Глава 2
Сражение с мисликами

Человек – а я включаю в это понятие хиссов, синзунов и всех им подобных – все-таки удивительнейшее создание! Мы были обречены, надежды не оставалось никакой, но нам даже в голову не пришло сложить оружие. Едва показался панцирь первого мислика, как я выстрелил. Он погиб, даже не успев начать излучение. Мы выжидали с бьющимся сердцем; больше никто не появлялся. Оставаться на площади было вдвойне опасно: во-первых, здания продолжали рушиться, во-вторых, мислики здесь просто могли взлететь и раздавить нас. Мы отступили по уже разведанной крытой улице, бросив последний взгляд на гору обломков, под которой были погребены «Ульна-тен-Силлон» и Акейон. Здесь, в узком проходе, нам нужно было следить только за тем, что происходило впереди и сзади. Миновав дом, возле которого мы останавливались, мы оказались на второй площади. Она кишела мисликами, встретившими нас яростным излучением, но все их попытки были тщетными. Нам пришлось буквально перескакивать через тела мисликов, и тут я убедился, что это была другая порода, отличная от мисликов с Седьмой планеты Кальвено: местные были более широкими, более короткими, иной формы, и излучение их имело не фиолетовый цвет, а скорее индиговый.

Несколько часов мы шли по улицам мертвого города, не находя ни одной открытой двери или хотя бы такой, которую можно было взломать.

По неизвестной причине, прежде чем погибнуть, жители города тщательно закупорили свои дома. Единственной интересной находкой была очень низкая шестиколесная машина, попавшаяся нам в нескольких километрах от первой площади. Я уже собирался детально ее осмотреть, когда на нас снова напали мислики. Их были сотни, и они скользили в двух-трех футах над поверхностью. Даже подбитые нашими термическими пистолетами, они продолжали лететь по инерции, и нам стоило немалых трудов избегать столкновения. Затем мислики переменили тактику. Теперь они атаковали так быстро и так внезапно, что нам пришлось броситься ниц и открыть настоящий заградительный огонь, безбожно расходуя боеприпасы. Через несколько минут вся улица и ближайшие закоулки были нагреты до такой температуры, что ни один мислик уже не мог там появиться, и атака захлебнулась.

Мы печально присели на трехступенчатое крыльцо какого-то дома. Воздуха оставалось на три часа – всего на три часа. Уже сказывалась усталость; сквозь прозрачный шлем я видел запавшие глаза и измученное лицо Ульны. Мы лишь изредка обменивались короткими фразами.

Я прекрасно знаю, что в романах герои обычно выбирают для нежных признаний самые отчаянные ситуации, но могу тебя уверить, что нам было не до этого. Так мы сидели долго. Я даже задремал.

Вдруг Ульна резко меня встряхнула:

– Мислики! Они возвращаются!

На этот раз они возвращались ползком, огибая горы металлических трупов. Решив, что двум смертям не бывать, мы подпустили их как можно ближе и начали расстреливать в упор. Один мислик успел взлететь; мы с трудом увернулись, он с ходу проломил дверь, которая была у нас за спиной. Ульна бросилась в дыру, я – за ней. Мы очутились в обширной комнате с бесформенными обломками в тех местах, где, видимо, когда-то стояла мебель. Напрасно искали мы лестницу или лифт, чтобы проникнуть в верхние этажи. Если они и существовали, то, наверное, давно обрушились. Зато мы обнаружили ход в низкий подземный туннель, где я мог идти только согнувшись. Вскоре стало ясно, что этот туннель тянется параллельно улице, только расположен под ней. Мы продолжали идти по нему, не обращая внимания на боковые ответвления: все они, как мы убедились, вели в такие же помещения, как те, через которые мы проникли сюда, – голые или заваленные совершенно бесполезными для нас обломками. В тот момент мне было явно не до археологических изысканий!

Затем, почти неощутимо, туннель пошел под уклон. Мы не обратили на это внимания и продолжали двигаться как во сне, пока я с размаху не налетел на металлическую дверь. Дальше пути не было. Но на этой двери я впервые увидел барельеф – огненное колесо или стилизованное изображение солнца.

Только теперь, когда идти дальше было некуда, мы почувствовали всю тяжесть усталости. Вот уже десять часов, как мы были на ногах, и воздуха у нас оставалось всего на час.

Машинально я взглянул на барометр, укрепленный на запястье моего скафандра: атмосферное давление уже не было нулевым, и термометр показывал двести шестьдесят пять градусов по абсолютной шкале. Значит, мы были в зоне, недоступной для мисликов. И здесь имелся воздух, но в ничтожных количествах. Его не хватило бы даже для того, чтобы пустить в ход легкие компрессоры, укрепленные у нас за плечами. Тем не менее это был добрый знак: быть может, за металлической дверью атмосфера не так разрежена!

Мы начали лихорадочно осматривать дверь. В ней не оказалось ни замка, ни скважины, но я уже был знаком с более совершенными системами дверных запоров. Терпеливо, сантиметр за сантиметром мы ощупывали поверхность двери, поочередно нажимали на каждый луч солнца, пытались их повернуть. Все тщетно. Прошло уже полчаса. Медленно, неотвратимо стрелка манометра кислородных баллонов приближалась к нулю.

Мы уже потеряли последнюю надежду, когда дверь вдруг со скрежетом распахнулась. Мы закрыли ее за собой; путь нам преграждала вторая, точно такая же дверь.

– Мы в шлюзовой камере, – пробормотала Ульна. – Быть может, за этой второй дверью есть воздух?

Мы попытались вспомнить, при каких обстоятельствах открылась первая дверь, и вскоре нам это удалось: нужно было нажать на верхний луч и слегка отвести его влево. И вот мы очутились в темной комнате, где барометр показывал почти одну эллийскую атмосферу. Я включил анализатор – трубки покраснели одна за другой: кислорода достаточно, ядовитых газов нет. Осторожно отвинтив окошечко своего шлема, я сделал первый вдох. Воздух был сухим и свежим, вполне пригодным для дыхания. Если мы и не были спасены, то, во всяком случае, получили отсрочку.

Зал был голым, пустым и, видимо, не имел другого выхода, кроме той двери, через которую мы вошли. Прежде всего мы поспешили освободиться от громоздких скафандров, тяжело давивших на усталые плечи. Совершенно измученные, мы растянулись рядышком на полу, погасили лампы и мгновенно уснули.

Видимо, я спал беспокойно, потому что во сне откатился к противоположной стенке. Пытаясь отыскать лампу, я долго шарил в темноте руками, наконец сел и ухватился за какой-то рычажок на уровне своей головы. Он подался – и случилось чудо: в глубине комнаты словно открылась вторая дверь, и на фоне светлого прямоугольника возник человеческий силуэт! Он был небольшим, и я видел только общие контуры, не различая отдельных черт. Затем он так же внезапно исчез, а на его месте появился огненный шар, и в моих ушах зазвучало странное слово.

– Ульна, – крикнул я, – проснись!

Огненный шар исчез, теперь я видел звездное небо. Потом появилось изображение планеты; сначала это был вид с очень большой высоты, но постепенно планета приближалась. Перед нашими глазами проплывали горы, леса, океаны, равнины, и странный голос все время повторял: «Сифан, Сифан, Сифан!..» Я понял, что так называется эта планета.

Но вот вращение планеты приостановилось, и мы увидели тот же самый город, только залитый лучами солнца; он назывался Герсея. Площади его были заполнены машинами и живыми существами, которых с большой высоты мы не могли как следует рассмотреть.

Затем на экране – это был экран – возникло изображение окрестных полей с рядами пурпурных растений, похожих на эллийское деревце синисси, а еще, по словам Ульны, на арборский кустарник трен-техор. По синей дороге мчалась шестиколесная машина, вроде той, которую я хотел осмотреть, когда на нас напали мислики. Мы принялись следить за ней. Дорога поднималась все выше в горы, к обсерватории, сооруженной на самой вершине, – во всяком случае, мы приняли это здание за обсерваторию. Пока сменялись изображения, слышался голос диктора, но мы, разумеется, не понимали ни слова. Объектив приблизился к машине. Из нее вылезло двуногое четверорукое создание с круглой головой; лица мы не смогли рассмотреть. Существо вошло в здание.

На секунду экран погас, потом снова возникло изображение солнца; на наших глазах оно медленно краснело и угасало. И тогда мы поняли, что перед нами разворачивается история гибели этого мира. Тот, кто приехал на машине, видимо, был ученым или крупным государственным деятелем, потому что мы видели, как он выступал на советах, управлял странными машинами, отдавал приказы войскам и наконец рухнул в своем прозрачном скафандре, задавленный надвигающимися мисликами. Но до этого мы увидели, как он регулирует крохотные аппаратики и закрывает двери, украшенные символом пылающего солнца – этот барельеф мы узнали сразу. В последнем кадре фильма один из этих странных индивидов приподнимал каменную плиту, расположенную как раз под рычажком, на который я случайно нажал.

Разумеется, едва миновало первое потрясение, как мы принялись искать эту плиту и нашли ее без труда. Под ней располагалась винтовая лестница. Облачившись на всякий случай в скафандры, мы спустились по ней и оказались в обширной комнате, залитой мягким зеленоватым светом. Через металлическую дверь мы проникли во второй зал, затем в третий, четвертый, пятый – там была целая анфилада! И если первый оказался пустым, то остальные были наполовину заставлены массивными металлическими ящиками, открыть которые нам не удалось. Наконец дверь последнего зала вывела нас к подножию другой винтовой лестницы. Через четверть часа подъема мы добрались до шлюзовой камеры и очутились под прозрачным куполом башни, уже за пределами города. Двойная дверь-шлюз позволяла выйти наружу, но мы ею не воспользовались: вокруг кишели мислики.

Так для нас началась странная жизнь, продолжавшаяся целый земной месяц. Воздуха теперь было достаточно: кроме того, Ульна обнаружила, что вместо трех запасных коробок с провиантом она взяла всего две, зато третья оказалась со спрессованной пищей. Одной этой коробки нам хватило бы на год с лишним, но воды было всего на два месяца. Дело в том, что в ранец скафандра вмонтирован маленький хитроумный аппарат, который позволяет выделять воду из сжиженных или отвердевших газов на мертвых планетах, но фильтр каждого аппарата работает не более месяца. И все же теперь мы могли надеяться на прибытие спасательной экспедиции, так как строго следовали инструкциям Суйлика.

Теперь, когда непосредственная опасность миновала, Ульна дала волю скорби. Я, как мог, пытался ее утешить: ксилл очень прочен, возможно, Акейон жив, и, если это так, хиссы освободят его из плена одновременно с нами. Убедить ее мне, увы, не удалось. Но действительность оказалась еще более невероятной!

Делать нам было нечего – только есть, спать и ждать. Мы снова и снова просматривали фильм о гибели Сифана, пока не запомнили во всех подробностях каждый кадр, и не раз благословляли изобретательность гения, построившего это убежище, чтобы сохранить память о своем народе. Из прозрачного купола я наблюдал за мисликами. Они быстро заметили нас, но, убедившись, что их излучения бессильны и разбить купол невозможно, так же быстро перестали обращать на нас внимание.

Защищенный прочной прозрачной сферой, я целыми днями вел свои наблюдения, словно студент-биолог, изучающий под микроскопом новых микробов или неведомых насекомых. Правда, работал я в гораздо более неблагоприятных условиях, потому что был лишен возможности экспериментировать. Целый месяц, пока длилось наше заключение, мы тщетно пытались понять смысл движений мисликов. Пожалуй, можно сказать, – я даже в этом уверен, – что мы с Ульной узнали о них больше, чем кто бы то ни было во всем мироздании, за исключением разве что самих мисликов. И, несмотря на это, к концу месяца мы знали о них так же мало, как и раньше. Нам не удалось подметить ничего похожего на организованную деятельность в нашем смысле слова, ничего похожего на инстинкты или хотя бы на обычный тропизм. И в то же время по опыту пребывания на острове Санссин я знал, что они обладают разумом, пусть и не имеющим ничего общего с нашим, а также чувствительностью, более понятной для нас.