Глава 1
От одиночества к страсти

«Я не могу дышать! Я не могу дышать!», – крики Бобби Фишера заглушались черным капюшоном, плотно натянутым ему на голову. Ему казалось, что он вот-вот задохнется, что смерть совсем рядом. Он яростно дернул головой, пытаясь высвободиться.

Два японских охранника придавили его к полу ярко освещенной камеры, один сидел у него на спине и прижимал его руки к бокам, другой держал за ноги – лилипуты на поверженном Гулливере. Легкие Бобби были сдавлены, и он не мог нормально дышать. Ему казалось, что рука его сломана в только что окончившейся потасовке, рот кровоточил.

– Значит, так я умру, – подумал он. – Узнает ли кто правду о том, как меня убили?

Во мраке не отпускала одна мысль – неужели просроченный паспорт – причина заключения его в тюрьму. События 13 июля 2004 года развивались стремительно. После трех месяцев пребывания в Японии Бобби собрался лететь на Филиппины. Он прибыл в токийский аэропорт «Нарита» примерно за два часа до вылета. За стойкой регистрации офицер иммиграционной службы ввел номер его паспорта: Z7792702 – стандартная процедура. Прозвучал негромкий звонок, неторопливо зажглась и замигала красная лампочка. «Пожалуйста, сядьте, мистер Фишер, пока мы не закончим проверку».

Бобби это смутило, но не испугало. Вот уже двенадцать лет он кочевал из страны в страну – Венгрия, Чехословакия, Германия, Филиппины, Япония, Австрия, никогда не имея проблем с таможней и свободно пересекая границы. К загранпаспорту понадобилось добавить дополнительные страницы, поскольку уже не оставалось места для внесения новых записей, но эту проблему он решил в американском посольстве в Берне, Швейцария, еще в ноябре 2003 года.

Мозг точила мысль – правительство США, наконец, его настигло. Он нарушил экономические санкции, наложенные Госдепом на Югославию, сыграв матч с призовым фондом в 5 млн долларов против Бориса Спасского на острове Свети-Стефан, Черногория, в 1992 году. Тогда же был выписан ордер на его арест. В США его ждал суд, и наказание, если признают виновным, составит лет 10 тюрьмы или 250 тыс. долларов штрафа, а может быть, и то и другое вместе. Друг Бобби позвонил в Госдеп в конце 90-х и спросил, может ли тот вернуться в США. «Конечно, может, – последовал невозмутимый ответ, – но как только самолет приземлится в аэропорту имени Дж. Кеннеди, мы его схватим». Как человек без гражданства, Бобби обосновался в Венгрии, и более не слышал ни единого слова от американского правительства. Прошло двенадцать лет и он посчитал, – достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Он сидел там, где ему указали, но постепенно его охватывал страх. Наконец, офицер иммиграционной службы попросил его следовать за ним. «Но я пропущу самолет». «Мы знаем об этом», – был короткий ответ. Следуя по длинному, узкому и темному коридору в сопровождении нескольких сотрудников службы безопасности, Бобби спросил, в чем, собственно, дело. «Мы просто хотим с вами поговорить», – ответил служащий. «Поговорить о чем?», – настаивал Бобби. «Просто поговорить», – повторил служащий. Бобби остановился, отказываясь идти дальше. Позвали переводчика, дабы избежать скандала. Бобби говорил с ним по-испански и по-английски. А секьюрити всё прибывали, и теперь уже около 15-ти человек в мрачном молчании окружали бывшего чемпиона мира по шахматам.

Появился еще один официальный представитель, который предъявил Бобби ордер на арест, в котором говорилось, что он путешествует с недействительным паспортом, за что его подвергают аресту. Бобби возражал, что с его паспортом всё в порядке, и до истечения срока действия еще два с половиной года. «Позвоните в посольство США, чтобы они подтвердили ваши слова», – был ответ. Бобби потряс головой. «Посольство США – проблема, а не решение», – пробормотал он. Бобби боялся, что у представителя посольства США – если он приедет в аэропорт – на руках будет ордер на его арест и требование на экстрадицию в США для суда над ним. Он хотел позвонить одному их своих японских шахматных друзей, но в доступе к телефону ему отказали.

Бобби развернулся и пошел куда-то в сторону, – путь преградил охранник. Другой охранник попытался надеть на него наручники. Бобби извивался, как мог, стараясь этому помешать. Несколько охранников принялись бить его дубинками, кто-то начал дубасить его кулаками. Он наносил ответные удары – руками, ногами, затем закричал, ухитрился одного охранника укусить за руку. Наконец, его повалили. Полудюжина охранников подняли его и понесли, держа за руки и ноги. Бобби всеми силами пытался вырваться из цепких рук, тащивших его в неизвестном направлении. Он яростно лягался, и ему почти удалось освободить руки. В этот момент на голову ему натянули черный капюшон.

Но если с его паспортом всё в порядке, тогда – что происходит? Высказывания Бобби на еврейскую тему и по поводу преступлений США вызвали сильную реакцию, но разве американские граждане не находятся под защитой Первой поправки^[1]? Какая взаимосвязь, в конце концов, между его мнением и его паспортом?

Может быть, налоги. Со времени неудачного иска Бобби в 1976 году против журнала «Лайф» и одного из его авторов по поводу нарушения условий контракта, он настолько разочаровался в судебной системе, что отказался платить какие-либо налоги.

Хватая ртом воздух, Бобби попытался войти в состояние Дзен, чтобы очистить свой разум. Он перестал сопротивляться, и его тело расслабилось. Охранники заметили перемену. Они освободили ему руки и ноги, остановились, церемонно сняли капюшон, а затем покинули камеру, – забрав с собой его ботинки, ремень, бумажник и… к особому огорчению Бобби – футляр из буйволовой кожи для паспорта, купленный им много лет назад в Вене. Но он был жив… по крайней мере, пока.

Подняв глаза, он увидел неизвестного мужчину с видеокамерой, снимавшего происходящее сквозь прутья решетки. Через несколько минут он исчез. Бобби выплюнул обломок зуба, отбитого либо одним из ударов, либо в момент, когда его бросили на пол, и спрятал его в карман.

Лежа на холодном цементном полу, он чувствовал, как в руке его пульсировала боль. Каким будет следующий ход, и кто его сделает? Бобби накрыл сон.

За 48 лет до этого, август 1956 года

Представляя свою белую пешку стоящей на две клетки впереди короля на воображаемой шахматной доске, 13-летний Бобби Фишер объявил свой первый ход противнику, Джеку Коллинзу: «Пешка на четвертое поле от короля». Бобби использовал описательную нотацию, при которой о перемещении фигуры на конкретное поле нужно «рассказать». Произнося эти слова, он сделал легкое, почти незаметное движение головой, едва уловимый кивок, словно толкающий невидимую пешку вперед.

Коллинза, уменьшенную копию взрослого человека – задержавшиеся в развитии ноги не позволяли ему ходить – катил в инвалидной коляске по полной народа улице Нью-Йорка темнокожий слуга по имени Оделл. Он был настолько силен, что во времена, когда не знали еще вспомогательных наклонных пандусов, мог поднять Коллинза вместе с коляской и занести их обоих по лестнице в ресторан или домой. Оделл редко говорил, но был дружелюбен и предан Коллинзу душой и телом, и с тех пор, как познакомился с Бобби, проникся и к нему глубокой симпатией.

Рядом с Коллинзом шагала его младшая сестра Этель, упитанная, но очень милая дипломированная медсестра, почти всегда сопровождавшая брата. Она обожала его и отказалась от всего – даже от женитьбы – чтобы заботиться о нем. Хотя Джек и Этель лишь этим летом познакомились с Бобби, вскоре они едва ли не заменяли ему родителей.

Феллиниевский квартет говорил на таинственном языке с упоминанием людей, обладающих титулами времен феодализма и живших века назад. Прохожие, пока они шли по Бруклину от Ленокс-роуд и Бедфорд-авеню до иногда шумноватой Флэтбуш-авеню, обращали на них внимание. Но их это не смущало, они жили в своем мире, в котором объединялись континенты и тысячелетия, населенном королями и придворными, раджами и принцами. Пунктом назначения для них являлся китайский ресторан «Серебряная луна».

«Пешка на четвертое поле от ферзевого слона», – ответил Коллинз basso profundo, очень низким басом, слышимом и на другой стороне улицы.

Как профессиональный музыкант может читать ноты с листа и слышать музыку в голове, так шахматный мастер с хорошей памятью способен читать запись партии и видеть ее «глазом разума». У композитора Антонио Сальери выступили слезы радости, когда он прочел часть моцартовской партитуры еще до исполнения произведения. Таким же образом на некоторых шахматистов может эмоционально подействовать переигрывание в уме блестящей партии великого маэстро.

Фишер не только визуализировал партию без доски, фигур и печатного бланка; он составлял ее, монтируя кинофильм в своем уме. Двигаясь неспешно по Флэтбуш-авеню, Бобби с Коллинзом играли «вслепую» – формат игры, практикуемый уже веками. Существуют свидетельства, датируемые 800-ми годами нашей эры, о том, что кочевые арабы играли без доски и фигур в игру, похожую на шахматы, передвигаясь по пустыне на верблюдах. У многих любителей шахмат – и, тем более, у тех, кто не знает их правил – вид двух играющих без доски способен вызвать изумление. Удивительные подвиги памяти могут показаться мистическими.

Коллинз более чем хорошо знал шахматную стратегию. Он являлся соавтором последней на тот момент редакции своего рода библии для шахматистов «Современные шахматные дебюты», в которой содержались тысячи вариантов, позиций, анализов и рекомендаций. Бобби, ставший учеником Коллинза, уже несколько лет изучал партии прошлого и настоящего, и теперь погружался в его библиотеку, содержавшую сотни книг и журналов.

Было сыро, вот-вот мог зарядить дождь. В начале того года Фишер победил в юниорском чемпионате США, проведенном в Филадельфии, а сейчас он только что вернулся из Оклахома-сити с открытого чемпионата США, став самым юным игроком, когда-либо принимавшим в нем участие. Коллинз побеждал в чемпионате штата Нью-Йорк, он был ветераном и известным учителем шахмат. Ему было 44 года.

Странная пара продолжала свою невидимую партию. Бобби руководил в уме белыми фигурами, Коллинз – черными. Борьба шла как на качелях, каждый выступал то в роли хищника, то дичи.

Бобби до поры до времени был ниже среднего роста для своего возраста, и сейчас рост его составлял 5 футов и 4 дюйма. Но он начинал вытягиваться и одежда ему уже явно становилась мала. К 18-ти годам его рост достиг 6 футов и двух дюймов. У него были карие глаза и… улыбка во все зубы с небольшой щелью между двумя передними, улыбка счастливого ребенка, желающего, чтобы его любили или, по меньшей мере, не бранили по пустякам. Этим вечером на нем была рубашка поло, коричневые вельветовые слаксы – несмотря на август – и поношенные черно-белые 5-долларовые кеды. Говорил он слегка в нос, вероятно, ему требовалось удалить миндалины и аденоиды. Его волосы были подстрижены под ёжик, словно однажды мать Регина или сестра Джоан подрезали их коротко и с тех пор расческа их не касалась. Бобби походил больше на мальчика с фермы из Канзаса, чем с улиц Бруклина.

Обычно он шел впереди Коллинза и остальных на несколько шагов, испытывая желание идти быстрее, но сдерживаемый необходимостью объявлять ходы или получать ответы учителя. Бобби всегда делал ответный ход молниеносно, реакция рождалась где-то глубоко в подсознании – он словно видел слонов, несущихся по диагоналям, коней, скачущих через фигуры и пешки, ладей, занимающих критические поля. Иногда он расщеплял свою умственную гимнастику, отодвигая в сторону воображаемую доску для того, чтобы схватить сказочную биту и послать незримый мяч на левые трибуны стадиона «Эббетс Филд». Даже сильнее, чем чемпионом мира по шахматам, Бобби Фишер хотел быть Дьюком Снайдером, игроком-легендой бейсбольной команды «Бруклин Доджерс».

Удивительно, что Фишер уже в 13 лет легко и сильно играл вслепую. Многие опытные шахматисты на такое не способны. Но дело вовсе было не в том, что мальчик предпочитал играть, не глядя на доску; просто он хотел посвящать шахматам всё свое свободное время, и двадцатиминутная прогулка от дома Коллинза до китайского ресторана была слишком долгой, чтобы оставаться без шахмат. И он как будто не замечал ни шума транспорта, ни какофонии музыки и голосов, наполнявших авеню.

В своем юном возрасте Бобби успел сыграть тысячи партий, многие из них в формате, называемом «рапид» или «блиц». Вместо обычных для «турнирных» партий двух часов, блиц-партии зачастую заканчивались за десять минут; противники получали по пять минут на партию, – или того меньше, если требовались испытания покруче. Иногда даже применяется правило, согласно которому каждый ход должен быть сделан в одну секунду. Размышлять, по существу, некогда, нет времени на внутренние диалоги типа: Если я поставлю слона на это поле, а он отведет своего коня сюда, тогда, может быть, я переведу ферзя сюда – нет, это не годится! Тогда он заберет мою пешку. Лучше я сделаю вот что… Годы, проведенные Бобби за игрой блиц, научили его быстро схватывать связи фигур на доске.

Двигаясь по Бруклин-стрит, Фишер и Коллинз обменивались понимающими взглядами, словно вовлеченные в тайный ритуал. По мере приближения к ресторану усиливалось желание успеть завершить партию, но времени осталось недостаточно. У самых дверей ресторана выяснилось, что в партии сделано около 25 ходов, и Коллинз предложил Бобби ничью. Хотя это был жест вежливости, Бобби испытал неудовольствие, почти оскорбление. Для него ничья была равносильна поражению, и свою позицию он расценивал, как более выгодную. Он хотел сражаться. Тем не менее, из уважения к своему учителю Бобби неохотно согласился. Он почти пропел в ответ: «О’кэ-э-эй». И сразу же переключился на то, что его ждало впереди: любимые блюда китайской кухни Egg Drop Soup, Chicken Chop Suey, фисташковое мороженое и, разумеется, большой стакан молока.