Свет в адвокатском бюро не горел, за исключением одного кабинета. Кабинета Миры Андерсон. Ее коллега разлеглась на двух креслах, выискивая в интернете чартерные рейсы.
– Чартер? Ты же не любишь уходить в отпуск, – напомнила ей Мира.
Коллега только потянулась, как кошка, которой читают мораль.
– Не люблю. Но такое тело, Мира… не предъявить его в бикини хотя бы раз в год – просто преступление!
Мира рассмеялась. Господи. Коллеге до сих пор ничего не стоит ее рассмешить. Вот это подруга.
– Скажи, когда закажешь билеты. Я позвоню и предупрежу всю страну, чтобы запирали мужей.
Коллега с серьезным видом кивнула:
– И сыновей. И отцов, если я перепью бренди.
Мира улыбнулась. Потом медленно моргнула и пробормотала:
– Спасибо, что ты здесь…
– У меня дома вай-фай плохой. – Коллега пожала плечами.
Брехня, конечно. Коллега сидела в конторе, потому что знала: Мира не хочет сегодня вечером рано уходить с работы, сидеть в пустом доме и ждать Петера. Коллега не судила, не переливала из пустого в порожнее – просто оставалась в единственном кабинете, где горел свет.
Господи. Вот это подруга.
«Не влюбляйся в хоккейный клуб. Он не ответит тебе взаимностью». Так говорила Петеру Андерсону мать. Она была мягче отца, Петер иногда думал, что отец тоже, наверное, был мягче – до того, как мать заболела. «Не думай, что ты что-то собой представляешь», – говорил отец. Петер не слушал ни ее, ни его.
Он звонил всем знакомым. Всем, с кем когда-то играл. Просил совета, просил денег, просил игрока, чтобы спасти клуб. Все выражали понимание, все сочувствовали, но хоккей живет таблицами. Никто ничего не делает за так.
Зазвонил телефон. Звонил друг детства Фрак, хозяин нескольких продовольственных магазинов и последний настоящий спонсор «Бьорнстад-Хоккея». Дрожащим голосом Фрак проговорил:
– Это же черт знает что такое, Петер. Черт знает, это… они… ну, такое устроили…
– Что? – спросил Петер.
– Ты, главное, детям не показывай. Эти… засранцы эти, они… в сегодняшней местной газете – некролог. Твой.
Петер ничего не ответил. Месседж он понял. Можно сколько угодно твердить себе, что «критика – часть работы» и что «не принимай близко к сердцу». Но человек есть человек. Увидишь свое имя в некрологе – и поневоле примешь близко к сердцу.
– Да наплюй на них… – сделал попытку Фрак, но он и сам понимал, что плюнуть на такое невозможно.
Можно, наверное, спасти хоккейный клуб Бьорнстада, даже если за тебя не все. Но если все – против тебя…
Петер положил трубку. Пора бы домой, но Мая живет в палатке с Аной, а Лео ночует у приятеля. Петер и Мира останутся в доме одни, и Петер знал, что скажет Мира. Она попытается склонить его к капитуляции.
Поэтому Петер завел «вольво» и сел за руль. Прочь из Бьорнстада, по дороге, на максимальной скорости.
В кабинете у Ричарда Тео висело изображение аиста. По образованию Тео был статистиком и знал, что статистические данные – самый простой способ убедить людей в существовании любой причинно-следственной связи. Что высокие цены ведут к болезням, алкоголь – к авариям, бедность – к преступности. А еще он знал, что цифры всегда можно подогнать под нужды политиков.
В одной британской книжке Тео вычитал, что, согласно статистике, в городах, где аистов много, ежегодная рождаемость гораздо выше, чем в городах, где аистов мало. Что же мы видим? Что аисты приносят детей? – саркастически вопрошал автор и сам себе отвечал: – Нет, конечно. Просто аистов больше там, где много печных труб, потому что аисты вьют гнезда на трубах. Много печных труб – значит, много домов, много домов – значит, много жителей и, как следствие, много детей.
Поэтому кабинет Ричарда Тео и украшало изображение аиста. Чтобы каждый день напоминать Тео: неважно, что происходит. Важно, как ты объяснишь это людям.
Другие животные его тоже интересовали. Например, медведи и быки. Как все местные, он с детства усвоил, что так называются хоккейные клубы, но, изучая экономику за границей, он узнал и другое. Что на жаргоне Уолл-стрит «быки» – это брокеры, что играют на резком подъеме курса, а «медведи» – на беспощадном медлительном понижении. Но главное – нужны и те и другие, их борьба удерживает экономику в равновесии.
То же самое, по мысли Ричарда Тео, относится и к хоккейным клубам, только здесь Тео стремился нарушить равновесие. По простой причине: когда все хорошо, когда люди довольны – выигрывает истеблишмент. А когда люди злятся и ссорятся – выигрывают люди вроде Ричарда Тео. Аутсайдеру, чтобы обрести власть, нужен конфликт. А если конфликта нет? Тогда придется его создать. Тео набрал номер старинного лондонского приятеля.
– Все договорились? – спросил он.
– Да, никто не соскочил. Но, сам понимаешь, новым владельцам нужны определенные… политические гарантии, – напомнил лондонский приятель.
– Они получат все, что хотят. Проследи только, чтобы они появились здесь и выглядели довольными на фотографиях в местной газете, – улыбнулся Тео.
– А ты чего хочешь?
– Я хочу быть их другом, – заверил Тео.
Лондонский приятель рассмеялся:
– Да-да, как всегда.
– Это хорошая сделка, новые владельцы останутся довольны, – пообещал Ричард.
– Отличная сделка, – согласился лондонский приятель, – и ее нельзя провести без твоих познаний и политических связей. Новые владельцы ценят твою помощь. А теперь скажи честно: откуда у тебя такой интерес к этой фабрике?
Голос Тео был спокойно-доброжелательным.
– Потому что фабрика находится в Бьорнстаде. Она нужна мне, потому что она даст мне хоккейный клуб.
Лондонский приятель снова рассмеялся. Когда они с Тео познакомились, еще студентами одного английского университета, Тео располагал небольшой стипендией и парой пустых карманов. Он был сыном учительницы и фабричного рабочего, который продвинулся по профсоюзной линии как настолько жесткий переговорщик, что, согласно легенде, руководство фабрики назначило его управленцем среднего звена, только чтобы избавиться от оппонента. Отец растолстел, стал удобным, а вскоре и неопасным. Эта история показала Ричарду Тео, что можно сделать, имея власть. Поэтому, поступив в университет, он сознательно водился с людьми определенной категории: слабаками из богатых семей, неуверенными и затравленными. А Тео был весельчак и балагур, свой парень и душа компании, к тому же умел болтать с девчонками. Такие качества везде ценятся. Так он разжился верными друзьями, которые вскоре унаследовали власть и деньги. Эта история показала Тео, как важно заводить связи.
Вернувшись домой, он из всех доступных ему партий выбрал самую незначительную, по той же причине, по которой начал свою политическую карьеру в Бьорнстаде, а не в столичном городе: иногда эффективнее быть большой рыбой в маленьком пруду, чем маленькой рыбой в большом. Направления и цвета политики были ему безразличны, он с одинаковым успехом мог оставаться на прямо противоположных концах спектра. Некоторых людей ведут по жизни идеалы; Ричарда Тео двигали результаты. Другие политики называли его «оппортунистом» с «простыми ответами на сложные вопросы», из тех, кто стоит рядом с безработными в баре «Шкура» и поет им в уши про инвестиции коммуны в промышленность, а в следующую секунду обещает предпринимателям с Холма снижение налогов. Тео легко находил козла отпущения каждый раз, когда в Низине происходило какое-нибудь преступление, ему ничего не стоило потребовать со страниц местной газеты «больше полицейских патрулей на улицах», одновременно критикуя политическую элиту за то, что она «выходит за рамки бюджета коммуны». Он заседал с защитниками природы, обещая противостоять давлению охотников на местное руководство, но, если того требовали личные планы Тео, в другом кабинете он подогревал в охотниках раздражение против волколюбов из столичных городов и противников огнестрела из правительства.
Самому Тео на подобную ерунду было, разумеется, глубоко плевать. Для него она служила способом показать, что он не нуждается во флагах. В политике нужна стратегия, а не пустые мечты. И теперь Тео присматривался, что сыграет еу на руку этим летом.
Давно уже ходили слухи, что больницу в Хеде закроют. И на фабрике в Бьорнстаде уже несколько лет шли сокращения. А теперь и «Бьорнстад-Хоккею» грозит банкротство. Надо неплохо разбираться в направлениях ветра, чтобы понять, как извлечь пользу из всех трех обстоятельств.
– ХОККЕЙНЫЙ клуб? Не думал, что ты такой уж большой любитель спорта, – поразился лондонский приятель.
– Я большой любитель всего, что идет мне на пользу, – ответил Ричард Тео.
Две женщины, Фатима и Анн-Катрин, ехали в маленьком автомобильчике по лесной дороге. Их сыновья Амат и Бубу весной стали играть в одной команде, медведь на их свитерах объединил и мам. Фатима летом убиралась в больнице, где работала медсестрой Анн-Катрин, так что они стали сходиться за кофе и обнаружили, что, хотя и родились далеко друг от друга, у них много общего: обе много и тяжело работали, громко смеялись и беззаветно любили своих детей.
Поначалу, конечно, разговоры часто сводились к слухам о закрытии больницы. Фатима тогда рассказала Анн-Катрин, что ее первыми словами на бьорнстадском диалекте стали: «Кто сказал, что будет легко?» Здешние люди нравились Фатиме тем, что не притворялись, будто мир устроен просто. Жизнь может обойтись с тобой сурово, может причинить боль, и люди это признавали. А потом широко улыбались и говорили: «Ну и что с того. Кто сказал, что будет легко? Это вам не в столицах жить!»
Анн-Катрин рассказала ей свою историю. О рано умерших родителях, о взрослении в лесу, когда экономика дышала на ладан, о том, как влюбилась в большого неуклюжего мужчину по прозвищу Хряк, потому что он играл в хоккей, как опасно раненный кабан, а на коньках был способен перемещаться только в одном направлении и на полной скорости. Анн-Катрин в жизни никуда отсюда не ездила, не видела мира, да и не нуждалась в этом. «Самые красивые деревья растут здесь», – клялась она Фатиме и прибавляла: «Да и мужчины здесь не такое уж позорище, с ними только терпение нужно».
Хряк и трое их детей, из которых Бубу был старшим, поглощали все внимание Анн-Катрин. Она рано вставала, кормила их, одевала и помогала Хряку с документами в мастерской, после чего ехала в больницу и отрабатывала долгие смены, наполненные самыми страшными часами в жизни других людей. Потом снова домой. «Уроки проверить, прибраться успеть, порой и слезинку со щечки стереть».
Но по вечерам, говорила она Фатиме, Хряк прокрадывался на кухню мягче, чем можно было ждать от человека с его телосложением. И обнимал ее, а она тесно прижималась к нему, и они с Хряком танцевали, ее ноги – на его лапищах, так что при каждом шаге Хряк немного приподнимал ее, и вся ее жизнь стоила тех минут. Вся жизнь. «Помнишь, Фатима? Когда дети маленькие, приходишь за ними в детский сад, они бегут к тебе и ПРЫГАЮТ тебе в объятия? Они бросаются тебе на руки всем телом, потому что не сомневаются – мы подхватим их. Для меня это лучший миг на свете». Фатима тогда улыбнулась и проговорила: «Знаешь, когда Амат играет в хоккей, когда он счастлив – это то самое чувство. Понимаешь?» Анн-Катрин поняла. Так они стали подругами.
Когда несколько недель назад после обеда Анн-Катрин рухнула на пол в больничном кафетерии, ее подхватила именно Фатима. И была одной из первых, кому Анн-Катрин рассказала о диагнозе. Фатима ходила с ней на обследования, возила к специалистам в другую больницу – чтобы Хряк мог оставаться дома в мастерской. И вот теперь обе сидели в машине, почти уже дома. Анн-Катрин устало улыбнулась:
– Ты слишком для меня стараешься.
Фатима решительно ответила:
– Знаешь, что я усвоила, приехав в Бьорнстад? Что, если мы не позаботимся друг о друге, этого не сделает никто.
– «Медведи срут в лесу, остальные срут на Бьорнстад!» – отозвалась Анн-Катрин голосом набравшихся стариков из бара «Шкура», и обе женщины захихикали.
Когда машина свернула на лужайку перед мастерской, Фатима прошептала:
– Ты должна сказать Бубу, что больна.
– Знаю, – всхлипнула Анн-Катрин, закрыв лицо ладонями.
Она хотела подождать, когда начнется хоккейный сезон, чтобы Бубу было где дать выход чувствам. Но у нее так мало времени. Что же делать? Как сказать детям, что умираешь?
«Овин» – ресторан на окраине Хеда, с живой музыкой и дешевым пивом. Как большинство подобных заведений, «Овин» – место встреч и для тех, кто хочет забыть свои проблемы, и для тех, кто их ищет. Катя Ович сидела в кабинете, склонившись над бухгалтерской книгой, когда охранник постучал по дверному косяку:
– Ты говорила, чтобы тебе не мешали, я помню. Но в баре сидит твой братик. В майке.
Катя уронила голову и раздраженно вздохнула. Встала, похлопала охранника по плечу, пообещала все уладить.
О проекте
О подписке