Глава 2
Мистическое раскрытие

Еще будучи студентом-дипломником философской школы Гарвардского университета, я окончательно поверил в возможность существования сознания трансцендентного типа, непостижимого в пределах наших обычных форм знания. Это убеждение сложилось под влиянием нескольких факторов. Во-первых, значительная часть западной философии (от греков до наших дней) как будто подразумевает некое проникновение в Реальность, которое невозможно свести к наблюдению или извлечь из непосредственного опыта с помощью логических умозаключений, какими бы тонкими они ни были. В то же время то глубокое ощущение истины, которое я обрел в процессе изучения чистой математики, не находило удовлетворительных объяснений ни в одной из философских интерпретаций, стремящихся показать, что математика выведена из фактов внешнего мира путем одной лишь чистой абстракции. Меня не покидало ощущение, что у самого истока математики скрывается некая тайна, уходящая гораздо глубже, чем что-либо, обретаемое посредством органов чувств. К тому же я до некоторой степени соприкоснулся с буддийской, ведантистской и теософской фазами восточной мысли. А там приводились весьма убедительные свидетельства в пользу реальности определенного рода трансцендентного сознания. С другой стороны, фактором, действующим в некотором роде как негативный стимул, было то, что системы философии, которые отрицали наличие трансцендентной, мистической реальности, отличались некой скудностью, оставляющей осадок неудовлетворенности. А между тем в глубине моего сознания присутствовала более или менее явно выраженная вера, настоятельно требовавшая, чтобы подлинно обоснованная интерпретация реальности была бы полностью удовлетворительной, а не бесплодной. Но диалектические и полемические методы разных западных школ мысли не могли дать вполне удовлетворительного решения, которое, обеспечивая потребности опыта и рассудка, в то же время удовлетворяло бы жажду уверенности и глубины. Однако из исторических свидетельств вытекало, что по крайней мере некоторые представители человечества обрели эту уверенность, которая была обоснованной и полной. Так что мне казалось весьма вероятным, что должен быть какой-то вид сознания или знания, еще не охваченный западной гносеологией и психологией.

В то время у меня отсутствовало ясное понимание того, каким может быть это знание и какими методами можно надеяться его обрести. У меня было непродолжительное соприкосновение с восточными руководствами по преображению, которые, насколько я понял, указывают на некое сознание, не проявленное у большинства людей, но потенциально доступное. Поначалу я пытался интерпретировать содержащийся в этих руководствах материал в концептуальных формах западной мысли, но к успеху это не привело. Вскоре мне стало ясно, что в таких руководствах есть нечто скрытое: чтение вызывало тонкие изменения в моем эмоциональном состоянии и, кроме того, появилось ощущение приближения к чему-то таинственному.

Хотя это «что-то» в руки не давалось, я обрел уверенность в том, что оно существует и как-то связано с прочитанными руководствами – хотя бы потому, что чтение погружало меня в смятение и беспокойство. Иногда я настолько хотел покоя, что старался забыть о подобной литературе. Однако вскоре я понимал, что такая предвзятая позиция неестественна, что она является отказом от честного поиска реальности (чем бы та ни оказалась). И это всегда заставляло меня вернуться к вносящим смятение руководствам.

Вскоре стало ясно, что для успешного поиска в новом направлении мне придется выйти за пределы того, что можно обрести в академических кругах Запада. Руководства требовали полной самоотдачи, несовместимой с нерешительными пробами человека, часть которого остается в стороне, как бы в резерве. Я вновь и вновь находил утверждения о том, что, если человек хочет трансцендентного прозрения, ему нужно отречься от всего (а не только от какой-то части), чем он лично является. Мне это отнюдь не казалось легким делом. Годами я противился, отдавая лишь часть себя и сохраняя определенный резерв. Результаты были такими несовершенными и неудовлетворительными, что я нередко раскаивался в своем экспериментировании. Но вскоре я обнаружил, что зашел слишком далеко, чтобы повернуть обратно. Я понял достаточно, чтобы навсегда утратить интерес к прежним сферам деятельности, но такого понимания было мало для обретения покоя и удовлетворения. Несколько лет я без видимого прогресса топтался на месте в нерешительности. Однако с течением времени мирские желания постепенно слабели; попутно возрастала готовность завершить эксперимент, оставив все, что сохранялось в резерве.

С годами у меня стало складываться более полное представление о цели данных руководств и о причинах, лежащих в основе их требований. Мой энтузиазм возрос, и я стал более основательно экспериментировать с теми методами трансформации, о которых узнал. Все они (или почти все) были восточного происхождения; в большинстве случаев эффект от их применения меня разочаровывал. Однако я понял, что есть разные методы, предназначенные для совершенно разных темпераментов и организаций психики. Со временем стало ясно, что имеются существенные различия в темпераменте и психике обитателей Востока и Запада и что это подразумевает определенную модификацию методов. Чтобы найти самое существенное, я стал искать в разных методах неизменные элементы. В конце концов я нашел одного восточного Мудреца, чья мысль и темперамент в высокой степени были созвучны моим. Мудрец этот – философ-ведантист Шанкара^[16]. Я обнаружил поразительное согласие своего мировоззрения с самыми основными фазами его мысли и вполне готов был применить указанный им высокоинтеллектуальный метод. Именно в трудах этого Мудреца я нашел наконец средства, которые смогли привести меня к искомому преображению.

Между тем я встречался с разными индивидуумами и группами, которые предлагали свою помощь в продвижении туда, куда я стремился идти. Должен признать, что от всех я получал нечто ценное; общение с ними углубляло мое понимание, но никто из них не мог предложить мне методов, которые оказались бы для меня вполне эффективными. Почти все они делали акцент на преображении чувств и не удовлетворяли моих неизменно присутствовавших интеллектуальных запросов. Из всех встретившихся мне Учителей (в жизни или книгах) только Шанкара адекватно удовлетворял интеллектуальную сторону моей натуры. Так что, хотя я во многом обязан тем, кого так или иначе знал, однако именно Шанкара дал мне совет, оказавшийся действенным.

Тем не менее даже у Шанкары я не нашел всех деталей метода, который дал окончательные результаты. Мне пришлось самому найти средства адаптации метода к потребностям западного интеллектуала. Ни одно из этих средств не меняло оснований учения Шанкары, но то, что я добавил как своего рода творческое открытие, оказало решающее воздействие. В настоящее время я убежден, что человеку, стремящемуся привести в действие механизм преображения, жизненно важно сделать оригинальное открытие такого рода.

В период, прямо предшествовавший тому часу, когда почти четверть века поисков наконец увенчались успехом, мне стали ясны (теоретически) некоторые характерные черты трансцендентного сознания. На уровне интеллекта я понял важнейшую вещь: трансцендентное сознание отличается от сознания обычного в первую очередь тем, что в нем устранен разрыв между субъектом сознания и его объектом. Это состояние, в котором «Я» неразрывно слито с полем сознания. Таков исходный критерий отличия нашего обычного сознания от трансцендентного. Первое всецело является относительным сознанием типа «субъект-объект».

Второй факт первостепенной важности, который мне теперь стал понятен: «общим знаменателем» обоих видов сознания является субъект («Я»). Этот факт в значительной степени идентичен фундаментальному открытию Декарта^[17], показавшему, что, если даже все подвергнуть критической проверке, нельзя сомневаться в собственном бытии – каким бы малым ни было наше понимание природы этого бытия. Я обнаружил также совершенную вневременность субъекта («Я»), а также понял, что он в чистоте своей, не смешанный ни с каким объективным элементом, поистине никогда не может быть объектом сознания. Я без труда понял, что если чистая субъективность (сама способность сознавать) является постоянным, неизменным элементом (а следовательно, пребывает вне времени и не подвержена влиянию истории), тогда она по необходимости должна быть бессмертной. Мне стало ясно, что этот вид бессмертия абсолютно имперсонален и сам по себе не подразумевает неограниченного сохранения того качества индивидуальности, которое отличает одного человека от другого. И все же, если обнаружен бессмертный элемент, то появляется чувство опоры и безопасности, основанное на уверенности гораздо более высокого порядка, чем любая вера. Когда в процессе углубления понимания я дошел до этого момента, в моем распоряжении оказалась позитивная ценность, которая имела решающее значение. Несколько лет спустя именно она стала рычагом, отодвинувшим засов Врат трансцендентного уровня сознания.

Хотя в литературе можно найти помимо вышеперечисленных принципов множество иных характеристик трансцендентного, я считаю, что признание этих двух – все, что абсолютно необходимо для подготовки понимания к Трансцендентному Пробуждению. Эти принципы и факты явно имеют интеллектуальную ценность; их вполне можно оценить независимо от какой бы то ни было эмоциональной трансформации, которая может быть связана с пробуждением трансцендентального восприятия. Достаточно сосредоточенное размышление над внутренним смыслом этих принципов вполне может оказаться эффективным средством осуществления преображения – без помощи каких-либо дополнительных факторов. Однако, хотя в моем случае указанные средства имели первостепенное значение, они не были единственными.

Одновременно с обретением этого предварительного интеллектуального понимания определенные существенные изменения происходили также и в эмоциональной и чувственной сфере. Еще в начале своих занятий я обнаружил, что в руководствах подчеркивалась необходимость искоренения желания. Это было трудно понять и еще труднее осуществить на практике. Желание неотделимо от жизни, наделенной чувствительностью, поэтому казалось, будто это требование является эквивалентом самоуничтожения. Лишь спустя некоторое время я обнаружил подлинный смысл указания: необходимо изменить направленность желания. Обычно желание направлено на объекты и, так сказать, на «объективные достижения». Нужно переориентировать желание, чтобы, вместо влечения к объектам и достижениям мирской сферы, желанным стало вечное и всеобъемлющее сознание. Такая интерпретация прояснила смысл требования и сделала его интеллектуально приемлемым, но не сразу принесла искомое изменение направленности. Для осуществления поставленной задачи потребовалось успокаивающее воздействие времени. С годами внешняя направленность желания ослабевала, а за несколько месяцев до того часа, когда произошел радикальный переход в сознании, уже имела место определенная неприязнь практически ко всему, относящемуся к мирской сфере. Казалось, будто все в этой сфере полностью лишилось какой-либо значимой ценности, хотя оставалось огромное количество неизвестной мне объективной мирской информации, которую я мог бы получить, а также много переживаний, которых я еще не испытывал. Но я понимал, что все это лишено глубины и имеет не больше смысла, чем игра в триктрак Дэвида Юма^[18].

Если бы не было компенсирующего желания, направленного в противоположную сторону, то на этом этапе мое сознание, скорее всего, окрасилось бы унынием и пессимизмом.

Но так как имело место постоянное усиление стремления к трансцендентному, то для психической энергии всегда находился выход. Однако, когда процесс изменения направленности как бы достиг равновесия, наступил своего рода критический момент^[19]. На этом этапе не было решительно никакого желания идти тем или иным путем, и вся сфера интересов словно обесцветилась. Оглядываясь на пройденный путь, я сказал бы, что этот этап был единственным представлявшим собой реальную опасность. Я счел необходимым привнести в свое нейтральное состояние силу волевого решения и продолжил продвигаться в избранном направлении, невзирая на отсутствие какой-либо склонности делать это^[20]. Однако после данного критического момента процесс внутренней переориентации желания ускорился и появившееся спонтанное желание сделало принудительную волевую решимость ненужной.

Руководства предупреждают, что, помимо влечения к внешним объектам, очень серьезным барьером является эгоизм. Сильное чувство эгоистической обособленности и привязанность к ней становится неодолимым барьером для такого вида сознания, которое не порабощено дискретным эго, а непрерывно, свободно и безлично. Таким образом, для успешного преображения сознания требуется достаточная степень растворения эгоистической кристаллизации. Было нетрудно признать логичность этого требования, но опять же, как и в случае внешней ориентации желаний, затруднения возникли в процессе действительного растворения эгоистического чувства. Обычным методом является внедрение в свою жизнь практического альтруизма – пока личное «я» не отойдет на задний план. Но это не единственное средство, приводящее к желаемому результату. Устремленность к трансцендентному «Я» и любовь к универсалиям также ведут к требуемому избавлению от эгоистического чувства. В этой части дисциплины я получил огромную помощь от своей прочной любви к математике и философии. Дополненная делами более осязаемыми, эта любовь в конце концов обеспечила требуемую степень растворения эго.