Ити (1)
一

После похорон я неделю не вставал с постели. Я не болел, но совершенно лишился сил.

Я попытался было перечитать конспекты по социальной психологии, но понял, что совершенно не могу сосредоточиться. Единственное, что у меня получалось, – это слушать радио, да и то недолго. Пару минут я был в состоянии воспринимать новости или какую-нибудь программу о кино, но вскоре меня снова одолевала необоримая свинцовая тяжесть.

Я проваливался в мучительное краткое забытье и пробуждался с бредовой убежденностью: «Амайя жива, все это просто ночной кошмар».

Осознавая, что все мои мысли возвращаются в одну и ту же точку, я начинал ворочаться в кровати, натягивая на голову простыню в тщетном желании исчезнуть.

В один из таких моментов бодрствования я увидел перед собой приземистую, плотную фигуру отца. Откинувшись на спинку стула, он внимательно смотрел на меня.

– Эй, – возмутился я, – и сколько ты уже так сидишь?

– Достаточно, чтобы понять, что ты совершенно пал духом. Сходи проветрись. Я понимаю, что это ничего не изменит, но свежий воздух тебе всяко не повредит.

Я смотрел на отца, не зная, что сказать. Этот человек был создан для страданий. С тех пор как моя мать сбежала с другим, его мир сузился до итальянского ресторанчика, которым он управлял, и редких минут отдыха дома со спортивной газетой в руках.

Он воспринимал свое одиночество как пожизненное наказание, суровое и необратимое, а теперь вот посягнул на мою территорию.

– Я хочу остаться дома, папа.

– А почему бы тебе не позвонить комунибудь из одноклассников? – настаивал он, озабоченно теребя двойной подбородок. – Ты же знаешь пословицу: «Разделенное горе – это половина горя».

– Но не для меня… Лучше я отлежусь дома, чем часами слушать разговоры о ней. Честно говоря, я стараюсь забыть то, что случилось.

– Забыть невозможно, Энцо, – откликнулся отец, слишком хорошо зная, о чем говорит. – Но жизнь все равно продолжается, пусть она сейчас и кажется тебе кучей дерьма.

С этими словами он потрепал меня по волосам и вышел из комнаты.

«Я люблю тебя, старина, – подумал я про себя. – Хоть ты и взвалил на себя роль тягловой лошади и думаешь только о том, чтобы выжить».

И тут на меня снова напал сон и потащил в пропасть, которая, подобно черной дыре, не вела никуда. В те дни, пока не пришел некий загадочный пакет, это небытие оставалось моим домом, единственным местом, где я мог существовать.

Ни (2)
二

Подскочив в постели от трели будильника, я вспомнил, что уже понедельник. Через час с небольшим я должен сидеть на занятиях по статистике в университете. Нелегкая задачка, но, как говорил отец, жизнь не стоит на месте. Выхода не было.

Или, по крайней мере, я так думал до того, как в трусах и майке поспешил открыть входную дверь.

Курьер в синей униформе вручил мне пакет и попросил поставить на планшете электронную подпись. Обычно посылки приходили отцу – товары для ресторана или последние книги по кулинарии, – так что я удивился, обнаружив на коричневой коробке свое имя.

Я сразу узнал почерк, но взбунтовавшийся разум твердил, что это ошибка.

Сев у стола в гостиной, я с трудом заставил себя снять клейкую ленту с упаковки. В коробке лежал толстый конверт и книга, судя по всему самиздат.

На фоне фотографии какой-то поросшей мхом могилы я с изумлением прочитал заглавие:

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КУЗНЕЦА

«Кто, черт побери, мне это прислал?» – думал я, открывая трясущимися пальцами конверт, но его содержимое оказалось еще более загадочным, чем сама книга, на которой даже имя автора не значилось.

Под аббревиатурой «JR»^[3] скрывался, судя по всему, ваучер на проезд по железной дороге, а также обнаружилась пачка билетов на самолет и подтверждения гостиничной брони. И плюс к этому – схваченная скрепкой пачка купюр. Иены.

Я было подумал, что по неизвестной причине судьбе вздумалось сыграть со мной эдакую мрачную шутку, но на дне пакета нашелся сложенный вчетверо лист бумаги.

Еще не развернув письмо, я уже знал, кто его написал. Похолодев, я приступил к чтению с ощущением, что передо мной совершается чудо.

Дорогой Энцо!

Прежде всего хочу попросить у тебя прощения за то, что умерла. На самом деле это не моя вина. Я бы охотно задержалась подольше на этой тусовке под названием «жизнь», но, как ты знаешь, меня не слишком вежливо вытолкали взашей.

Если ты читаешь эти строки, значит родители исполнили мою просьбу и отнесли посылку на почту, когда я превратилась в горстку пепла.

У этого письма две цели: во-первых, сказать, что мне здорово повезло иметь такого друга, как ты. А во-вторых, попросить тебя об одолжении, которое, надеюсь, ты сможешь для меня выполнить.

Ты в курсе, что я дала клятву – если поправлюсь, то поеду в Японию, о которой так долго мечтала. Теперь я уже не смогу этого сделать, по крайней мере в этом теле, но мне бы хотелось, чтобы туда поехал ты.

Сейчас лучшее время для путешествия – на ветках сакуры распускаются цветы, и все японцы выходят из дома, чтобы отпраздновать обновление жизни.

Билеты в конверте оформлены на твое имя, как и ваучер на «JR Pass»: это что-то вроде проездного, чтобы передвигаться по стране на поезде. С учетом того, что все гостиницы оплачены, восьмидесяти тысяч иен тебе должно хватить на прочие расходы.

Я составила для тебя маршрут, именно тот, каким поехала бы сама. А на оборотной стороне листка – список моих желаний, ты наверняка найдешь способ их исполнить.

Счастливо тебе полюбоваться сакурой! И пожалуйста, развлекайся на всю катушку. Сделаешь это ради меня?

Твой друг навсегда,

Амайя

Сан (3)
三

Мне потребовались лишь сутки, чтобы принять решение: я исполню это поручение из загробного мира. Пропуск двух недель занятий по статистике недвусмысленно грозил провалом на экзамене, но в тот момент меня уже не волновало, завалю я один предмет или весь семестр.

Проверив еще раз документы для путешествия, я на автобусе отправился в центр, в книжный магазин.

Пока мы с черепашьей скоростью ползли в пробках, я перечитал список пожеланий Амайи. Она не потрудилась уточнить, где и каким образом мне предстояло выполнить ее просьбу. Так что я явно должен был хоть как-то подготовиться к своему первому приключению в Азии – это странным образом и возбуждало меня, и усиливало мою печаль.

Раньше мне не приходилось уезжать из Европы, и мысль о предстоящем двухнедельном блуждании по Японии, в одиночестве и без знания языка, не слишком успокаивала.

Возможно, покойная подруга изрядно переоценивала мою смелость.

Список включал девять весьма своеобразных пунктов, один другого необычнее:

1. Погладить опущенное ухо Хатико.

2. Увидеть сакуру в парке Ёёги.

3. Спеть «Zero Cold» в баре «Стардаст»^[4].

4. Послушать шум бамбука на закате.

5. Покормить печеньем оленя.

6. Увидеть ночную панораму города из «Плавающего сада».

7. Найти Кузнеца.

8. Посмотреть в глаза снежной обезьяне.

9. Дважды пересчитать призраков.

Зайдя в книжный, я направился в большой отдел литературы о путешествиях, не до конца избавившись от подозрения, что список целей на обороте письма может оказаться последней шуткой Амайи.

До поездки оставалась неделя, и я решил, что должен раздобыть как можно больше информации, чтобы паломничество вместо другого человека обрело хоть малейший смысл.

Как отправную точку я выбрал путеводитель «Lonely Planet»^[5], затем нашел опус Эктора Гарсиа «Гик в Японии»^[6]. На разных форумах писали, будто это самое полное руководство для понимания основ того мира, куда я сейчас собирался ехать вслепую.

Сложив обе книги в сумку-шопер, я вышел из магазина. Оставалось одно дело, нелегкое, но необходимое: объяснить отцу, что я прогуляю две недели занятий в университете, потому что должен мчаться на другой конец света. Хоть мне уже исполнилось восемнадцать в начале учебного года, все равно нужно было все ему рассказать, а потом перетерпеть, когда он начнет метать громы и молнии.

Находясь в постоянном нервном напряжении, я не мог ждать, пока отец явится домой за полночь, и отправился прямиком в ресторан.

Когда я пришел, до наплыва народа к ужину оставалось еще пара часов. Отец за барной стойкой протирал бутылки граппы, лимончелло, амаретто и прочих ликеров, которые с гарантией обеспечат вам неслабое похмелье.

– Что ты тут делаешь? Не иначе, деньги понадобились… – улыбнулся он, обрадованный моим визитом.

– Нет, папа. Я должен тебе кое-что рассказать. Пять минут найдется?

– Даже десять…

Опираясь объемистым брюшком на стойку, он с удивлением слушал про посылку, перевернувшую мою жизнь. Против своего обыкновения, он ни разу не перебил меня и даже не попытался вставить словечко.

Отец лишь молча смотрел на меня, словно ожидая, что я первым выскажу свое мнение об этой абсурдной затее.

– Я поеду, пап… Понимаю, что это полное безумие… и понятия не имею, что мне делать одному в Японии, но это было последним ее желанием. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких… – добавил я, не осмеливаясь упомянуть о странном списке.

Отец откашлялся и заговорил; от его слов я остолбенел.

– По-моему, Энцо, это очень хорошо. По большей части все, что мы делаем, лишено смысла, мы лишь тянем свою лямку, чтобы выжить. Даже если твоя поездка обернется сущим кошмаром, все равно за эти две недели ты узнаешь больше, чем за все прожитые годы. Посмотри на меня… – заключил он, кладя руку мне на плечо. – Каждый мой день похож на предыдущий. А у тебя еще есть время спастись.

Ён (4)
四

После недолгой пересадки в Вене, когда мне пришлось галопом нестись по аэропорту, я успел на свой рейс в Токио и внезапно осознал, что пути назад уже нет.

Стюардессы восточного вида, с безупречным макияжем, приняли с поклоном мой билет японских авиалиний «ANA»^[7]. В каком-то смысле я ощутил себя в Японии еще до того, как самолет оторвался от земли.

На соседнем месте сидела тщедушная старушка, которая приветствовала меня еле заметным кивком. На экране передо мной появилась информация, что полет продлится более одиннадцати часов. Мне еще не доводилось летать так долго, так что я закрыл глаза, собираясь подремать и таким образом хоть немного убить время. За последние дни мне толком не удалось поспать – я вновь и вновь представлял, будто тот кошмар, из-за которого я оказался в самолете, – лишь плод моей болезненной фантазии. Усталость сморила меня, и я очнулся от забытья лишь через пару часов, когда появилась элегантная стюардесса с кукольным личиком.

– Японский ланч или европейский? – спросила она мелодичным голосом на идеально правильном английском.

– Японский… – попросил я, решив как можно раньше окунуться в ту атмосферу, которую сам не выбирал.

Поглощая содержимое принесенной коробочки – рис, салат из водорослей, эдамаме^[8] и суховатая рыба, – я бросил взгляд в иллюминатор. Если верить траектории на экране, мы вошли в воздушное пространство России.

Быть может, поэтому из огромной фильмотеки на борту я выбрал русскую картину о некоем рокере Викторе Цое, ушедшем из жизни в тысяча девятьсот девяностом, – это имя мне ничего не говорило. Согласно анонсу, группа «Кино» сотрясала устои общества в Советском Союзе на гребне «новой волны»; певец погиб в двадцать восемь лет в автомобильной аварии под Ригой. После этого события шестьдесят пять русских подростков покончили с собой.

Машина рокера врезалась в автобус, и в искореженном салоне потом нашли кассету с записью голоса для следующего диска. Его товарищи по группе позднее добавили музыкальную аранжировку, и этот посмертный диск получил как нельзя более подходящее название: «Черный альбом».

Черно-белый фильм «Лето» рассказывает о той поре, когда Виктор Цой только зарабатывал популярность. За год до начала перестройки он знакомится на пляже с Майком Науменко, лидером группы «Зоопарк», который к тому времени уже играл в Ленинградском рок-клубе под бдительным надзором КПСС.

Несмотря на то что Наташа, жена Майка, полюбила молодого Виктора и честно рассказала об этом мужу, оба музыканта продолжали поддерживать пуленепробиваемую дружбу.

– Я бы хотела целоваться с Виктором, – объявила она Майку.

– Ну так целуйся на здоровье. Тебе что, письменное разрешение с печатью нужно?

Старушенция на соседнем кресле вздрогнула, услышав, как я расхохотался над этим диалогом. А потом снова уставилась в свою книгу на японском.

Хотя любовный треугольник между Наташей и обоими пионерами русского рока грозил разрывом, в результате так ничего и не произошло.

В одной из сцен в конце фильма Майк выговаривает жене за отношения с Виктором, хотя он и дал ей карт-бланш.

– Да мы только пару раз поцеловались и еще держались за руки, – говорила Наташа, на что Майк с грустью ответил:

– Держаться за руки опаснее, чем все остальное.

Картина заканчивается дебютом «Кино», группы Виктора Цоя, в Рок-клубе.

Под впечатлением от этих ста двадцати восьми минут великолепия и красоты, я досмотрел до конца финальные титры. Закрыв глаза, я мысленно вернулся на тот необъятный пляж, где молодые люди пили и играли на гитаре… А с наступлением ночи прыгали через костер и голышом купались в море.

Подобная жажда жизни была свойственна скорее Амайе, нежели мне. Возможно, потому, что с десяти лет я жил с отцом и постепенно заразился от него покорностью и меланхолией; я пребывал в некоем летаргическом сне и только сейчас начинал это осознавать.

Быть может, необычный подарок, смысл которого постепенно мне открывался, – не просто путешествие мечты умершей девушки, а способ пробудить к жизни того, кто до сей поры старался лишь выживать. «Наверное, – подумалось мне, – в глубине души я не слишком отличаюсь от своего отца».

Снаружи быстро темнело. Спать больше не хотелось. Я пролистал первые страницы «Lonely Planet», повествующие об основных достопримечательностях Японии, а потом вернулся к подборке фильмов на экране.

Когда мы летели над Россией, я узнал о чудесной музыке, родившейся в Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербурге), а теперь мы почти добрались до Китая, и следовало посмотреть какой-нибудь фильм этой страны.

Во всей иностранной коллекции нашлась только одна китайская лента – «Слон сидит спокойно». Хронометраж кинокартины – целых четыре часа! – наверняка отвратил бы меня от этой идеи, если бы в анонсе я не прочитал о судьбе молодого режиссера картины.