Глава 3. Учеба в университете

Осенью 1824 года Блюмгард поступил в Тюбингенский университет, иными словами, «шёнтальский выпуск» перешел в богословскую семинарию в Тюбингене. Во главе этой семинарии стоял эфор^[5], ему ассистировали «репетиторы» – молодые теологи, в свое время на «отлично» выдержавшие свой экзамен. Такое устройство, когда наиболее усердные и талантливые выпускники прежних лет становились наставниками молодого поколения семинаристов, способствовало тому, что Тюбингенская семинария считалась одним из лучших богословских образовательных учреждений и снискала себе славу неисчерпаемого источника для подготовки все новых видных писателей.

О своем тюбингенском периоде жизни Блюмгард рассказывает прихожанам в Мётлингене следующее: «Мое пребывание в Тюбингене с 1824 по 1829 год было для меня столь же благодатным, сколь и в Шёнтале. На том, как складывалась учеба, которая по мере моего углубления в нее становилась для меня все более важной, останавливаться не буду. Воздавая хвалу Богу, с благодарностью замечу, что само устроение евангелической семинарии, добросовестность многих учителей, братские отношения с товарищами немало облегчали мне жизнь. Порой бывало трудно, но Бог каким-то образом – сегодня мне думается, не иначе как чудом – всегда помогал мне справиться с трудностями. Часто возникало ощущение, будто он слышит мои молитвы, и это еще больше укрепляло мою живую веру в Него. Особенно грело мне душу общение с новыми товарищами, которых я обрел с Божьей помощью в Тюбингене. Двое из них давно уже почили в Бозе. Один, Рудольф Флад из Штутгарта, служивший викарием в Освайле и умерший в своем родном городе, будучи человеком зрелым и искушенным в христианской жизни, стал моим наставником и уберег меня от многих ошибок. Другой, Мосман из Шаффхаузена, краткая биография которого в свое время публиковалась, обладал добрейшей душой, чистой и по-детски наивной, подобной которой я более никогда не встречал. Его чуткая совесть, его искренняя вера и сердечность братской любви уподобились для меня благодати Божьей. Особенно душеполезным оказалось участие в союзе христианских студентов, и я до сих пор с сердечным трепетом вспоминаю задушевные беседы, которыми имел удовольствие наслаждаться в их кругу».

Не правда ли, весьма странное описание университетской жизни! Он кратко упоминает о своей учебе, много подробней и с теплотой говорит о своих житейских трудностях и о том, как он в их преодолении познавал Божью помощь. Особенно красноречиво и живо Блюмгард вспоминает о своих друзьях.

Причина краткости Блюмгарда в описании своей учебы, как он сам ее объясняет, кроется в уровне образованности читателей – жителей Мётлингена. И все же из него можно заключить, что никто из университетских преподавателей не оказал на Блюмгарда особого влияния, способного творчески сформировать или хотя бы пламенно вдохновить его душу. Тем не менее он вспоминает о них исключительно с благодарностью, называя некоторых поименно, например, некоего Штейделе. Они не были гениями, выдающимися умами, лидерами могучих партий или основателями школ, а были простыми, честными, трудолюбивыми учителями^[6], которые, по его выражению, не философствовали, а учили. Но такими были не все. Блюмгард по-своему постигал теологию, руководствуясь уже сложившимися убеждениями. В отличие от некоторых, он превыше всего ставил Священное Писание и содержащееся в нем Откровение Божье, и именно поэтому в его изучении им двигало гармоничное устремление как ума, так и сердца. Насколько можно судить по его проповедям того времени, Блюмгард уже тогда читал Писание теми «просветленными очами сердца» (у Лютера в отступление от первоначального текста: «очами разума»), в той гармонии «премудрости» и «сердца», достичь которой советует читающему апостол Павел (см.: Еф 1:18). С этим связана и та скрупулезность, с которой Блюмгард позже трактовал смысл отдельных мест в Библии, и та широта взгляда, с которой он обозревал взаимосвязи в целом и которая просматривалась уже в его первых проповедях. Наряду с Библией Блюмгард ревностно изучал труды Реформации, в особенности Лютера, и навсегда проникся его образом мышления, ставшим для него понятным и незыблемым. Столь же усердно изучал он тогда и догматику, о чем свидетельствуют его более поздние труды и проповеди. Со временем это проявилось в нем двояким образом: с одной стороны, при пытливом уме стремление к точности юриста, когда каждую мысль он проверял на верность передачи Божественной истины. С другой стороны – по-детски простое и именно поэтому предельно ясное изложение. «Простота, – любил повторять он, – признак Божественного». Его убеждения, догматически безупречные и строго согласованные между собой, сливались в единую картину; его постоянное стремление увидеть в каждом новом духовном прозрении еще один «кирпичик» мироздания придавало его мышлению отпечаток цельности, конкретности и достоверности, отличавший его от некоторых других проповедников. Здесь следует упомянуть еще об одной особенности его богословской мысли: он был врагом общих фраз и пустословия, отвергал всяческое «духовное понимание», когда духу приписывалось некое чудесное свойство – открывать якобы заключенный в словах особенный смысл. Он же воспринимал все «как написано». Отсюда развилась и раскрылась удивительная весомость и всеохватность его миросозерцания и мышления, когда он оперировал исключительно всеобъемлющими величинами. И многих поначалу это оттолкнуло от него и заставило даже сомневаться в силе его мысли. Но что удивительно: каждый, кто попадал под пастырский надзор Блюмгарда, сам не замечая того, очень быстро расставался с лишенными сути, якобы «духовными» понятиями, и ему, как будто бы очнувшемуся от недуга, вдруг становилось очевидно, насколько часто вводят нас в мистическое заблуждение эти самые «духовные» понятия, лишая нас познания действительной истины и истинной действительности. Вот, пожалуй, и все об изучении Блюмгардом теологии.

Впрочем, при выборе учебных предметов он не многим отличался от своего друга Гофмана и следовал принципу: «Всюду моя пажить». Где он надеялся получить действительно стоящие знания, к той области наук он и обращался. Так, к примеру, он посещал лекции по медицине; в последующем мы увидим, что он обладал специальными знаниями из области мировой истории, физики, астрономии и других областей, причем в таком объеме, который позволяет предположить, что он изучал их еще раньше. Занимался

Блюмгард и музыкой; сам, без учителя, упражнялся в игре на клавире, переписывал пьесы Бетховена. Кроме того, стараясь любыми способами поддерживать семейный бюджет, он вместе с Гофманом и другими сокурсниками переводил по заказу одного штутгартского издателя английские труды на немецкий язык. Будучи студентом семинарии, не мог он обойти вниманием и философию, ибо университетская программа предусматривала знакомство с трудами Канта, Фихте, Шеллинга. Согласно учебному плану, первые два года в университете были посвящены изучению философии, тем более что новейшие блистательные достижения в этой области были студентам много интереснее, чем не слишком выразительная теология того времени. Это было время, когда идеи Шеллинга и Гегеля будоражили умы студентов в Тюбингене. Некоторое время в поток шеллинговских мыслей был вовлечен и друг Блюмгарда Гофман. Сам же Блюмгард, в силу не только своего понимания Библии, но и в силу своего не приемлющего всяческих «эмпирических фикций» разума, устоял. Продолжая свои самостоятельные занятия, он написал сочинение о свободе и несвободе человеческой воли, о проблеме, тесно перекликающейся с краеугольной мыслью Шеллинга. Это сочинение удостоилось даже похвалы его наставника: «Ну и ну, а Блюмгардик-то оригинален, весьма оригинален!» Из общего увлечения философией и художественной литературой, рассказывает биограф Гофмана, родился студенческий кружок. Гофман и Блюмгард были среди старших его членов, среди младших же было немало таких, кто в будущем стал знаменитостью: например, теолог Давид Фридрих Штраус, эстетик Фридрих Теодор Фишер и поэт и критик Густав Пфицер. Один из них, вспоминая о Блюмгарде, справедливо отмечает, что разносторонность его университетских штудий стала фундаментом его широкой образованности, отличавшей «пастора из Бад-Болля». К общению с ним стремились даже люди в высшей степени образованные, находя в этом для себя много полезного.

Кратко рассказав в своей «Биографии» об учебе, Блюмгард тепло и душевно говорит об испытанных им «облегчениях», благодаря за них семинарию, учителей, друзей и конечно же Бога, явно подразумевая здесь свое безденежье. Он, беднейший из студентов, считал своим долгом и обязанностью поддерживать материально осиротевший родительский дом, храня ему свою детскую верность, что благотворно отразилось на его душе, познавшей через нее Божественную и человеческую помощь в различных ее проявлениях. Поэтому он продолжает изучать английский язык, который ему очень пригодится в будущем. Английский – язык культуры, на котором говорят жители островов и побережий во всем мире, и именно знание этого языка помогло Блюмгарду собрать обширные уникальные сведения о положении дел с Царством Божьим на земле, которых так жаждало его страждущее за все народы пасторское сердце.