга и шефа Главного следственного управления, кроме хозяина кабинета и вечного врио-начальника МУРа Славы Грязнова, тоже хорошего моего товарища, сидели еще трое мужчин весьма представительного вида.
С первыми двумя я, можно сказать, прошел большой и нелегкий путь: вместе мы раскрыли немало сложных и запутанных преступлений. Остальные трое были мне незнакомы. Меркулов, впрочем, быстро устранил это обстоятельство.
— Знакомьтесь, — сказал он, едва я появился на пороге. — Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. — Указав на незнакомых мужчин, он обратился ко мне: — А это представители крупнейших московских банков, Саша.
Игнорируя Грязнова — успеется, еще поздороваемся, — я стал пожимать руки гостям Меркулова.
— Александр Аркадьевич Горшенев, — сказал первый из них, — представитель Бета-банка.
— Турецкий.
— Фаизов Ильдар Николаевич, — назвался второй, пожимая мне руку. — Банк «Россия».
— Цой Роберт Ильич, — сказал третий. — Банк «Ройяль».
— Турецкий, — произнес я и удивился: — «Рояль»? Почему — «Рояль»?
— «Ройяль», — нажимая на «и краткое» посреди слова, поправил меня Роберт Ильич. — Это значит — королевский.
— Ах вон оно что! — почему-то обрадовался я.
Грязнов кивнул мне и не преминул вмешаться:
— Не обращайте внимания на некоторые особенности поведения господина Турецкого. Он очень любит театр. Иногда играет и в жизни. Но подтверждаю: перед вами один из лучших «важняков» прокуратуры.
— Спасибо на добром слове, — поклонился я. — Куда прикажете сесть, господа хорошие?
Меркулов, разумеется, тут же меня одернул.
— Хватит, Саша, — строго проговорил он. — Садись, куда хочешь. — Он подождал, пока я сяду, и обвел глазами всех присутствующих. Ну что ж. Пожалуй, мы можем начинать.
У мужчин из банков был непроницаемый вид. Первым начал представитель Бета-банка Горшенев. Хорошенько прокашлявшись, он начал:
— Дело вот в чем, господа. В последнее время сложилась ситуация, которая в нас, работников банковской системы, вселяет определенные опасения. Я бы сказал даже, что не просто опасения, а серьезную тревогу.
На какое-то время за столом воцарилась тишина. Горшенев словно побаивался продолжать.
Меркулов помог ему:
— В чем же заключается ваша проблема? Мы, конечно, можем кое о чем догадываться, но, видите ли, для нас в некоторой степени неожиданность то, что вы пришли сюда вместе. Насколько я понимаю, в вашем бизнесе вы являетесь конкурентами?
Вопрос был риторическим, но Горшенев счел нужным на него ответить.
— В общем-то это так, хотя представления о конкурентной борьбе между банками в сознании обычного обывателя носят, как правило, уродливые представления…
Мне пришлось вмешаться.
— Константин Дмитриевич не совсем обычный обыватель, — заявил я этому чем-то напуганному, но не потерявшему самоуверенности банкиру. — Он не из тех обывателей, которые любят рыбалку, но не ездят на нее из-за боязни подхватить простуду.
Меркулов посмотрел на меня и досадливо поморщился. И, переведя взгляд на Горшенева, мягко предложил:
— Продолжайте, пожалуйста, Александр Аркадьевич. Так что вас тревожит больше всего?
Горшенев продолжил:
— Дело в том, что происходит нечто странное. За последнее время, как вы знаете, несколько банков подверглись ограблениям.
Меркулов бросил взгляд в мою сторону: мол, не выскакивай, веди себя спокойно и внимательно слушай.
— Так вот, — продолжал Горшенев. — Сначала это… как бы это точнее выразиться… сначала это вызвало у меня одно серьезное подозрение. Особенно после того, как был ограблен наш Бета-банк. Я, как мне показалось, утвердился в этом своем подозрении. А после того, как я поговорил на эту тему с коллегами из других банков, у меня исчезли последние сомнения. Как и у моих коллег.
— Так в чем же у вас теперь нет сомнений? — терпеливо спросил у него Меркулов.
Горшенев помолчал, будто собираясь с духом, а потом вдруг как-то по-мальчишески выпалил:
— Им все известно!
Я увидел, как Меркулов и Грязнов посмотрели друг на друга. То, что они как бы проигнорировали мою особу, сильно меня озадачило. Очень интересно…
— Кому — им? — спокойно спросил Меркулов, хотя ответ на этот «оригинальный» вопрос лежал на поверхности.
— Преступникам, — ответил Горшенев. — Тем, кто грабит наши банки.
— Что, по-вашему, им известно?
— Боюсь, что все, — тяжело вздохнул Горшенев. — Наши счета, передвижение финансов, смысл договоров с предприятиями.
Фаизов и Цой смотрели прямо перед собой. По всему было видно, что то, о чем говорит Горшенев, с ними согласовано и одобрено ими.
У представителя Бета-банка, говорили они всем своим видом, есть полномочия говорить и от имени наших банков.
— Откуда у вас такие сведения? — продолжал расспрашивать Меркулов.
Александр Аркадьевич поправил узел галстука и расстегнул воротник, словно ему стало душно.
— Это не совсем сведения, — ответил он, — это скорее наши умозаключения. Результат анализа наших служб безопасности.
— Ваши службы безопасности работают вместе?
— То-то и оно. Поначалу работали по отдельности, но пришли к совершенно идентичным выводам.
Меркулов какое-то время молчал, потом посмотрел на Грязнова, на меня и так же внимательно посмотрел на каждого из гостей.
— Хорошо, — сказал он. — О том, на чем основываются эти выводы, мы поговорим позже. Меня интересует, как конкретно они звучат.
— Звучат они зловеще, — вмешался Фаизов. — Им известно не только то, о чем говорил здесь Александр Аркадьевич, но и еще кое-что. Например, когда обналичиваются крупные суммы, предназначенные для перевозок. И это не только настораживает, но и пугает. Если передвижение счетов и вообще все, что связано с финансами и безналичными расчетами, можно объяснить элементарным взломом защитной системы наших компьютеров, отчего им становится известен банк всех наших данных, то объяснить их осведомленность о перевозках наличных сумм лично мне представляется очень затруднительным. Я бы даже сказал, что в некоторых случаях это просто невозможно. Но они почему-то обо всем знают.
— Но разве вы не заносите в компьютер обналичивание? — спросил Меркулов, не сводя взгляда с Фаизова. — Разве без этого можно вообще обналичивать деньги?
Фаизов охотно ответил:
— Боюсь, вы не понимаете, о чем идет речь. Чтобы обеспечить полную секретность, данные об обналичивании заносятся в компьютер за минуту до того, как начинается операция по перевозке. За это время невозможно раскрыть эту, мягко говоря, служебную тайну. Я уже не говорю о том, чтобы спланировать ограбление. А у них, надо признаться, это получалось лихо.
— Даже слишком, — встрепенулся молчавший до сих пор Роберт Ильич Цой.
— Ну что ж, — сказал Меркулов. — Если я правильно вас понял, главный вывод, которым вы решили поделиться с нами, заключается в том, что преступникам каким-то образом известно все, что делается в ваших банках. Так?
— Совершенно верно! — подтвердил Горшенев.
— И, как нам кажется, — добавил Цой, — дело здесь совсем не в проникновении в компьютерный банк наших данных. Точнее, не только в этом.
— У вас есть какие-то предложения, пожелания? — спросил у них Меркулов.
У банкиров был уже заранее приготовлен ответ на этот вопрос.
— Мы решили, — сказал Горшенев, — назначить премию. В случае успеха вашего расследования все три наших банка переведут на счет Генеральной прокуратуры России по полмиллиона долларов. Думаю, что чуть позже к нам присоединятся еще некоторые солидные банки.
И тут Грязнов подал голос.
— Между прочим, — заговорил он немного обиженно, как мне показалось, — здесь не только прокуратура, я представляю МВД, точнее, Московский уголовный розыск, то есть МУР.
Меркулов, успокаивая его, поднял вверх ладонь.
— Разберемся, — сказал он. — Братьев по оружию мы никогда не забывали. В сущности, господа, предложение ваше, наверное, дельное, а умозаключения не лишены смысла. Разумеется, с вашей помощью мы проведем тщательное расследование. У нас уже есть соображения на этот счет. Можно сказать, что мы уже выработали определенное решение. — Он взглядом погасил вспыхнувший в моих глазах вопрос. — Что касается вознаграждения, не думаю, что найдется какая-то причина нам отказываться от него. У прокуратуры, как и у всех, есть дыры, которые нужно латать.
Он встал, всем своим видом давая понять, что совещание закончено. Разумеется, все остальные встали тоже, включая и меня.
— До свидания, господа, — попрощался Меркулов с посетителями.
Взглядом он приказал мне и Грязнову остаться.
Господа банкиры покинули кабинет. Я бы сказал: важно удалились.
Меркулов обратился к оставшимся, то есть ко мне и Грязнову.
— Ну? — спросил он. — Что скажете?
Грязнов мечтательно вздохнул.
— Полмиллиона долларов! — Он даже пальцами прищелкнул. — И есть перспектива эту сумму увеличить. Я согласен на треть.
— Не раскатывай губу раньше времени, — остановил его Меркулов. — Эти денежки еще заработать надо. Да и не за денежки работаем.
— Вам не платят зарплату? — жалостливо посмотрел на нас Грязнов.
— Не в этом дело, — оборвал его Меркулов. — Работать надо в любом случае — платят, не платят.
— Кстати, — вспомнил я. — Что там за гениальное соображение, даже решение, о котором совсем недавно ты здесь вел речь?
Меркулов перестал брюзжать, настроился на деловой лад.
— Собственно говоря, за этим я и пригласил вас сюда, господа хорошие, — сказал он.
— Да? — поддел его я. — А я думал — только из-за этих акул нарождающегося капитализма.
— И из-за них тоже, — с неудовольствием глядя на меня ответил Меркулов. — Но разговор с ними — всего лишь прелюдия к нашей беседе.
Мне не нравился его тон. Какой-то не по-меркуловски торжественный, если не сказать — напыщенный. Что это его сегодня так разобрало?
— Итак, — продолжал заместитель Генерального прокурора Российской Федерации Константин Дмитриевич Меркулов, — принято решение, причем на самом верху, — создать специальную следственно-оперативную группу на базе следственной части нашей прокуратуры и Московского уголовного розыска.
Грязнов спросил:
— Речь идет о расследовании дел об ограблениях банков?
— Так точно, — кивнул Меркулов. — Эта группа, о которой идет речь, получает кодовое название «Пантера».
— Вот так, да? — не удержался я. — А почему именно пантера? Не тигр, не осел, к примеру?
— Ты против? — поморщился Меркулов.
Действительно, зачем это я?
— Да нет, — пожал я плечами. — Мне все равно, хоть кенгуру.
— Итак, группа именуется «Пантера», — повторил Меркулов и взял в руки лист, лежавший на его столе. — В группу входят тринадцать следователей прокуратуры и милиции, шестнадцать оперативников и тридцать силовиков-милиционеров.
— Это что, готовый список? — вспыхнул Грязнов. — Ты составил список без согласования со мной? Откуда известно, кого именно я намеревался включить в эту группу из числа моих людей?
— Этот список касается только работников следственной части Генпрокуратуры, — объяснил ему Меркулов. — Список ваших людей я жду у себя на столе к четырнадцати часам.
— Но… — попробовал возразить ему Грязнов, однако Меркулов перебил его, причем довольно жестко.
— Никаких «но»! Решение согласовано с твоим министром. Так что будь добр — к четырнадцати часам.
Я с утра был не в своей тарелке, все мне было что-то не так, и сейчас еще несло по наезженной колее.
О проекте
О подписке