Питеру Дэвису, заставившему меня написать эту книгу

© Издание на русском языке, оформление, ООО «Питер Класс», 2022

© Перевод на русский язык, ООО «Питер Класс», 2022

© Серия «Тупичок Гоблина», 2022

От переводчика

В далеком 2007-м судьба свела меня с сэром Родриком Брейтвейтом (материалы об этом известном человеке – дипломате и писателе – можно найти в «Википедии» и других источниках), в ту пору собиравшим материалы для своей новой книги о советских солдатах в Афганистане. Книга «Afgantsy: the Russians in Afghanistan», 1979–89, вышла в 2011-м, а в 2013-м была переведена на русский язык и выпущена издательством Corpus под названием «Афган».

В ходе наших бесед и в переписке, обсуждая в том числе произведения английских авторов о Первой мировой войне, сэр Родрик поинтересовался у меня, доводилось ли мне читать книгу Фредерика Мэннинга. Он рассказал, что есть такая «величайшая книга о той войне», вышедшая еще в 20-х годах ХХ века и написанная непосредственным участником боев при Сомме. Книга имела скандальную известность, в том числе из-за использованной в диалогах ненормативной лексики, что было совершенно неприемлемо в английской литературе того времени (чуть ли не до судов дело дошло). Однако успех книги был грандиозным, читатели впервые узнали, как чувствовали, о чем думали, как видели окружающую действительность люди, солдаты в окопах той Великой войны (европейцы до сих пор называют так именно Первую мировую, что для нас непривычно и непонятно). Позже, под давлением издателей, автор отредактировал текст романа, убрав из него «нелитературные» выражения. Книга выдержала второе издание, но уже не имела той популярности, став «беззубой».

Меня очень заинтересовал этот автор, но оказалось, что перевода книги на русский язык не существует. Тогда сэр Родрик прислал мне экземпляр на английском, который я вскоре и прочел. Даже беглого прочтения, без детализации, мне хватило, чтобы полюбить эту книгу – правдивую и печальную историю английского солдата в окопах на Сомме. Высказав сэру Родрику свои соображения, я – не великий знаток английского языка – был удивлен его советом сделать перевод книги. Не вдаваясь в подробности, добавлю только, что этот пожилой и мудрый человек сумел вселить в меня уверенность, что я способен выполнить эту работу.

И еще, мы много обсуждали перевод нецензурной лексики, и я, как человек, привыкший к «чистой» литературе, долго возражал против использования непечатных слов в моем тексте и все пытался заменять «нехорошие» слова на принятые у нас «литературные» эквиваленты в стиле перевода Леонидом Володарским фильма О. Стоуна «Взвод». А потом вдруг попытался представить себе аудиторию своего перевода и понял, что этот текст вряд ли прочтут случайные люди, а читатели и авторы наших военных сайтов сами побывали под пулями и прекрасно знают, что язык общения между людьми войны никак не подойдет для общения на светских раутах. Так что же голову морочить себе и читателям? Да еще и предавать дело автора? Единственная вольность, которую я себе позволил, – попытаться в переводе диалогов использовать слова и выражения, более привычные для уха русского солдата, поскольку нецензурная брань британцев не очень понятна нам, расцвечивающим речь очень яркими красками. Так что заранее предупреждаю: перевод содержит ненормативную лексику!

Вот, наверное, и все, что я хотел бы рассказать читателям о своем переводе. Дальше – ваше дело, читать или нет.

И последнее: выражаю благодарность за неоценимую помощь и всестороннюю поддержку в работе сэру Родрику Брейтвейту, без которого этого текста просто не было бы. Благодарю своего двоюродного брата Дмитрия Маланичева, в трудных ситуациях всегда приходившего мне на помощь, а также брата-афганца Дмитрия Головкина, прочитавшего еще «сырой» вариант текста и давшего положительный отзыв, который придал мне силы закончить правку текста. Отдельное спасибо моей супруге Веронике, стоически выносившей мои депрессии и смену настроений во время работы над текстом.

Александр Гергель

Предисловие

Перед вами своеобразный отчет о событиях на участке фронта у рек Сомма и Анкр во второй половине 1916 года. Все рассказанное здесь происходило в действительности, однако конкретные персонажи – плод моего воображения. Правда, во время работы над их диалогами и размышлениями мне порой казалось, что в голове моей звучат голоса призраков из прошлого. Их мысли и суждения неизбежно получаются пристрастными и необъективными, но так уж выходит, что пристрастность и необъективность составляют изрядную долю импульса, побуждающего к действию. Поэтому, на мой взгляд, лучше оставить их в таком виде, чем пытаться сгладить. Среднее всегда скучно и бесцветно, а усредненный результат слишком абстрактен, чтобы претендовать на статус конкретного опыта. Я не добивался портретного сходства своих героев с реальными людьми, меня, главным образом, интересовало восприятие событий некой абстрактной, обезличенной массой нижних чинов. Почти не имея информации и не представляя себе истинных масштабов происходящего, они видели ситуацию по-своему, очень субъективно, но в этой субъективности и была реальная правда, которую я честно пытался донести.

Война – очень специфическая сфера человеческой деятельности. И действуют там люди, а не чудовища и не боги. Назвав ее только преступлением против человечества, мы упустим как минимум половину ее сути. Война – еще и наказание за совершенные преступления. Тут возникает вопрос морали, которого нынешняя эпоха предпочитает не касаться. Возможно, когда-нибудь еще будут предприняты более удачные попытки разрешить этот вопрос.

Книга первая

– На колпачке Фортуны мы не шишка…

– Так вы живете около ее пояса или в средоточии ее милостей?

– …Право же, мы занимаем у нее скромное место.

У. Шекспир^[1]

Глава I

Мне, честное слово, все равно; смерти не миновать: нужно же заплатить Господу дань смерти… пусть будет так, и уж тот, кто умер в этом году, наверно спасется от смерти в будущем.

У. Шекспир^[2]

Быстро темнело. Небо заволокло тучами, собиралась гроза. И все еще продолжался беспорядочный артиллерийский огонь. Как только прибыла смена, они начали спешный отход. Берн, которого мотало все шире, мало-помалу отставал. Чтобы окончательно не потерять из виду остальных, он перестал следить за тем, куда ступает, и свалился в воронку.

К тому времени, как он сумел оттуда выбраться, остатки их отряда уже скрылись из виду, и он неуверенно заковылял дальше в одиночестве, сомневаясь в правильности выбранного направления. Он не спешил, но и шага старался не замедлять. Голова была пустой и легкой, настроение – почти восторженным, его влекло вперед лишь желание хоть как-нибудь закончить все это и уснуть. С трудом удержавшись на ногах, он спустился в разрушенную траншею и после недолгих колебаний свернул влево, мало заботясь о том, к чему это приведет.

Мир, казалось, совсем обезлюдел, хотя он прекрасно знал, что земля вокруг просто кишит народом. Он с трудом дышал, рот и горло, казалось, вот-вот треснут от сушняка, а во фляге не осталось ни капли воды. Подойдя к блиндажу, он принялся осторожно спускаться вниз, ногой нащупывая в темноте ступени. Сползшая в сторону брезентовая занавесь на входе проскребла его щеку, и, спустившись еще на несколько ступеней, он неожиданно уткнулся лицом в складки прокисшего одеяла, висевшего в дальнем конце тамбура. Блиндаж был пуст. На некоторое время он застыл в тупом оцепенении, но вскоре дрожащей рукой нашарил пачку сигарет. Вытащив одну и буквально воткнув между губами, чиркнул спичку, в ее огоньке углядел свечной огарок в овальной крышке от сигаретной жестянки и зажег его. Огарок был чуть толще монеты, что и определяло время остановки. Вот докурит сигарету и двинет дальше искать свою роту.

В стене блиндажа грунт был вынут так, что образовалось некое подобие скамейки или сиденья. Вначале он обратил внимание только на остатки рваного одеяла, брошенные там, но потом заметил в складках слабый отблеск, отраженный маленьким металлическим кружочком. Это была крышечка фляги. Неуклюже склонившись вбок, он приподнял ее и по весу определил, что фляга полна. Вытащив пробку, он поднес флягу к губам и успел сделать огромный глоток, прежде чем понял, что пьет прекрасный виски. От крепкого алкоголя на мгновение перехватило дыхание, и, подавившись, он чуть было не выплюнул виски, однако сдержался и уже небольшими аккуратными глотками принялся поглощать содержимое, намереваясь растянуть удовольствие от дегустации.

Послышался шум, кто-то ощупью спускался по ступеням. Он закупорил флягу, быстро спрятал ее под одеяло и отодвинулся на безопасное расстояние от соблазна. Появились трое шотландцев. По срывающимся голосам было ясно, что эти ребята измотаны не меньше его, и все же, превозмогая усталость, они бесцветными голосами сообщили, что видели часть его отряда в окопах ярдах в пятидесяти левее. Парни, конечно, тоже заблудились, но он ничем не мог помочь им. Тогда они затеяли между собой бестолковый спор о том, как им быть в сложившейся ситуации. Из-за чудовищного акцента он едва понимал их доводы, но в самом тоне разговора сквозила нерешительность усталых людей, которые ищут оправдания, чтобы ничего не предпринимать. Это заставило его взглянуть со стороны на собственное поведение, и ему стало совестно. Отшвырнув окурок, он решил, что пора идти. Огонек свечки слабо мерцал на последнем издыхании, обещая в следующий момент погрузить блиндаж в темноту. Он благоразумно удержался от того, чтобы рассказать парням о найденном виски, решив оставить это на волю случая: найдут – так тому и быть! И уже двинулся к ступенькам, когда снаружи послышался голос, приглушенный занавесью из одеяла:

– Эй, кто здесь?

Сомнений в том, кому принадлежит этот голос, быть не могло, и Берн немедленно отозвался. Последовала пауза, затем одеяло качнулось и вошел офицер. Это был мистер Клинтон, которого Берн знал еще по тренировочному лагерю в Трепели.

– Привет, Берн… – начал было он, но, заметив остальных, осекся и обратился уже к ним негромким и спокойным голосом. Лицо его было зеленоватого воскового оттенка, глаза красными от усталости, руки нервно дрожали, а срывающийся голос выдавал нервное перенапряжение. И все же он терпеливо выслушал их ответ.

– Что же, ребята, я не тороплю вас, – проговорил он наконец, – но ваш батальон выдвигается отсюда раньше нас, и вам бы лучше смотаться вместе с ним. Ваши всего в сотне ярдов дальше по траншее. Вы же не хотите тащиться до лагеря в одиночестве? Это будет не лучший вариант. Так что двигайте-ка прямо сейчас. Вам бы не мешало поспать часиков по двенадцать, и мой совет – кратчайшая дорога к этому.

Они охотно и без разговоров приняли его совет. Как всякий уставший человек в подобных обстоятельствах, они были рады, что кто-то решал все за них; поблагодарили и попрощались, если и не сердечно, то хотя бы как вежливые люди, оценившие его доброту. Берн сделал вид, что двигается следом, но мистер Клинтон остановил его.

– Задержитесь на минуту, Берн, и пойдем вместе, – проговорил он, когда последний из шотландцев стал неуверенно подниматься по крутой лестнице. – Не очень вежливо подниматься следом за горцем, наряженным в килт, когда тот вылезает из блиндажа. Кроме того, я кое-что оставил тут.

Он огляделся, подошел к одеялу и вытащил из-под него флягу. Должно быть, фляга показалась ему несколько легче, чем он ожидал, и он с подозрением встряхнул ее, прежде чем вытащить пробку. Сделал долгий, медленный глоток и остановился.

– Оставил бутылку полной, – сказал он, – но эти чертовы джоки^[3], похоже, учуяли виски. Ты же знаешь, Берн, я не хожу в бой пьяным, как делают некоторые. Но, боже мой, на обратном пути мне это нужно. Вот, глотни-ка. У тебя такой вид, будто ты уже хлебнул.

Берн без колебаний взял флягу. Он прекрасно понимал состояние офицера и сам чувствовал себя не лучше. В напряжении атаки время течет по-другому, окружающий мир будто выхватывается из тьмы отдельными вспышками, так что в памяти отпечатываются лишь статичные картины, полные смертельного ужаса, дикой ярости и страха. В итоге оглушенное сознание успевает воспринимать только постоянную угрозу и полную зависимость от любой случайности. И если в какой-то момент перестаешь владеть собой, то на обратном пути словно блуждаешь в кошмарном сне среди нелепых и чудовищных видений, порожденных собственным разумом. А когда напряжение, наконец, сброшено, чувствуешь себя полностью опустошенным морально и физически, и тогда происходит срыв и разум уже не способен совладать с собой.

– Мы в следующем блиндаже. Все, кто остался в живых, – продолжал мистер Клинтон. – Я рад, что ты в порядке, Берн. Ты же помнишь предыдущее дельце? Так вот, похоже, на этот раз старина Ганс бросил против нас еще больше народа и не намерен был сдвинуться ни на ярд. А теперь самое время сматываться с этой позиции. Думаю, нас осталось не больше сотни.

Все это он выпалил сбивчивой скороговоркой, так что стало ясно, что виски уже начал играть на его потрепанных нервах. Это вернуло Берна к действительности. Огонек свечи прыгнул и погас. Мистер Клинтон включил фонарик и сунул фляжку в карман своего плаща.

– Пошли, – сказал он, шагнув на ступеньку. – Мы с тобой двое везунков, Берн. Ни царапины! И если счастье от нас не отвернется, так и будем скакать из одной беды в другую, пока не сорвемся. Понимаешь? Пока не сорвемся…

У Берна прямо-таки дыхание перехватило: голос мистера Клинтона был твердым, в словах ни тени недовольства, только раздражение и горечь.

Подойдя к брезентовой занавеске, он выключил фонарик.

– Не говорите ерунды, – ответил в темноте Берн. – Вы никогда не сорветесь.

Офицер и вида не подал, расслышал ли он этот участливый, но не очень уставной упрек. Они молча двигались по изрядно порушенной траншее. В небе вспыхивали разрывы, случайный осветительный снаряд завис поблизости, и в его свете Берн разглядел мертвого человека в серой полевой форме, прикорнувшего в углу на повороте траншеи. Похоже, он был ранен и на последнем издыхании дополз до траншеи только затем, чтобы умереть тут. Берн безучастно глядел на этот осколок общей беды. Серое лицо было пустым и бесчувственным.

Как только они свернули за угол траншеи, их окликнул часовой у входа в блиндаж.

– Доброй ночи, Берн, – быстро проговорил мистер Клинтон.

– Доброй ночи, сэр, – ответил тот, козырнув. Затем он перебросился несколькими словами с часовым.

– Господи, хоть бы они поторопились, – пробормотал часовой, когда Берн уже начал спускаться в блиндаж.

В помещении было полно людей. Когда он вошел, множество плоских, безразличных лиц повернулось в его сторону, чтобы глянуть, кого это еще принесло. Но уже в следующую секунду вспышка интереса сменилась оцепенением и апатией. Сквозь плотный воздух, наполненный табачным дымом и чадом оплывших свечей, он разглядел Шэма, который махал ему рукой, привлекая внимание. Берн протиснулся к нему и устроился рядом. Поинтересовавшись друг у друга все ли в порядке, они не произнесли больше ни слова. Какая-то гнетущая тяжесть давила на всех, люди чувствовали себя будто приговоренными к смерти.

– Как думаешь, дадут нам отдохнуть? – шепнул Шэм.

Похоже, только этот вопрос и занимал всех, кто был в блиндаже. Мрачные и отрешенные лица сидевших вокруг солдат выражали покорность и полное безразличие к собственной участи, даже лица совсем молодых парней выглядели на удивление постаревшими. И все же, пусть и лишенные всякой надежды, они оставались непобежденными.

Внезапно все изменилось: произошло короткое поспешное движение, щелкнули пряжки, были подхвачены винтовки, и все ринулись наружу. Шэм и Берн были среди первых. Теперь все они сгрудились в траншее. Над головами неслись снаряды, было слышно, как парочка рванула довольно близко. Но из траншеи не было видно ничего, кроме стенок, местами побелевших от известковых подтеков, стальной каски на втянутой в плечи голове соседа, взметнувшихся вверх ветвей срезанных взрывом деревьев да неба, затянутого облаками, сквозь прорехи которых проглядывали неподвластные войне звезды. Все вдруг заспешили, словно их подхлестывала проснувшаяся надежда, что и на этот раз им удалось вырваться невредимыми. Стенки хода сообщения постепенно понижались по мере того, как дно поднималось к поверхности земли. У выхода из окопа стоял офицер и, пытаясь оценить, сколько уцелело людей, выстраивал их в шеренгу по двое. Было темновато, и все же под срезами касок ясно виднелись беспрестанно бегающие, живые глаза на бледных лицах. Офицер тоже был бледен от усталости, но стоял он твердо и прямо, зажав под мышкой трость. Под его взглядом бестолковое движение фигур начинало приобретать хоть какое-то подобие порядка. Он скомандовал тихим, срывающимся голосом, и хотя слова команды были едва слышны, в них проскользнули жесткие, требовательные нотки. Колонной по четыре они двинулись за гребень холма по направлению к месту, которое называлось Счастливой Долиной.

Идти пришлось недолго. Неподалеку от палаток над ними пронеслись выпущенные с тыловых позиций снаряды, все машинально пригнулись, но не слишком сильно. Немного позже капитан Моллет приказал им строиться. Возле палаток собрались кучкой кашевары, дневальные по лагерю, снабженцы и несколько солдат, освобожденных по болезни. Все они смотрели на пришедших с неподдельным сочувствием, но тактично держась в стороне, поскольку пропасть между только что вернувшимися и теми, кто не участвовал в деле, глубже, чем пропасть между трезвым и пьяным.

Капитан Моллет остановил своих людей около палатки, занятой под канцелярию, и попытался хоть немного выровнять шеренги. Несколько секунд он смотрел на них, а они на него, и эти секунды показались бесконечными. В сгустившейся темноте виднелись лишь смутные тени.

Раздалось короткое: «Разойдись!»

Команда была отдана глухим, сорванным голосом, но они постарались выполнить ее четко, как на плацу, приклады винтовок отчетливо стукнули о землю. Офицер козырнул, и тут же волевое усилие, только что объединявшее их в одно целое, исчезло, усталые мышцы обмякли, и они шаткой походкой, молчаливые и подавленные, как побитые, разбрелись по своим палаткам. Кто-то из снабженцев, вытащив трубку изо рта и сплюнув на землю, одобрительно пробормотал:

– Пусть гонят про нас хоть какую херню, а все же мы – охуенная банда!