Профессор кафедральной школы при соборе: Гийом де Мантьер

Я предпринял третью попытку оценить современное богословие. Для меня тут речь идет о прекрасной книге, говорю это без иронии, поскольку в ней содержатся прекрасные умозаключения, перед лицом которых душа моя приходит в гармоническое состояние. Написал ее один из профессоров парижской Кафедральной школы при соборе, то есть один из тех, кто готовит будущих священников столицы Франции. Автор является к тому же одновременно и приходским священником, что помогло ему обрести стиль, доходчивый и внятный для верных чад церкви. Итак, в этой книге отец Гийом де Мантьер обращается к интересующему нас сюжету. Он очень настоятельно напоминает о том, что Христос любит и Отца, и нас с вами. «Так что спасает нас не физическая смерть Христа, а Его сыновняя и братская любовь, знамением которой и оказываются Страсти… И Богу в этих Страстях нравятся не страдания Сына, но та любовь, с какой Христос добровольно переносит эти страдания ради нашего спасения». Итак, тут мы совсем отошли от старой невыносимой логики, по которой страдания Христа нужны были для того, чтобы умилостивить гнев Отца или отомстить за Его оскобленную честь. Уф!

Но вопрос при этом остается: зачем же нужны эти страдания? Я приведу вам ответ отца де Мантьера: «Своим милосердием (невидимая жертва) Христос удостаивает нас божественной дружбы. Своими страданиями (видимая жертва) Христос удовлетворяет и восстанавливает порядок справедливости». А еще чуть раньше этот же автор еще яснее высказывается о подлинном смысле этих же самых страданий: «Как и грех, который оно призвано упразднить, искупление должно нести в себе и элемент наказания, и элемент нравственности. Страдания Христа образуют элемент наказания, а добродетели Христа – элемент нравственности в искуплении, действующем как зеркальный ответ на действие греха»⁶⁰. Значит, речь снова идет о том, что нас чего-то удостаивают, что-то сваливается на нас с неба. На этот раз это не благодать, а «божественная дружба», но с этим багажом мы оказываемся все в той же точке, по-прежнему, не очень удовлетворительной. Кроме того, почему Сын должен дать Отцу доказательства абсолютной любви через такое жуткое испытание, неужели только так Отец может нас полюбить? Он, сотворивший нас, как говорят, из любви, неужели не мог возлюбить нас еще раз и простить нас без того, чтобы прежде Его возлюбил Сын такой ценою? «Своим милосердием … Христос удостаивает нас божественной дружбы». Действительно, любит Он нас не больше этого. Но тогда и не нужно было нас творить! Для Его Сына это было бы даже лучше… (и для нас тоже!)

Что же касается меня, мне не верится, что Бог любит нас столь мало. Я, наоборот, убежден, что Он любит нас всех, грешников или нет, бесконечной, безусловной любовью, как хорошо прочувствовали многие из тех, кому довелось перешагнуть на время черту смерти, а потом снова вернуться к жизни: они почувствовали это и свидетельствовали потом об этом до конца своих земных дней. Если прощения Бога недостаточно, то это потому, что есть что-то еще.

Но, конечно, физическое страдание Христа действительно имело место, и у него должен быть смысл. Итак, нам говорят, что нужно оно было для того, чтобы «упразднить» грех. Автор не утверждает, что требование страдать исходит от Отца, и тем самым избегает самого немыслимого аспекта подобной системы взглядов. Но все-таки, для чего же было надобно это страдание? Кого Он «удовлетворил», если не Отца? И нужно ли восстанавливать этот «порядок справедливости» любой ценой? Автор настаивает на все той же идее, что любой грех требует наказания, а долг платежа. Но откуда же появилась та изначальная идея, на которой и строятся все подобные системы? Ее никто не объясняет, не проясняет, не обосновывает, только утверждают. Кто придумал, что не бывает прощения без наказания?

Идет ли речь лишь о дальнем отголоске закона возмездия? Око за око, зуб за зуб! Это та дань, которую побежденный должен уплатить победителю, вассал сеньору? Дело чести, как считает отец Брюкбержер? По поводу богословия св. Ансельма, отец де Мантье подхватывает мысль, которую можно найти еще у св. Фомы, что величина нанесенного оскорбления пропорциональная достоинству оскорбленного: «И поскольку достоинство Бога бесконечно велико, то и тяжесть оскорбления, нанесенного грехом, тоже бесконечно велика»⁶¹. Отсюда, конечно, вывод, что только Христос смог смыть подобное оскорбление. Пьер Бюрней в статье, опубликованной в 1971, заметил, что «мысль эта, идущая от Аристотеля через св. Фому, становится теперь стереотипной и бессодержательной на деле формулой, поскольку больше не соответствует ментальным, юридическим и социальным структурам современного Запада. Потому-то мы и не находим ее больше у наиболее значительных и оригинальных богословов. Но зато этот аргумент был совершенно общепринятым при старом режиме, когда наказание напрямую зависело не только от величины ущерба, но и от социального и иерархического статуса жертвы: “Оскорбление возрастает с оскорбленным”, считал св. Фома»⁶². Заметим к этому, что говорить о «достоинстве» Бога, по меньшей мере, смешно; это значило бы сравнивать Его с нами, подгонять Его под наши суждения, принижать Его до уровня наших социальных категорий.

И вот мы снова оказались прямиком внутри реставрации старого уклада, если только речь не зайдет вообще о подобии космического закона, метафизического порядка, взбаламученного грехом, такого, что даже Богу приходится ему подчиниться.

«Христос удовлетворил и восстановил порядок справедливости». Но в чем состоит этот «порядок справедливости»? Идет ли тут речь о законе, установленном Творцом, но так, что бразды правления упущены и его уже не изменить? Почему? Из страха критики, из страха, что придется пересмотреть все Творение ради изменения законов? Или налицо что-то вроде метафизического закона, вроде закона непротиворечия, который существует сам по себе, не сотворен, не по воле Бога, как бы поверх самого Бога, как бы врученный Ему?

Пастор Узьо предлагает тут свой вариант, который уже не апеллирует к понятию греха, а только к равновесию между счастьем и несчастьем, удовольствием и страданием. За годами тучных коров должны последовать года тощих коров, как во сне фараона, истолкованном Иосифом (Быт 41: 1‒26). Кто слишком много пьет, того наутро подстерегает похмелье, кто слишком много курит, того может настигнуть рак легких. Речь идет о разновидности равновесия, а не о настоящем наказании. Но, задает он сам себе вопрос, кто же устанавливает «эту логику компенсаторности? И какова та сила, которая должна эту логику задействовать и применять? Можно подумать, что это сама природа, часто обожествляемая…, но можно также рассудить, что такой принцип справедливости и регуляции – это сам Бог. Тогда Бог рассматривается как персонификация закона Справедливости и мудрости Природы. И здесь тоже не нужно торопиться поскорее оставить такую точку зрения». Но из всего вышесказанного он делает выводы: «Повторять неустанно и навязчиво, что Бог есть любовь, напоминает метод Куэ, потому что не из чего этого не видно и ничего это не объясняет, и тем более не объясняет страдание»⁶³. По крайней мере, здесь все ясно, хотя мы опять оказались далеко от свидетельства мистиков.

Какие бы нюансы ни отличали этот закон, очевидно, что закон этот столь абсолютен, что даже сам Бог-Отец ничего не может против него предпринять, вплоть до того, что Ему приходится мириться с агонией, муками и смертью собственного Сына, чтобы суметь наконец нас простить? Все узловые точки предложенной системы тут. Вместо еще одной попытки все объяснить, отец де Мантьер, не стесняясь, приводит цитату из Мадлен Дельбрель, что смерть Христа нужна была для нашего спасения. Все это затем, чтобы успокоить наше любопытство касательно этого вопроса и заставить нас проглотить тупик мысли, не протестуя.

Я с трудом могу себе представить, как отец блудного сына вынужден сначала выпороть старшего, чтобы суметь простить младшего. Тогда, от одного только этого нюанса, вся история из чудесной и потрясающей превратится в жуткую. Когда Христос говорит блуднице, которую хотели побить камнями: «Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин 8: 11), то Он не требует для нее никакого замещающего наказания, менее жестокого, но восстанавливающего «порядок справедливости». Он освобождает вполне и всецело от всех кар. Прощение полное, щедрое и окончательное. То же относится и к грешнице, возлившей миро на ноги Его и вытершей их волосами: «Прощаются тебе грехи» (Лк 7: 48). То же самое происходит и с расслабленным: «Прощаются тебе грехи твои: … встань, возьми постель твою, и иди в дом твой» (Мф 9: 2‒7; Мк 2: 5).

Когда просят грешника не только попросить прощения, но, по возможности, возместить ущерб тому, кого он обидел, это нормально, это справедливо. Сюда слово «справедливость» вполне подходит. Духовник, исповедник обычно настаивает на этом, и это естественно. Но когда речь идет об отношениях с Богом, наложенная исповедником «епитимья» не очень подходит. Ведь на самом деле речь идет не о наказании. Ведь дело не в том, чтобы возместить Богу, пусть на уровне каждого отдельного грешника, последствия ущерба от наших грехов. Цель «епитимьи» в том, чтобы подвигнуть нас к пробуждению совести, через жесты или слова, помочь нам исправить в себе то, что отдаляет нас от Бога. Так после несчастного случая, чтобы вылечить вашу раненую руку, врач просит делать ею то или иное движение, даже если оно причиняет боль. Но это не для того, чтобы наказать вашу руку, а чтобы ее укрепить. Если вы будете выполнять это движение другой рукой или попросите об этом кого-то другого, то все будет напрасно.