Не прошло и месяца после падения самодержавия, как Краузе написал: «Мы сидим на вулкане, но взрыв этого вулкана уж не сулит нам новых свобод…» И далее: «Боюсь, что нам суждено дождаться краха». Опасные «симптомы» он увидел в развернувшейся борьбе за власть. Однако главная причина предстоящих потрясений, на его взгляд, заключалась не в отсутствии единения общественных сил, двоевластии и даже не в действиях левых партий, «отказавшихся от слишком острой принципиальной постановки вопросов, а в стихийной некультурности масс, не подчиняющихся никаким партийным лозунгам (ведь в партии у нас организовано ничтожное меньшинство населения)». С самого начала революции он утверждал, что расчет на самосознание и благоразумие масс неоправдан, поскольку требовал от них высокой культуры, а чего не было – того не было.

Фридрих Оскарович сознавал, что является свидетелем «гигантских исторических событий». С волнением он писал жене, что на их глазах «в муках рождается новая эпоха в истории, что на новых началах перестраивается не только жизнь отдельных народов, но и взаимоотношение их, весь строй мысли, мышления людей». Каков бы ни был исход революции в России, ее мировое значение было для Краузе очевидным: «Это начало крушения всего умственного строя современной нам (или прошедшей уже?) культуры, вернее, цивилизации, доведенной до абсурда этой бессмысленной войной, этим гигантским преступлением, грехом против Святого Духа!»

На фронте Краузе недоставало живого общения и обмена мыслями с женой, с москвичами. Он не вполне доверял газетам, чувствовал фальшь официальных сообщений, например, в жгучем вопросе о войне и мире. Фридрих Оскарович засыпал жену вопросами о текущих политических событиях и настроении общества.

Муж искал в ней «свободную гражданку», а находил «просто женщину» – жену и мать. «Не знаю как ты, но я не могу сейчас не чувствовать себя прежде всего гражданином, близко принимающим к сердцу судьбы своей родины», – укоризненно писал Краузе жене.

Александра Ивановна со слезами читала его письма. Она видела в них «только речи гражданина», представлявшие собой «ценный материал для архива», но не для нее. Ей казалось, что политика заслонила мужу семью. После тяжелых родов она долго не могла прийти в себя, все ее мысли вращались вокруг маленькой дочери: где найти няню и прачку, достать продукты и дрова, снять квартиру, заработать деньги и когда же, наконец, вернется домой муж? «Сколько обязанностей на мне лежит: мать, жена, врач, хозяйка, гражданка… С честью я, кажется, несу только одну, ради нее я отказываюсь от всего», – отвечала она мужу. Кормящей матери, целиком поглощенной заботами о дочери, недосуг было рассуждать о политике, она почти ни с кем не общалась и едва успевала просматривать газеты.

Супруги словно говорили на разных языках, начались взаимные упреки, обиды и обвинения в непонимании. Еще недавно счастливый брак стал давать трещину. Уступая настояниям мужа, Александра Ивановна вскользь упоминала о политике. Для нее настоящая свобода и демократия не имели ценности, когда люди находились «под наркозом войны». В политическом отношении она симпатизировала социал-демократам за их приверженность миру и защите интересов рабочего класса, хотя ее высказывания о политике часто зависели от настроения.

Муж подтрунивал над ее симпатиями меньшевикам, называл «ортодоксальной марксисткой» и шутливо заявлял: «Мы с тобой политические противники, Шурочка!..» Его политические взгляды можно охарактеризовать как умеренно-либеральные с народническим оттенком, но за время войны он заметно «полевел». Фридриха Оскаровича раздражали доктринерские речи и «империалистические стремления» кадетов, он присматривался к левым партиям и порой даже находил, что они, «по-видимому, достаточно благоразумны и сдерживают массы».

Оба «политических противника» возлагали надежды на А. Ф. Керенского, считали его истинным героем революции, который «не живет, а горит». Фридрих Оскарович восхищался его удивительной энергией, горячим сердцем и трезвым умом, называл «нашим пламенно-холодным Дантоном», По убеждению Краузе, именно «ему удалось соединить несоединимое: буржуазное правительство с пролетариатом» и тем самым спасти Россию от анархии в первые дни революции. Быть может, полагал Фридрих Оскарович, «ему удастся спасти ее еще раз».

Самым животрепещущим вопросом для разъединенной молодой семьи был вопрос о мире. Краузе казалось, что революция и подъем демократического движения создали основу для мирных переговоров. Не умаляя значения экономических трудностей, он вновь подчеркивал роль «психологических моментов» и выводил на первое место изменения, произошедшие в психике людей. «Тяжелое экономическое положение не помешало Германии с полным напряжением воевать до сегодняшнего дня. Сильная воля всё превозмогает. У нас же теперь нет психологических оснований для напряжения всей своей воли. Не будет этих оснований вскоре и у Германии, если ей не придется больше бояться за свое существование как великой державы», – рассуждал Краузе.

Сколько бы ни призывали политики к продолжению войны до победы, – приходил он к заключению, – «решают, в конце концов, вопрос все-таки массы, совокупная воля всего народа». Война стала катализатором революции, а революция обрекала Россию на поражение в этой войне. Наивно было предполагать, что, ощутив свою силу и свободу, уставшие от затянувшейся войны «массы» будут продолжать сражаться и умирать неизвестно за что. Требование мира возобладало над призывами к войне до победного конца. Революция дала народу надежду на возвращение к мирной жизни и ее переустройство на справедливых началах, а Временное правительство, связанное союзническими обязательствами, эту надежду не оправдывало.

С первых дней революции Фридрих Оскарович поставил относительно войны «совсем скверный прогноз». Ее продолжение, в то время как армия теряла боеспособность, «массы» выходили из-под контроля, обострялись национальные противоречия, особенно на Украине и в Прибалтийском крае, было чревато новым социальным взрывом. Краузе был убежден, что, не будь войны и угрозы разгрома извне, «правительство и рабочий класс столковались бы». Он отчетливо сознавал, что «нам сейчас до зарезу необходим мир», но мысль о сепаратном мире тогда еще не приходила ему в голову.

Без союзников Россия в том состоянии, в каком она находилась весной 1917 года, вышла бы из войны с утратой территорий, что создавало угрозу для новой власти и при любом раскладе ослабило бы страну. Между тем вскоре после отречения Николая II в предвкушении близкой победы в войну на стороне Антанты вступили США. Союзникам нужна была победоносная война, России нужен был немедленный мир. Ситуация зашла в тупик, и благоприятного для России выхода из этого тупика не предвиделось. Временное правительство сделало ставку на продолжение войны.

Летом 1917 года возобновились активные военные действия на фронте. Как и предрекал Фридрих Оскарович, июньское наступление русской армии закончилось провалом. Временное правительство пыталось списать военное поражение на большевиков, развернувших агитацию против войны. «Теперь во всем виноваты большевики, а разве они имели бы успех, если бы почва была не так удобна?» – резонно замечала Александра Ивановна вскоре после июльского кризиса и кровопролитных событий в Петрограде. Обвинения большевиков и лично В.И. Ленина в государственной измене оба супруга отвергали.

Хотя неудачи преследовали русскую армию, у Краузе еще теплилась надежда на заключение мира вместе с союзниками. «Нам необходимо с грехом пополам дойти до худого мира, но это возможно только совместно со всеми воюющими. Надо как-нибудь дотянуть и стараться дотянуть получше», – писал он. Армия разваливалась, в тылу бесчинствовали «взбунтовавшиеся рабы», в экономике царила разруха, а власть демонстрировала свое бессилие. Никаких шансов «дотянуть получше» уже не осталось, впереди страну ожидал только «похабный мир».

Еще в мае – июне 1917 года в ответ на жалобы жены на растущую дороговизну и нехватку продуктов в Москве Фридрих Оскарович сообщал, что в полках тоже голодают: были сокращены рационы, люди питались затхлым хлебом, иногда протухшей солониной и полусгнившей рыбой. Ужасающими темпами распространялась цинга. А ведь всего полтора года тому назад, празднуя Рождество с товарищами «на позициях», Краузе лакомился фазанами и мороженым из шампанского. В июле – августе в Румынии солдат спасал подножный корм, главным образом овощи. Цинга в войсках пошла на убыль и, наконец, прекратилась, но появилась желтуха.

Моральный дух солдат падал. Однако в сокрушительном поражении на фронте Фридрих Оскарович винил не армию, а тыл с его забвением общих государственных нужд, торжеством мелкого личного эгоизма, погоней за наживой и развлечениями. Такого же мнения была и Александра Ивановна, но в отличие от мужа, осуждавшего «психологию тыла» и поведение уклонявшихся от военной службы коллег, она резко отзывалась об учинившем «вакханалию» народе и отсутствии у него даже проблеска сознательности.

Фридрих Оскарович стоял на своем: по большому счету проблема заключалась в недостатке культуры, и в этом не было вины народа – «некультурный народ в два-три месяца не может сделаться культурным». Поэтому «эксцессы, анархия и всякие нелепости неизбежны». Для их прекращения нужна упорная просветительская и организационная работа «культурных слоев населения». Он не осуждал солдат и писал: «Их грехи – это наши общероссийские грехи: темнота, привычка делать всё из-под палки. Они в этом отношении далеко не худшие. И были бы они еще лучше, если бы ваш ужасный тыл не развращал их так систематически».

Поразительно, что, пройдя через мясорубку войны и многое пережив, Фридрих Оскарович стал истинным патриотом России. Его вера в величие России, в гениальность и здравый смысл русского народа удивляла его русскую жену. Всячески стараясь ее подбодрить, Краузе писал: «Верю же я в то, что народ столь высокоодаренный, создавший великую национальную литературу, искусство и музыку, не может погибнуть зря, должен, в конце концов, найти в себе силу созидательную, творческую, организующую, должен найти в себе и талант государственного строительства. Ведь у нас нет навыков, кроме подпольных, узкофракционных. Мудрено ли, что нам приходится сто раз ошибаться, прежде чем найти правильный путь, до всего доходить горьким опытом?..»

Он стремился вселить в жену уверенность, что настанут лучшие времена, надо только «перетерпеть, перестрадать», «Разве можно было бы жить и работать в теперешней России, не веря в ее будущее?» – задавался вопросом Краузе. Но даже его порой одолевали сомнения. В сентябре он написал жене: «А Россия уже не на краю гибели, а в самой пропасти, израненная, обессиленная, окончательно измученная. Выберется ли она когда-нибудь из этой пропасти, залечит ли свои раны?» Александра Ивановна уже ни во что не верила, проклинала войну и твердила: «Мир, какой угодно ценою, только бы мир».

Война была проиграна. Краузе чувствовал себя опустошенным, «никому не нужным паразитом», терзался от собственной беспомощности, тоже проклинал «мировую бойню», которая душит и губит их, и с горькой иронией отзывался об этом «героическом» времени, каким оно может представиться потомкам. В сентябре в его письмах впервые появилось упоминание о грядущей гражданской войне: «Кажется, мы достигли апогея личного и общественного несчастия. Дальше ехать некуда. Что может нас ожидать еще худшее? Позорный мир?

Но для нас сейчас и позорный мир явится ни с чем не сравнимым благом, надо же в этом сознаться. Гражданская война? Она покончит с неопределенностью, и восторжествует какая-нибудь одна сторона. Это хоть шаг к выздоровлению».

Задумываясь о будущем, он писал: «Какие мы будем после войны? Что от нас, от прежних, останется? Разрушенная вконец нервная система… Озлобленность по отношению ко всем более счастливым, спокойным, равнодушным… Затаенное чувство обиды и горечи на всю жизнь… Неужели такие настроения будут доминировать? Страшно даже подумать. Хочется отогнать эти чувства. Но ведь они ползут, надвигаются… Вот где источник большевизма… Горе нам!»

При мысли о будущем Александра Ивановна испытывала страх и ужас. Она умоляла мужа приехать, иначе у нее «не хватит сил бороться за эту проклятую жизнь». В октябре 1917 года Фридрих Оскарович вернулся в голодающую и замерзающую Москву. Его предчувствие гражданской войны оправдалось. В следующем году его вновь мобилизовали, на этот раз в Красную армию, где он самоотверженно работал в госпиталях, боролся с «испанкой» – особо тяжелой формой гриппа, эпидемиями сыпного и возвратного тифа.

Вместе с Александрой Ивановной он налаживал работу первой в Уфе детской больницы. После демобилизации в 1921 году Краузе целиком посвятил себя любимому делу – педиатрии, занимался организацией Лосиноостровского санаторного отделения Дома охраны младенца, который в следующем году стал называться Государственным научным институтом охраны материнства и младенчества.

Счастливого конца у этой семейной истории не получилось. Еще в июле 1917 года Краузе заметил жене: «Какие мы по существу разные с тобою люди! А, между прочим, оба хорошие…» Супруги постепенно отдалялись друг от друга, и в 1929 году брак завершился официальным разводом. Их дальнейшая судьба сложилась по-разному. К этому времени Фридрих Оскарович уже соединил свою жизнь с Верой Федоровной Берсеневой, человеком высокой культуры и душевных качеств. Они зажили втроем вместе с ее шестилетним сыном от предыдущего брака Руфом. В том же 1929 году у них родилась дочь Елена.

В 1931 году семья перебралась в Магнитогорск, где ударными темпами возводился грандиозный металлургический комбинат. С присущей ему кипучей энергией Фридрих Оскарович взялся за организацию детского здравоохранения в новом уральском городе. Вера Федоровна заведовала библиографическим отделом научно-технической библиотеки Магнитогорского металлургического комбината и много внимания уделяла переводам иностранной литературы на русский язык. В 1932 году у них родился сын, названный в честь деда Оскаром. Семейный быт понемногу налаживался.

Мирное течение жизни прервала война. В марте 1942 года Фридриха Оскаровича арестовали якобы «за антисоветскую пропаганду» и приговорили к расстрелу, затем замененному десятью годами лагерей. В декабре по тому же надуманному обвинению арестовали его жену и приговорили к такому же сроку наказания. Детей приютила их тетя по материнской линии – вдова, у которой было двое своих малолетних ребятишек.

В 1960-х годах оба супруга были полностью реабилитированы. Вера Федоровна не дожила до этого времени, она умерла в лагере в 1950 году, что стало для

Фридриха Оскаровича большим ударом. Сам Фридрих Оскарович освободился из заключения в 1952 году и поселился в селе Тарноге в отдаленном лесном краю Вологодской области, где работал районным педиатром. После выхода на пенсию в 1956 году Краузе перебрался в старинный город Волхов на Орловщине. Там он растил сад, разбирал семейный архив и писал воспоминания до самой своей смерти в 1973 году.

Александра Ивановна, с молодости тяготевшая к научным исследованиям и находившая для них время даже в самые трудные годы своей жизни, пошла по этой стезе. Эта незаурядная, стойкая и скромная женщина посвятила себя науке, стала видным ученым, членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР, профессором, заслуженным деятелем науки РСФСР. В 1945–1952 годах она занимала высокую должность главного педиатра Министерства здравоохранения СССР. Когда Фридрих Оскарович и Вера Федоровна были репрессированы, она помогала их детям, спасая ребят от голода и всегда бережно хранила письма бывшего мужа. Ныне здравствующие дети Фридриха Краузе, Елена и Оскар, сохранили благодарную память о «тете Саше».

Рядом с Александрой Ивановной до последних дней оставалась ее дочь Ирина, выпускница Института иностранных языков и 2-го Московского медицинского института, начало которому положил медицинский факультет Московских высшихженских курсов. Будучи очень разносторонним человеком с независимым характером, она испробовала свои силы на разных поприщах, но в итоге взяла на себя заботу о матери и предпочла остаться, как теперь сказали бы, фрилансером, «свободным художником».

После смерти матери в 1958 году Ирина озаботилась перепечаткой выдержек из писем отца 1914 года. Она ушла из жизни в 1993 году, и тогда письма попали к младшим детям Фридриха Оскаровича. Его сын, продолжатель семейной традиции, педиатр, заслуженный врач Российской Федерации, почетный гражданин города Череповца Оскар Фридрихович Краузе заинтересовался отцовскими письмами и проделал большую работу для подготовки книги, первоначально предназначавшейся для семейного чтения.

Несомненно, письма Фридриха Оскаровича Краузе являются редким и по-своему уникальным историческим источником, представляющим интерес не только для его потомков, но также для историков и широкой читательской аудитории. Перед нами ценный «человеческий документ», принадлежащий перу наблюдательного и вдумчивого очевидца и непосредственного участника событий переломной эпохи в жизни нашей страны. Письма Фридриха Оскаровича дополнены выдержками из ответных писем Александры Ивановны, которые рисуют яркую картину московской жизни военной поры.

Фридрих Оскарович не просто фиксировал текущие события в своих «письмах-дневниках», как он сам их называл. Он стремился беспристрастно осмыслить происходящее и временами приходил в отчаяние: «Нет, положительно нельзя окончательно выяснить истину в этой кошмарной войне. Только история, быть может, выяснит ее». Тем не менее он не сдавался и писал, что всю жизнь будет изучать эту войну по документам и материалам, ведь это и его личное дело. Настанет время, предполагал он, когда они с Шурочкой перечитают все свои письма и с высоты «птичьего полета» посмотрят на прошедшее – на то, что им довелось пережить, что их волновало и мучило.

На память о войне он собирал немудреные «артефакты»: осколки снарядов, обойму патронов, львовскую крону, кое-что из оружия и амуниции, и мечтал завести «шкаф редкостей» для своих военных трофеев. Он настойчиво просил Александру Ивановну сохранять номера газет с важными сообщениями «и всё, что имеет хоть некоторый исторический интерес» и может пригодиться для будущих исследований и справок.

У Фридриха Оскаровича был пытливый ум и жилка гуманитария. Он был завзятым книгочеем, всерьез интересовался историей, выписывал исторические журналы и понимал, что живет в особую историческую эпоху. Среди множества книг, которые он читал, было немало книг по истории. В одном из своих последних писем с войны он заметил: «Если бы не книги, было бы совсем плохо…» Сам того не ведая, он написал свою книгу, это правдивое и бесхитростное повествование о себе, своей любви и своем времени.