А теперь, по прошествии десяти лет, она обнаружила, что хорошая автомагнитола со стереозвуком тоже здорово облегчает существование. Она прибавила звук. В динамиках звучал любимый плейлист Маи и Лео – не потому, что Мире нравились эти песни, просто так она чувствовала себя ближе к детям. Пока дети маленькие, ты думаешь, что это пройдет – сердце больше не будет сжиматься от чувства вины каждое утро, когда ты уезжаешь из дома. Но на самом деле это не проходит, становится только хуже. Поэтому в телефоне у Миры хранятся любимые плейлисты Лео и Маи – хиты, которым подпевают ее дети и просят сделать погромче, когда они звучат по радио. Мира выкручивает звук на полную мощность, так что обшивка машины вибрирует от децибел, потому что лесная тишина сводит с ума. В середине дня небо постепенно сгущается и темнеет – и так почти весь год; человеку, выросшему в большом городе, к этому трудно привыкнуть: природа для него – главным образом картинка на заставке компьютера или обои в телефоне.

В Бьорнстаде все, понятное дело, ненавидят большие города, они видят колоссальную несправедливость в том, что все природные ресурсы находятся в лесу, а все деньги утекают оттуда куда-то еще. Иногда кажется, будто местным нравится здешний суровый климат, ведь кто попало тут жить не сможет, и это напоминает им об их выносливости и силе. Первая местная поговорка, которой Петер научил Миру, была такой: «Медведи срут в лесу, остальные срут на Бьорнстад, а Бьорнстад срал на всех!»

К чему-то за годы жизни в Бьорнстаде Мира привыкла, но есть вещи, которые она до сих пор не могла понять. Например, почему в городке, где все ловят рыбу, нет ни одного суши-бара? Или почему люди, живущие в таком суровом климате, который не каждый дикий зверь выдержит, никогда не могут напрямую сказать то, что думают? Молчание в Бьорнстаде всегда идет рука об руку со стыдом. Мира никогда не забудет, как Петер ответил ей на вопрос о том, почему все местные так ненавидят жителей больших городов: «Да там совсем стыд потеряли». Петер всегда думал о том, что скажут люди. Он просто из себя выходил, когда их приглашали в гости и Мира покупала слишком дорогое вино. Поэтому он отказался переезжать в дорогую виллу на Холме, хотя зарплата Миры вполне это позволяла. Они жили в своем маленьком домике в центре города только из скромности, сколько бы Мира ни соблазняла Петера тем, что в новом особняке будет больше места для его виниловых пластинок.

Прошло десять лет, а Мира так и не научилась жить в согласии с городком, – разве что сосуществовать. Здесь было так тихо, что ей хотелось купить ударную установку и устраивать на улицах карнавальное шествие. Она снова прибавила звук в магнитоле. Забарабанила по рулю. Стала подпевать так яростно, что чуть не съехала в кювет, когда волосы застряли в зеркале заднего вида.

Есть ли ей дело до спорта? Вовсе нет. Ее интересует не спорт, а человек, который им занимается. Она мечтает о том, что однажды наступит лето, когда ее муж сможет посмотреть своему городу прямо в глаза, не опуская взгляда.

Грудь Суне вздымалась и опускалась под тяжестью мощных плеч, когда он направлялся к ледовому дворцу. Впервые в жизни он чувствовал себя на свой возраст: тело стало каким-то бесформенным и дряблым, будто кто-то натянул тренировочный костюм на мешок с монетами. И все же, когда он открыл дверь, на него, как обычно, снизошло умиротворение. Ледовый дворец был единственным местом на земле, которое он по-настоящему понимал и знал. Он попытался вспомнить все, что получил здесь, и не думать о том, что придется отдать. Жизнь, посвященная спорту, – не многие могут этим похвастаться. Было на его веку несколько фантастических моментов, к тому же на его глазах родились два гениальных хоккеиста.

Горлопанам из больших городов никогда не понять, как можно в крошечном хоккейном клубе воспитать настоящий талант. Это все равно что увидеть цветущую вишню в зимнем саду. Можно прождать годы, целую жизнь, и даже не одну, и лишь однажды увидеть такое чудо. Дважды такого случиться не может нигде. Только здесь, в Бьорнстаде.

Первым таким случаем был Петер Андерсон. С тех пор прошло больше сорока лет. Суне, тогда еще работавший тренером основной команды, заметил его среди учеников конькобежной школы. Маленький тощий пацан в перчатках отца-пьянчуги и с синяками по всему телу, которые все замечали, но вопросов никто не задавал. Хоккей был его единственным прибежищем. И невероятным образом изменил его жизнь. В один прекрасный день пацан стал взрослым мужчиной: он поднял до второго места в стране почти разорившийся клуб, который все уже скинули со счетов, и, продравшись через лес к звездам, ушел в НХЛ. А потом судьба трагическим образом отняла у него всё.

Именно тогда, после похорон, Суне позвонил им с Мирой в Канаду и сказал, что клубу Бьорнстада нужен спортивный директор. Что город и клуб никуда не делись и их надо спасать. А Петеру было необходимо кого-то спасти. Вот так семья Андерсон вернулась домой.

В другой раз это случилось без малого десять лет назад. Суне и Петер откололись от поисковиков, которые цепочкой прочесывали лес, потому что Суне понял, что искать надо хоккеиста, а не просто семилетнего мальчишку, как думали все остальные. Они нашли Кевина на рассвете – с отмороженными щеками и взглядом дикого медвежонка. Петер нес его домой. Суне молча шел рядом, жадно вдыхая воздух: среди зимы послышался аромат цветущей вишни.

Когда в тот же год один молчаливый игрок основной команды решил, что проиграл борьбу с постоянными травмами и собственной бесталанностью, Суне поймал его на парковке. Он различил в нем гениального тренера, тогда как все видели лишь игрока-неудачника. Игрока звали Давид, он прошептал, что тренер из него никудышный, но Суне вручил ему свисток и ответил: «Тот, кто считает себя отличным тренером, никогда им не станет». Первой командой Давида оказались те самые семилетки, среди которых был Кевин. Давид сказал им: «Вы должны победить». Они победили. И так было всегда.

Теперь Кевину исполнилось семнадцать, Давид был тренером команды юниоров, а в следующем сезоне станет и тренером основной команды. Вместе с Петером они как преуспевающая святая Троица: руки на льду, голова на штрафной скамье, мозги в кабинете. И эти замечательные находки приведут Суне к полному краху. Петер вышвырнет его на улицу, Давид займет его место, а Кевин докажет всем, что решение было правильным.

Этот пожилой человек видел будущее. Теперь оно осталось в прошлом. Он открыл дверь в ледовый дворец, и его окружили знакомые звуки.

Почему ему так важен спорт? Потому что без него настанет тишина.

Почему? Амату никогда не задавали этот вопрос. Хоккей делал больно, требовал нечеловеческих жертв – физических, психических, душевных. Хоккей ломал ноги, рвал связки и заставлял подниматься до рассвета. Он съедал все время и высасывал все силы. Так почему же? Потому что однажды в детстве он услышал, что бывших хоккеистов не бывает, и сразу понял, о чем речь. Это случилось, когда Амату было пять лет и он ходил в секцию конькобежцев. К ним пришел тренер основной команды, чтобы поговорить с детьми. Суне уже тогда был грузным пожилым мужчиной, он посмотрел Амату в глаза и сказал: «Кто-то из вас родился с талантом, кто-то без. Кому-то все достается бесплатно, кому-то не достается ничего. Но знай, что на льду все равны. И запомни: воля всегда побеждает удачу».

Ребенка ничего не стоит обольстить, сказав, что если ты достаточно сильно чего-нибудь хочешь и делаешь ради этого все возможное, то ты в своем деле станешь лучшим. А кто, как не Амат, хотел этого больше всего на свете. Для них с мамой хоккей был дорогой в общество. И даже больше, для него он был дорогой в большой мир.

Тело болело, каждая клеточка умоляла его прекратить. Но он разворачивался, смаргивал пот, крепче сжимал клюшку, впивался коньками в лед. Быстрее, сильнее, снова, снова, снова.

Со временем все явления и предметы переживают себя и перестают удивлять. Так бывает и с людьми, но в первую очередь – с хоккеем. Над ним бились лучшие умы человечества, учебники один другого толще сокрушали до молекул теорию за теорией. Большую часть дней всем кажется, будто уникальных идей больше не осталось, все, что можно, уже придумано, сказано и записано более или менее уверенными в себе тренерами. Но бывают и другие дни, когда на льду происходит откровение, которого словами не передать. Неожиданное. Меняющее все на корню. Подготовиться к такому нельзя: если хочешь посвятить себя хоккею, просто раскройся и поверь себе в тот миг, когда ты это видишь.

Вахтер подошел к трибунам, чтобы закрутить новые гайки на старых перилах. Увидев в дверях Суне, он удивился – никогда тот не приходил так рано.

– Ты сегодня с первыми петухами, – прокудахтал вахтер.

– Перед отбоем самый работун нападает, – устало улыбнувшись, ответил Суне.

Вахтер печально кивнул. Как уже сказано выше, увольнение Суне для всего Бьорнстада было секретом Полишинеля. На полпути к трибуне Суне вдруг остановился. Вахтер удивленно взглянул на него, а Суне кивнул на мальчика, катавшегося на льду. Прищурился – зрение уже теряло остроту.

– Кто это?

– Амат. Из детской команды.

– Что он здесь делает в такую рань?

– Да вот, приходит каждое утро.

Парень тем временем разложил на льду между линиями в качестве разметки свои перчатки, шапку и куртку, на бешеной скорости понесся вперед и, достигнув отметки, резко сменил направление, а потом, не снижая темпа, остановился как вкопанный и словно взорвался. Шайба не отрывалась от клюшки ни на мгновенье. Туда и обратно. И так пять раз. Десять. С тем же азартом. Удары по шайбе. И всякий раз она попадала в одно и то же место на сетке. Снова. Снова.

– Каждое утро? Его кто-нибудь наказал? – удивленно пробормотал Суне.

– Просто он обожает хоккей. Ты что, старик, забыл, как это бывает? – прокудахтал в ответ вахтер.

Суне ничего не ответил, лишь буркнул что-то своим часам и продолжил карабкаться по трибуне наверх. Ближе к последнему ряду он снова остановился. Попытался забраться выше, но сердце не позволяло.

Суне заметил Амата еще в конькобежной секции, он помнил всех мальчиков, но этого тогда как следует не разглядел. Хоккей вознаграждает тех, кто не ленится повторять одно и то же снова и снова. То же упражнение, те же движения – до тех пор, пока реакция не отпечатается раскаленным клеймом у тебя в спинном мозге. Шайба не только скользит, она рикошетит, поэтому ускорение гораздо важнее, чем постоянная максимальная скорость, а сонастроенность глаз и рук важнее, чем сила. Лед оценивает тебя по способности менять траекторию и соображать быстрее других, – это и отличает великих от большинства.

В наши дни хоккей удивляет редко, хотя и такое случается. Причем случается в те моменты, когда мы совсем не готовы и надо просто довериться происходящему. Когда эхо вспарывающих лед коньков донеслось до верхнего ряда трибуны, где стоял Суне, тот недоверчиво вздохнул и бросил через плечо последний взгляд. Он увидел на площадке пятнадцатилетнего мальчика, который развернулся, мягко держа клюшку в руках, затем взял разбег, снова набрал предельную скорость. Это мгновение стало для Суне благословенным, его он запомнит на всю жизнь: в третий раз в Бьорнстаде случилось невероятное.

Вахтер оторвался от своих гаек и увидел, что старик опустился на кресло в верхнем ряду. Поначалу ему показалось, что Суне нехорошо. Но вскоре он понял, что просто никогда не видел, как тот смеется.

Суне жадно втягивал ноздрями воздух, на глазах выступили слезы, аромат цветущей вишни плыл по ледовому дворцу.

Почему людям так важен спорт?

Потому что он рассказывает истории.