1. История философии – это, разумеется, не простое собрание взглядов и мнений отдельных философов и не изложение идей, никак между собой не связанных. Если считать историю философии всего лишь перечислением взглядов различных мыслителей, основанным на убеждении, что все они имеют одинаковую ценность или, наоборот, одинаково несостоятельны, тогда эта наука превратится «в пустую болтовню или, если хотите, развлечение для эрудитов»3. Мы находим в истории философии непрерывность и связь, действие и противодействие, тезис и антитезис; никакую философскую систему невозможно понять до конца, если не знать исторических условий, в которых она сложилась, и не учитывать ее связь с другими системами. Разве можно понять, что имел в виду Платон или почему он рассуждал так, а не иначе, не зная ничего об идеях Гераклита, Парменида и пифагорейцев? Разве можно понять позицию Канта по отношению к пространству, времени и категориям, ничего не зная о британском эмпиризме и не имея представления о том, как повлияли на Канта скептические выводы Юма?
2. Итак, история философии – это не собрание мнений отдельных философов, никак между собою не связанных; однако нельзя сказать и того, что она представляет собой непрерывный прогресс или даже развитие по спирали. Это верно, что при желании можно подыскать примеры, подтверждающие существование гегелевской триады: тезис – антитезис – синтез, однако ученому–историку не подобает принимать a priori какую–то схему, а затем подгонять под нее факты. Гегель высказал предположение, что смена философских систем «представляет собой закономерную смену этапов развития» философии, но это было бы возможным только в том случае, если бы философская мысль человека направлялась бы «абсолютным духом». Нет никаких сомнений, что с практической точки зрения направление, которое примут мысли того или иного философа, определяется предшествующими и современными ему системами; кроме того, на формирование его взглядов оказывает большое влияние личный темперамент, его воображение, историческая и социальная обстановка, в которой он живет, и т. д. Тем не менее ничто не заставляет мыслителя использовать в своей системе те или иные посылки и принципы или интерпретировать философские взгляды своих предшественников так, как он это делает. Фихте был убежден, что его система логически вытекает из системы Канта и между ними действительно существует логическая связь, что хорошо известно любому современному студенту–философу; однако ничто не заставляло Фихте развивать философию Канта в том направлении, в каком он это сделал. Наследник идей Канта мог пойти и совсем другим путем – подвергнуть критике посылки Канта и заявить, что выводы, которые тот позаимствовал у Юма, не соответствуют истине; он мог бы руководствоваться принципами философов, живших до Канта, или вывести свои собственные. В истории философии действительно присутствует логическая последовательность систем, но она не является закономерной в строгом смысле слова.
Поэтому мы не можем согласиться с утверждением Гегеля, что «ведущее философское направление периода является результатом всего развития и представляет собой истину в самом высшем ее проявлении, где самосознание духа находит себя»4. Очень многое зависит, конечно, от того, по какому принципу вы выделяете «периоды» и что вам заблагорассудится считать их ведущим философским направлением. Выбор здесь неограничен, и если человек руководствуется предвзятыми мнениями и собственными желаниями, то предсказать его практически невозможно. Однако можем ли мы гарантировать (если конечно же не примем с самого начала точку зрения Гегеля как единственно верную), что выбранное нами ведущее направление будет представлять собой высшее достижение философской мысли своего времени? Можно с законным правом говорить о существовании средневекового периода в истории философии и выбрать в качестве его ведущего направления оккамизм, однако мы должны согласиться, что его никак нельзя считать высшим достижением средневековой мысли. Развитие средневековой философии, как показал профессор Жильсон, происходило не по прямой, а скорее по кривой линии. И тут же напрашивается вопрос: какую философскую систему современности можно считать синтезом всех предшествующих систем?
3. Вся история философии представляет собой поиски человеком Истины с помощью дискурсивного мышления. Неотомист, следуя словам святого Фомы «Omnia cognoscentia cognoscunt implicite Deum in quolibet cognito»[4], убежден, что всякое суждение выходит за пределы своих рамок, так как имилицитно всегда содержит отнесение к Абсолютной Истине, Абсолютному Бытию. В любом случае мы можем сказать, что поиск истины в конечном счете представляет собой поиск Абсолютной Истины, Бога, и даже те философские системы, которые отвергают этот факт, к примеру исторический материализм, служат его подтверждением, поскольку все они ищут, пусть неосознанно, пусть даже не признаваясь в этом самим себе, конечное Основание, высшую Реальность. И даже если эти поиски приводят к появлению весьма своеобразных доктрин и режущих ухо заключений, все равно мы не можем не испытывать определенного сочувствия и интереса к попыткам разума достичь Истины. Кант, не веривший, что метафизика была или могла бы стать наукой в традиционном смысле этого слова, тем не менее считал, что нельзя остаться равнодушным к объектам, которые она изучает, – Богу, Душе и Свободе5, а мы от себя добавим, что нельзя остаться равнодушным и к поискам человеческим разумом Истины и Добра. Однако если мы задумаемся над тем, как легко пойти по ложному пути и как часто личный темперамент, образование и другие «случайные» факторы заводят мыслителя в интеллектуальный тупик, а также вспомним, что человек – это не голый интеллект, что процессы в его теле легко подвергаются посторонним воздействиям, то мы поймем, что без Божественного Откровения Абсолютной Истины не достичь. Тем не менее это не должно приводить нас в отчаяние; не следует терять веру в возможности человеческого разума или сомневаться в добросовестности мыслителей прошлого, шедших по своему пути в поисках Истины.
4. Автор этой книги придерживается томистской точки зрения, которая гласит, что вечная философия существует и этой философией является томизм в широком смысле этого слова. Но автор хотел бы сделать два замечания по этому поводу:
а) утверждение, что философия томизма является вечной, вовсе не означает, что эта система ограничена рамками какой–либо исторической эпохи и не способна к дальнейшему развитию;
б) вечная философия после средневекового периода развивалась не параллельно и не в отрыве от современной философии, а внутри ее и с ее помощью. Я хочу этим сказать не то, что философию Спинозы или Гегеля, к примеру, можно понять только с помощью томизма, а то, что если философы, отнюдь не считающие себя «схоластами», используют истинные принципы и приходят к правильным выводам, то эти выводы должны рассматриваться как принадлежащие вечной философии.
К примеру, у святого Фомы Аквинского есть некоторые рассуждения о государстве, и, не имея никакого намерения критиковать его принципы, мы тем не менее прекрасно понимаем, что в XIII веке нельзя было разработать детальную философскую теорию современного государства. Да и с практической точки зрения совершенно немыслимо, как такая теория, построенная на принципах схоластики, могла бы быть воплощена в жизнь, пока не возникло само современное государство и нынешнее отношение к нему. Только после того, как мы на своем собственном опыте убедились, что такое либеральное государство, а что – тоталитарное, а также изучили соответствующие политические теории, мы смогли понять тот скрытый смысл, который содержится в немногочисленных высказываниях святого Фомы на эту тему, и можем теперь разработать тщательно продуманную схоластическую теорию современного государства. Эта теория будет содержать все то положительное, что имеется в других теориях, но будет избавлена от их недостатков. В результате такая теория государства будет не простым развитием схоластических принципов в полной изоляции от современной исторической ситуации, но развитием этих принципов с учетом исторических условий, развитием, достигнутым на основе использования оппозиционных теорий. Если принять эту точку зрения, мы сможем поддерживать идею вечной философии, не обрекая себя, с одной стороны, на узость взгляда, ограничивающего вечную философию рамками определенного исторического периода, а с другой стороны, на гегелевское понимание философии, которое строится на утверждении, что Истина в данный конкретный момент абсолютно недостижима (хотя сам Гегель, похоже, думал совсем по–другому, в чем и проявилась его непоследовательность).
1. Первое, что следует подчеркнуть, – это необходимость учитывать исторические условия, в которых возникла та или иная философская система, и ее связь с другими системами. Этот принцип уже упоминался и не требует дальнейших разъяснений: нет никакого сомнения в том, что воззрения и смысл философии того или иного мыслителя можно правильно понять только в том случае, если знать те исторические условия, в которых он жил. Уже приводился пример с Кантом; мы только тогда сможем понять, как создавалась его теория a priori, если примем во внимание историческую ситуацию того времени. В те годы появилась критическая философская система Юма; рационализм, господствовавший на континенте, потерпел полное банкротство, а математика и Ньютонова физика давали достоверные результаты. Аналогичным образом мы можем лучше понять философию жизни Генри Бергсона, если рассмотрим ее в связи с предшествовавшими ей механистическими теориями и французским спиритуализмом.
2. Для более эффективного изучения истории философии необходимо испытывать определенную эмпатию по отношению к изучаемому философу, иными словами, уметь понять его психологию и склад ума. Желательно также, чтобы историк философии имел некоторое представление о философе как о человеке (конечно же знать все обо всех мыслителях невозможно). Это помогает «вжиться» в изучаемую систему, позволяет рассмотреть ее как бы изнутри, уловить только ей присущий «аромат» и характерные черты. Мы должны попытаться поставить себя на место изучаемого философа и рассмотреть его идеи, как если бы они родились у нас самих. Способность к сопереживанию, умение мысленно перевоплотиться в своего «героя» особенно необходимы философу–схоласту для понимания современной философии. Если такой философ, к примеру, исповедует католическую религию, то современные системы или по крайней мере некоторые из них покажутся ему поначалу причудливыми и даже уродливыми, во всяком случае, недостойными серьезного изучения. Однако если ему удастся (не отрекаясь, разумеется, от принципов своей веры) рассмотреть эти системы с точки зрения их творцов, то у него появится гораздо больше шансов понять их смысл. Однако не следует и слишком увлекаться изучением психологии философа, ибо это помешает вам понять, истинны или ложны его идеи сами по себе, а также выявить логические связи его системы с системами других философов. Психологу вполне достаточно знать психологию того или иного мыслителя, историку же философии – нет. Например, чисто психологический подход может создать впечатление, что система Артура Шопенгауэра – это творение озлобленного, мрачного и разочарованного в жизни человека, наделенного даром слова, эстетическим воображением и проницательным умом, только и всего. При таком подходе может показаться, что философия этого мыслителя – простое отражение определенных состояний его психики. Однако в таком случае будет проигнорирован тот факт, что пессимистическая волюнтаристская система Шопенгауэра явилась, по большому счету, реакцией на оптимистический рационализм Гегеля. Кроме того, не будет учтено то важное значение, которое имеет эстетическая теория Шопенгауэра сама по себе, вне зависимости от того, каким был человек, создавший ее, и, кроме того, будет полностью проигнорирована проблема зла и страдания, исследуемая в системе Шопенгауэра. А ведь эта проблема существует независимо от того, был ли Шопенгауэр разочарованным человеком, лишившимся иллюзий, или нет. Аналогичным образом, хотя знание биографии Фридриха Ницше и служит большим подспорьем для понимания его идей, эти идеи имеют ценность сами по себе, вне зависимости от характера человека, который их высказал.
О проекте
О подписке