Старшее поколение называло Бьорнстад «Медведем», а Хед – «Быком», особенно когда города встречались на хоккейном поле. Так повелось много лет назад, никто уже и не помнил, когда бык появился на свитерах хедской команды – до или после того, как игроков прозвали быками. В окрестностях Хеда в то время и правда держали много скота: местность была более открытая, потому-то промышленность пришла именно туда – строить фабрики на открытой местности оказалось удобнее. Жители Бьорнстада славились трудолюбием, но леса здесь были гуще, и деньги стали утекать к южным соседям. Старики выражались метафорически: борьба быка и медведя – залог мирового равновесия, ведь покуда они дерутся, ни у кого не будет полной власти. Может быть, в те времена – когда работы и ресурсов еще хватало обоим городам – дела обстояли иначе. Сегодня стало труднее: всегда есть иллюзия, что насилием можно поддерживать равновесие.
Но насилие не поддается контролю. Как бы нам этого ни хотелось.
Мая была дома у Аны – в последние минуты покоя, перед тем как пришла первая эсэмэска, в последние мгновения, уместившиеся между днем, когда Кевин покинул город, и днем, когда преисподняя разверзлась снова. Три недели, на которые люди почти забыли о существовании Маи. Чудесные три недели. Очень скоро они закончатся.
Ана проверила, заперт ли оружейный сейф, потом удостоверилась, что ружья в сейфе не заряжены. Она солгала Мае, сказав, что хочет «почистить их», но Мая знала: подруга проверяет сейф, только когда ее отец срывается в очередной запой. Если охотник забывает запереть сейф или нечаянно ставил туда заряженное ружье, значит, он окончательно потерял берега. Такое случилось один-единственный раз, когда Ана была маленькой, вскоре после того, как мама бросила их с отцом; но тревога так и не отпустила Ану по-настоящему.
Мая лежала с гитарой на животе и делала вид, что не понимает, что к чему. Быть ребенком алкоголика – тяжкий крест, и Ана всю жизнь вела войну в одиночку.
– Слышь, дурында? – сказала наконец Ана.
– Что надо, чудовище, а? – улыбнулась Мая.
– Сыграй что-нибудь, – распорядилась Ана.
– Раскомандовалась. Я тебе что – крепостной музыкант? – фыркнула Мая.
Ана широко улыбнулась. Такую дружбу нельзя вырастить в теплице – такая дружба вырастает сама.
– Ну пожалуйста.
– Сама научись, ленивая ослиха.
– Мне-то зачем, дебилка, у меня ружье в руках. Сыграй, а то как пальну!
Мая рассмеялась. Когда пришло лето, они поклялись друг другу, что никто в этом сраном городе не отнимет у них права смеяться.
– И не депру какую-нибудь, – прибавила Ана.
– Заткнись, а? Хочешь слушать умцу-умцу – включи компьютер, – поморщилась Мая.
Ана закатила глаза.
– Ты не забыла? У меня РУЖЬЕ в руках! Если заведешь свои наркотреки, я пальну себе в череп, и виновата будешь ты!
Обе захохотали. И Мая стала играть самые веселые мелодии – которые, на взгляд Аны, были не такие уж офигеть веселые. Но ей в то лето выбирать не приходилось.
И тут музыку прервал двойной короткий писк двух мобильных телефонов. Потом еще два сигнала, и еще два.
Нагрузка у спортивного директора хоккейного клуба не на полный рабочий день. А на три полных дня, которые надо уместить в один. Порой Мира, жена Петера, не в силах сдержать раздражения, говорила: «У тебя две жены: хоккей и я». Она не добавляла, что половина всех браков заканчивается разводом, – зачем?
Для снижения общего градуса местные политики, собравшиеся в конференц-зале, настаивали, что «речь всего-навсего о спорте». Петер внушил себе, что политика и спорт никак не связаны, но это была величайшая ложь. Они связаны, но, когда политика играет нам на руку, мы называем это сотрудничеством, а когда она на руку другим, то коррупцией. Петер посмотрел в окно. Перед зданием городской администрации всегда развеваются флаги, чтобы засранцы, которые здесь окопались, знали, откуда дует ветер.
– Коммуна… мы… было принято решение о том, что мы будем бороться за проведение у нас чемпионата мира по лыжным видам спорта. Бьорнстаду и Хеду предстоит сотрудничество, – сообщил один из политиков.
Он старался выглядеть авторитарным, что нелегко, если одновременно подбираешь крошки от маффина, которые насыпались изо рта в карман пиджака. Все знали, что этот политик уже много лет пытается финансировать строительство конференц-отеля, и лыжный чемпионат – его шанс. По чистой случайности зять этого политика как раз работал в Ассоциации лыжных видов спорта, а жена руководила фирмой, которая организовывала выезды на охоту, а также «курсы выживания в лесу» для богатых столичных предпринимателей, которые вряд ли бы выжили без мини-бара и спа-процедур.
– Мы должны подумать об имидже края, Петер, – встрял другой политик. – Налогоплательщики волнуются. Весь этот негатив в СМИ нагнетает нервозность…
Он говорил так, будто вся проблема в нервозности. Как будто проблема не в самой ПРОБЛЕМЕ. Он налил Петеру кофе – человек с другим характером, возможно, запустил бы чашкой в стену, но насилие Петеру было чуждо. Он не дрался даже на льду, когда еще сам играл в хоккей. Собравшиеся втайне презирали его за это, с каждым днем все больше.
Они знали, что слабость Петера – в его чувстве ответственности. Петер считал себя в долгу перед городом. Хоккей дал ему все, и спортивному директору не ленились об этом напоминать. Как было написано на стене в раздевалке ледового дворца, «кому много дано, от того многого ждут».
Третий политик, льстивший себе мыслью, что он «называет вещи своими именами», сказал:
– У Бьорнстада нет юниорской команды, да и основной, считай, тоже! Вы упустили всех лучших игроков и почти всех спонсоров. Мы обязаны думать о налогоплательщиках!
Год назад местная газета задала этому самому политику острый вопрос насчет планов коммуны финансировать постройку нового, дорогущего ледового дворца. И он без колебаний ответил: «Знаете, чего хотят налогоплательщики Бьорнстада? Они хотят ходить на хоккейные матчи!» Каких бы взглядов ты ни придерживался, вали все на них. На налогоплательщиков.
Деньги попадут в те же карманы, только теперь карманы перебрались в Хед. Петер и возразил бы, да крыть было нечем. С муниципальными ассигнованиями на спорт коммуна мухлевала всегда, как явно, назначая «пособия», так и скрыто – под видом «займов» и «дотаций». Например, «арендовала» парковочные места возле ледового дворца, хотя территория принадлежала самой коммуне. Или снимала ледовый дворец, «чтобы покататься на коньках могли все желающие», которые, конечно, спали и видели, как бы покататься на коньках по средам с двух ночи до пяти утра. Один член правления клуба оказался по совместительству членом совета директоров управления коммунальной недвижимостью и вынудил это управление приобрести дорогой «спонсорский пакет» на хоккейные матчи, которые так и не были сыграны. Петер это знал. Старое руководство хоккейного клуба всегда было коррумпированным; Петер поначалу возмущался, но потом поневоле принял «правила игры». В маленьком городке спорту без поддержки коммуны не выжить. Поэтому Петер и не мог кричать о «махинациях»: политики знали ровно то же, что и он сам.
Они решили расправиться с клубом. И хотели только удостовериться, что он, Петер, будет держать язык за зубами.
На красных бейсболках накачанных восемнадцатилетних парней красовался атакующий бык. Парни занимали на пляже все больше места, расширяли границы, чтобы посмотреть, кто осмелится их остановить. Лео ненавидел их бессильной ненавистью.
Когда Кевин уехал из города, история зазвучала по-другому, но его бывшие приятели быстро приноровились к новой правде. Нужен был только другой лидер. Им и стал Вильям Лит, форвард первого звена и бывший сосед Кевина, предложивший парням ту версию, которой они желали. Он слышал, как родители месяцами повторяли за кухонным столом: «Это мы – жертвы, это у нас украли победу в финале. Если бы Кевин вышел на лед, мы бы победили! Но Петер Андерсон развел политику! А потом попытался возложить на НАС вину за то, что тот психопат изнасиловал эту шлюху, хотя мы-то уж тут никаким боком! А почему? А потому, что Петер Андерсон всегда нас ненавидел. Все ему в рот смотрят, типа звезда НХЛ и моральный авторитет, но отстранили бы Кевина от финала, будь это не дочка Петера, а? Если бы изнасиловали кого-нибудь из наших сестер, вызвал бы Петер легавых к Кевину прямо в день финала? Лицемер! Кевин – просто повод, Петер не хотел, чтобы парни с Холма играли в «Бьорнстад-Хоккее», и знаете почему? Потому что некоторые из нас имели несчастье родиться в состоятельных семьях. А Петеру Андерсону с его комплексом морального превосходства это кажется недостойным!»
Слова родителей звучали у Вильяма в ушах. Каждый сезон его мать, Магган Лит, раздражалась, что клуб ставит на ключевые позиции ребят из бедных районов, а когда приходит пора оплачивать счета, ждет, что раскошелятся родители с Холма. «Когда людям надоест оплачивать социальные прожекты Петера Андерсона?» – шипела она направо и налево, узнав, что клуб открывает хоккейную школу для четырех-пятилетних девочек.
И вот теперь Вильям орал на пляже:
– Они хотят открыть девчачий клуб!
Слова были понятными и потому действенными. После того, что совершил Кевин, все в команде Лита чувствовали двусмысленность и уязвимость своего положения. Так значит, Петер Андерсон их ненавидит? Отличная новость. Ненавидеть того, кто уже ненавидит тебя, всегда проще.
Петер оглядел сидевших за столом. От него ждали, что он примет происходящее «как мужчина», но он больше не знал, каким мужчиной видят его политики. Мальчиком, который вырос в «Бьорнстад-Хоккее»? Тем, кто двадцать лет назад стал капитаном и сделал из дышавшего на ладан заштатного клуба едва ли не лучший в стране? Профи из НХЛ, которым он стал потом? До того как его уговорили вернуться домой и стать спортивным директором, когда клуб безудержно проваливался на нижние строчки турнирной таблицы. Петер, к общему изумлению, создал в нем одну из лучших юниорских команд страны и снова сделал маленький клуб великим. Который из этих мужчин – он?
Или он теперь просто отец? Потому что изнасиловали именно его дочь. Именно он поехал с ней в полицию в то мартовское утро. Именно он стоял на парковке перед ледовым дворцом и смотрел, как полицейский выволакивает из автобуса звезду юниорской команды, отправляющейся на свой главный матч. Петер знал, что думает любой мужчина, и здесь, и по всей стране: «Будь это моя дочь, я бы убил того, кто это сделал». Каждую ночь Петер мечтал стать именно таким мужчиной. Мечтал быть способным к насилию. Но вместо этого наливал себе чашку кофе. Потому что быть мужчиной нелегко в любом возрасте.
Один из политиков втолковывал ему то сочувственно, то снисходительно:
– Петер, ты же член команды. Мы несем ответственность за КАЖДОГО жителя коммуны. Чтобы получить право на чемпионат, нам нужен позитивный имидж. В Хеде мы построим новый ледовый дворец и откроем хоккейную гимназию…
Дальше Петер мог и не слушать. Он уже видел картину будущего, присутствовал при ее создании. Сначала ледовый дворец и хоккейная гимназия, потом торговый центр и удобные дороги к шоссе. Конференц-отель и чемпионат по лыжам с трансляцией по телевидению. А потом – как знать – может, аэропорт? Спорт – это просто спорт, пока кто-нибудь, кому плевать на спорт, не захочет на нем нажиться. И тогда спорт становится экономикой. Хоккейный клуб должен был спасти коммуну, да он ее и спасет. Только это будет не хоккейный клуб Петера.
Еще один из политиков, который мысленно уже часа два был в отпуске, всплеснул руками:
– Разумеется, мы сожалеем о… ситуации. С вашей дочерью.
Да, так они ее называли. Не «Мая», не по имени. Чтобы он подумал как следует: будь это не его дочь, дал бы Петер Кевину сыграть в финале? Политики называли это «ситуацией», а нанятые коммуной пиарщики – «скандалом». Словно дело было не в том, что девочку изнасиловали, а в том, что факт оказался достоянием гласности. Пиарщики объяснили политикам, что, когда в других поселках «происходят подобные скандалы, они негативно влияют на имидж города». Допустить подобного нельзя. И самый простой способ похоронить скандал – это похоронить «Бьорнстад-Хоккей».
Тогда можно с гордостью отчитаться о «принятых мерах» и продемонстрировать, что в Хеде создан гораздо лучший клуб, «с другим уровнем моральной ответственности». А факт, что создали его те же самые люди, афишировать не обязательно.
– Петер, нам без конца названивают чертовы журналюги. Люди нервничают! Пусть коммуна наконец перевернет эту страницу!
Как будто журналисты не звонили Петеру и его семье. Ни он, ни Мая не отвечали на их вопросы. Они поступили правильно, они держали язык за зубами, но… недостаточно долго.
Пока восемнадцатилетний Вильям Лит, пользуясь всеобщей ненавистью к Петеру Андерсону, все лето собирал команду «Хед-Хоккея», в другом уголке коммуны велись переговоры иного рода. Отец Вильяма Лита заседал в правлении гольф-клуба, он играл с директорами банков и местными политиками, но любили его не только за дружбу с богатыми людьми, но и за то, что он «называл вещи своими именами». Чтобы получить право провести чемпионат, коммуне требовалась поддержка предпринимателей, а те ясно дали понять: один хоккейный клуб, а не два. Они упирали на «ответственное финансирование» – с ударением на слово «ответственное».
И вот теперь, за несколько дней до праздника середины лета, телефоны по всему пляжу зазвонили, загудели и зажужжали одновременно. Сначала весь берег замер, а в следующий миг вся стая накачанных восемнадцатилетних парней злорадно взревела. Громче всех орал Вильям Лит. Он влез на дерево и повесил два красных флага «Хед-Хоккея», и они плеснули на ветру, точно кровь из раны посреди зелени – цвета «Бьорнстада».
Команда Лита полукругом собралась под деревом в ожидании драки. Но они были слишком крупными и слишком сильными; все, кто сидел на берегу, ходили в ту же школу, так что ссориться с ними никто не решился. Пляж перешел в полное владение Лита. Берег поделили так, как делят люди все остальные миры: на наших и чужих.
Подростки на берегу видели этих парней, ненавидели их – но ничего не могли поделать. Те, кто любил «Бьорнстад-Хоккей», но не решался замахнуться на компанию Вильяма Лита, неминуемо должны были направить свой гнев на кого-нибудь другого. На более слабого.
Прочитав первые, анонимные эсэмэски, Мая и Ана выключили телефоны. «Все из-за тебя», «Сдохнешь, паскуда! Если клуб погибнет, ты умрешь!», «Мы и до твоего папаши доберемся!!». Ана и Мая понимали, что происходит, знали, на кого обрушатся ненависть и угрозы. Кое-кто будет думать, что в гибели «Бьорнстад-Хоккея» виновна Мая, потому что она должна была «держать язык за зубами», другие станут злорадствовать – «так и надо врушке-потаскушке».
Мая ушла в ванную, и ее вырвало. Ана сидела на полу в прихожей. Она читала, что группа поддержки для жертв изнасилования называет себя «выживающие». Потому что именно этим они и занимаются изо дня в день – снова и снова выживают в том ужасе, через который прошли. Интересно, думала Ана, существует ли слово для других: для тех, кто позволил преступлению совершиться. Люди всегда готовы разбить твой мир, лишь бы не признавать, что толика вины за поступок какого-нибудь мальчика лежит и на них. Проще внушить себе, что это «отдельный эпизод», и все отрицать. Ана мечтала избить Кевина до смерти, за то, что он сделал с ее лучшей подругой, но еще больше ей хотелось разнести вдребезги весь город – за то, что он делал с Маей теперь.
Эти придурки ни за что не скажут, что «Бьорнстад-Хоккей» погубил Кевин – они будут говорить, что клуб погубил «скандал». Потому что проблема для них не в том, что Кевин стал насильником, а в том, что Мая стала жертвой. Не будь Маи, ничего бы не случилось. От женщин одни проблемы – в мужском мире.
Мая и Ана сложили рюкзаки, вышли из дому и направились в лес. Они даже не знали, куда идут. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь. Ана не взяла с собой ружье. Потом она об этом пожалеет.
Лео дожидался темноты, прячась на лесной опушке. Когда берег опустел, он снова прошмыгнул к озеру, взобрался на дерево и поджег красные флаги. И снял на камеру, как огонь пожирает буквы, как горит эмблема «Хед-Хоккея». А потом анонимно выложил видео в сеть – туда, где, как он знал, его увидит вся школа.
Говорят, насилие пришло в Бьорнстад тем летом, но это неправда. Оно угнездилось тут раньше. Потому что люди зависят от других людей, и мы никогда не простим этого друг другу.
О проекте
О подписке