Цитаты из книги «Уинстон Черчилль: Власть воображения»

Но вечером следующего дня участники отмечали завершение конференции и шестидесятидевятилетие Уинстона Черчилля. Это было памятное событие, и виновник торжества, восседая между двумя самыми могущественными людьми планеты, выглядел достойно; к тому же Сталин и Рузвельт, отдавая должное его возрасту и смелости, охотно признали британского премьер-министра главным вдохновителем крестового похода против нацизма. И действительно, он не прекращал борьбы с 3 сентября 1939 г. (уже четыре года!) и посвятил ей все свое время, всю свою энергию, все свое огромное воображение… и всю свою семью: его супруга Клементина возглавляла фонд медицинской помощи России[207]; дочь Диана служила на флоте; Мери, призванная по мобилизации в ПВО, сопровождала его в Квебек как адъютант; Сара, записавшаяся во вспомогательные части ВВС, была его адъютантом в Тегеране; наконец, Рэндолф, унаследовавший от отца хотя бы его храбрость, только что участвовал в десанте у Салерно в составе коммандос. Кто бы не был охвачен законной гордостью, отмечая вот так свой шестьдесят девятый день рождения?

Тремя годами раньше адмирал Паунд философски заметил: «Это та цена, которую приходится платить за Черчилля»; и нельзя сказать, чтобы это было преувеличением. Но Паунд скончался[205], а его преемник адмирал Каннингэм присоединился к своим коллегам Бруку и Порталу, одергивавшим премьер-министра всякий раз, когда тот начинал нести околесицу. Наталкиваясь на единодушное сопротивление своих начальников штабов, Черчилль негодовал, бушевал, мучил их потоками красноречия до третьих петухов и даже зловеще намекал, что, дескать, «везет Сталину, он может приказать расстрелять всех, кто с ним не согласен, и уже истратил на это немало патронов», но в конечном итоге уступал, благодаря чему избежал сокрушительных поражений, преследовавших другого вдохновенного стратега-любителя, в чьих руках была судьба тысячелетнего рейха и кому не осмеливались перечить.

Премьер-министр, не привыкший к подобному обращению, возмущался и бушевал, но при этом был очарован силой личности Сталина, его хитростью и всемогуществом; он признался своему врачу: «Я намереваюсь установить прочные связи с этим человеком». С таким же успехом можно было устанавливать тесные связи с питоном, но Черчилль в очередной раз принимал желаемое за действительное: гармоничные и даже сердечные отношения со Сталиным необходимы для победы союзников, следовательно, такие отношения просто обязаны существовать.

Впрочем, игра велась нечестно, и окружение Черчилля не замедлило это заметить: Сталин требовал оружия и снаряжения в неразумных количествах и норовил снять с себя все обязательства, если ему не шли навстречу; он настаивал на открытии второго фронта в Европе, какими бы ни были связанные с этим риски и трудности; по его указке пропаганда принижала вклад англо-американцев; с его подачи западных журналистов, военных и дипломатов, находившихся в СССР, изолировали, подвергали цензуре и даже выдворяли из страны, многим из них угрожали и не давали работать; он вытягивал из своих партнеров информацию о стратегических планах, не раскрывая собственных, и когда Черчилль прибыл в Москву, ему устроили «шотландский душ» – проявления дружбы в первый день, оскорбления на второй, затем разумная доза лести на третий и запугивание на четвертый…

провели всю ночь в спартанских условиях, преодолев 4000 км за 11 часов беспосадочного перелета на высоте свыше 14 000 футов, а Черчилль был свеж как огурчик и потягивал за завтраком белое вино после того, как изволил выкушать две стопки виски и выкурить две сигары!» Генерал Эйзенхауэр, встретившийся с ним в тот день, дополнил картину: «Он был мастер спорить и убеждать. Он одинаково легко манипулировал комичным и трагичным и для усиления эффекта аргументов подбирал слова в широком диапазоне от жаргона до клише с массой цитат, почерпнутых из всех мыслимых источников от древних греков до Дональда Дака».

Генерал Брук, ошеломленный такими приступами активности, описал первую часть поездки до прибытия в Каир на заре 26 января 1943 г.: «Было всего около половины восьмого утра, мы прове

Для урегулирования ситуации и, в первую очередь, для разработки общей стратегии с американским президентом Черчилль отправился в США 12 декабря на борту крейсера «Дьюк оф Йорк» в сопровождении адмирала Паунда, маршала авиации Портала, маршала Дилла, министра снабжения лорда Бивербрука и своего личного врача сэра Чарлза Уилсона, который заметит по этому поводу: «Уинстон стал другим человеком после вступления Америки в войну. […] Как если бы по мановению руки его заменили на кого-то моложе».

Эффект был тем сильнее, что никто не знал о мелочной торговле, предшествовавшей ее составлению, и об ожесточенных ссорах, последовавших за опубликованием. По возращении в Лондон Черчилль заявил, что полностью удовлетворен и даже восхищен исторической встречей. В действительности у него были все основания для горького разочарования: Рузвельт не захотел слышать о проекте дипломатического коммюнике для предостережения Японии на случай ее новой экспансии в Азии в ущерб британским интересам; американские начальники штабов, демотивированные безопасным положением Западного полушария и дискуссиями в Конгрессе по вопросу увеличения призыва в армию, почти не проявили интереса к Ливии, Египту, бомбардировкам Германии или помощи Сталину оружием; церемонии, политические реверансы и шутки не могли скрыть тот факт, что Рузвельт, несмотря на все уважение к отваге и энергии своего собеседника, считал его империалистом ушедшей эпохи, чьи предубеждения и порывистость достойны глубокого недоверия; но главное, президент не принял на себя никаких обязательств по вступлению США в войну. Тот факт, что по возвращении в Вашингтон он даже позволил себе уточнить, что «ничего не изменилось» и что «США не стали ближе к войне», стал официальным подтверждением провала, который Черчилль предпочел бы не афишировать.

Еще в январе Черчилль говорил с Гопкинсом о необходимости переговоров с Рузвельтом тет-а-тет; предложение долго петляло по коридорам Белого дома, и в конце концов президент его принял: встреча должна была состояться на рейде Аргентии в Ньюфаундленде. Черчилль тщательно готовился к переговорам, и, пересекая Атлантику на борту линкора «Принс Уэлский», чувствовал себя, как школьник перед экзаменом. Сопровождавший его Гарри Гопкинс нашел даже более сильное сравнение: «Можно было подумать, будто Уинстон поднимался на небеса для встречи с Господом Богом…» В разговоре с Эйвереллом Гарриманом британский премьер произнес обезоруживающие слова: «Я задаюсь вопросом, понравлюсь ли президенту».

Атлантическая хартия, заключенная в день отъезда и задуманная как обычное коммюнике для прессы, получит в мире большой резонанс в силу провозглашенных в ней возвышенных целей: никаких территориальных аннексий; никаких пересмотров границ без явно выраженной на то воли народов; уважение права народов на избрание формы государственного устройства; доступ всех стран к мировым ресурсам и снятие ограничений с торговли; сотрудничество наций в области экономического развития; восстановление мира, который позволит всем нациям жить в безопасности в пределах их границ; свобода морей и океанов; отказ от применения силы; создание постоянно действующей системы мировой безопасности и пр.