Глава 5
У старосты

К. и сам слегка удивлялся: почему-то предстоящее совещание у старосты его почти не беспокоило. Для себя он объяснял это тем, что покамест, по его личному опыту, сношения по службе с графскими властями шли как по маслу. С одной стороны, причиной тому, надо полагать, была некая весьма благоприятная реляция, с самого начала вышедшая где-то наверху в отношении его лично, с другой же стороны, и сама работа всех служб отличалась достойной восхищения согласованностью, совершенство которой особенно чувствовалось там, где согласованности этой внешне как будто не наблюдалось вовсе. Вот почему К., покуда раздумывал только об этой стороне дела, склонен был находить свое положение вполне удовлетворительным, хотя всякий раз после подобных приступов благодушия торопился внушить себе, что как раз в благодушии-то главная опасность и есть. Да, прямое сношение с властями оказалось делом не слишком трудным, ибо властям, при всей слаженной их деятельности, надлежало в интересах далеких и незримых вышестоящих господ оборонять далекие и незримые цели, тогда как К. сражался за свой кровный, жизненно насущный интерес, к тому же, по крайней мере в первое время, сражался по своей воле и сам шел на приступ, да и сражался не в одиночку, на его стороне, очевидно, выступали какие-то еще силы, которых он, правда, пока не распознал, но в существование которых, судя по действиям властей, имел все резоны верить. Хитрость, однако, состояла в том, что власти, заранее и с готовностью идя ему навстречу в несущественных мелочах, – о чем-то большем пока нечего и думать, – тем самым коварно отнимали у К. возможность маленьких легких побед, а значит, лишали его и победного удовлетворения, и вытекающей из этого удовлетворения обоснованной уверенности в себе, столь необходимой для грядущих, более серьезных сражений. Вместо этого власти – пока, правда, только в пределах деревни – всюду перед ним отступали, всюду, куда бы он ни направился, уходили от прямого столкновения, расслабляя его волю и притупляя бдительность; они, казалось, пока что любые военные действия вообще исключают, вместо этого все больше впутывая его в здешний мирный быт, в неслужебную жизнь, напрочь чуждую, смутную, не проницаемую для его понимания. Этак, если не быть начеку, вполне могло случиться, что он, несмотря на всю предупредительность властей, несмотря на сугубо аккуратное исполнение всех своих пока что подозрительно легких обязанностей, убаюканный оказанными ему мнимыми поощрениями, в своей неслужебной, обыденной жизни настолько утратит осторожность, что в конце концов неминуемо оплошает и какая-нибудь из властных инстанций, внешне по-прежнему любезно и кротко, вроде бы даже и не по своей воле, а только именем некоего не известного ему общественного установления, обязана будет вмешаться и попросту его устранить. Да и что вообще такое эта здешняя так называемая «обыденная» жизнь? Нигде еще К. не приходилось видеть, чтобы служба и жизнь переплетались столь же тесно, тесно настолько, что временами казалось, будто они поменялись местами. Много ли, к примеру, значила сейчас та сугубо формальная власть, которую имел над К. и его служебными обязанностями Дупль, по сравнению с той действительной и непререкаемой властью, которую Дупль наяву и со всею силой вершил у К. в спальне? Вот оттого и получалось, что некоторое легкомыслие, известная игривая непринужденность были здесь возможны и даже уместны только в прямом служебном сношении с властями, тогда как в остальном всегда и всюду потребна была крайняя осторожность, оглядка на каждом шагу и во все стороны.

В этих своих взглядах на повадки местных властей К., явившись к старосте, поначалу еще более утвердился. Сам староста, приветливого вида, гладко выбритый толстяк, оказался болен: подкошенный тяжелым приступом подагры, он принял К., лежа в постели.

– А вот и наш господин землемер, – объявил он, пытаясь приподняться, но так и не сумел и, как бы в извинение показав на ноги, обессиленно упал обратно на подушки. Его тихая супруга, едва различимой тенью скользя в полумраке хотя и просторной, но темной горницы с низкими, к тому же занавешенными окнами, – придвинула к кровати принесенный для К. стул.

– Садитесь, садитесь, господин землемер, – предложил староста, – и расскажите, какие у вас ко мне пожелания.

К. зачитал письмо Дупля, присовокупив к нему несколько слов от себя. И опять у него возникло странное чувство необыкновенной легкости в общении с властями. Казалось, они готовы принять на себя буквально любую обузу, хоть все на них перекладывай, а сам без забот и хлопот гуляй припеваючи. Со своей стороны, староста, как будто смутно угадав мысли К., беспокойно заворочался в постели. Потом наконец заговорил:

– Я, господин землемер, как вы, должно быть, успели заметить, о деле этом и раньше знал. А что сам ничего не предпринял, так то, во-первых, по причине болезни, а еще потому, что вы долго не приходили, вот я и подумал, может, у вас надобность отпала. Но уж теперь, коли вы так любезно соизволили сами меня навестить, я вынужден открыть вам всю правду, и правду весьма неприятную. Вы, как сами говорите, приняты землемером, но, к сожалению, землемер нам не нужен. У нас нет для него никакой, ну просто ни малейшей работы. Межи наших мелких наделов давно размечены, все занесено в реестры, смена владельцев происходит редко, а разногласия по спорным межам и участкам мы улаживаем сами. Зачем нам, спрашивается, землемер?

Где-то в глубине души – правда, не успев облечь эту мысль в слова – К. нечто подобное и ожидал услышать. Именно потому он и не замедлил с ответом:

– Я чрезвычайно поражен. Это опрокидывает все мои планы. Остается надеяться, что тут какое-то недоразумение.

– К сожалению, нет, – проговорил староста. – Все так, как я сказал.

– Но как такое возможно! – воскликнул К. – Не для того же я в такую даль тащился, чтобы меня тотчас спровадили обратно!

– Это уже другой вопрос, – сказал староста, – и не мне его решать, а вот как подобное недоразумение могло произойти, это я вам разъяснить могу. В канцеляриях столь огромных, как графская, иной раз вполне может случиться, что один отдел распорядится произвести одно, а другой, ничего о том не ведая, напротив, совсем другое, вышестоящий же контроль за их распоряжениями работает хотя и чрезвычайно тщательно, но как раз из-за тщательности, по самой природе своей, нередко запаздывает, тогда-то и возникают подобные мелкие неурядицы. Разумеется, это всегда только пустяки, сущие мелочи вроде вашего случая, в серьезных-то делах мне еще ни разу об ошибках слышать не доводилось, однако и мелочи тоже бывают достаточно досадны. Что же до вашего случая, то, не утаивая от вас никаких служебных секретов, – не настолько уж я чиновник, я крестьянином был, крестьянином и останусь, – я расскажу вам все как было начистоту. Давным-давно, я тогда еще только несколько месяцев старостой был, пришел указ, уж не помню теперь, от какого отдела, в котором в свойственном тамошним господам непререкаемом тоне сообщалось, что, дескать, вызван землемер и нашей общине предписывается держать наготове все необходимые для его работы чертежи и реестры. Указ этот, разумеется, к вам никакого отношения иметь не мог, потому как это много лет назад было, я бы даже и не вспомнил о нем, кабы не слег, в постели, знаете ли, и не о такой ерунде начинаешь думать. Мирочка, – сказал он вдруг, внезапно прерывая свой рассказ и обращаясь к жене, которая все еще тенью шмыгала по комнате в приступе бесшумной, но бурной и совершенно не понятной стороннему человеку деятельности, – пожалуйста, глянь там в шкафу, может, ты и найдешь указ. Это еще с первых времен моей службы, – пояснил он для К., – я тогда каждую бумажку норовил сохранить.

Жена открыла шкаф, К. и староста за ней наблюдали. Шкаф был забит доверху, едва распахнулись дверцы, из него тут же вывалились две огромные бумажные кипы, туго, как вязанки дров, перехваченные вкруговую бечевкой; женщина испуганно отпрянула.

– Где-то внизу он должен быть, внизу, – не унимался староста, из постели продолжая руководить поисками.

Жена, охапками сгребая бумаги, послушно выбрасывала из шкафа все подряд, лишь бы добраться до нижних папок. Вскоре бумагами было завалено уже полкомнаты.

– Да, большая работа проделана, – сказал староста, задумчиво кивая. – И это лишь малая часть. Основную-то массу я в сарае храню, а еще больше, по правде сказать, просто потерялось. Да разве такую прорву сохранишь! В сарае, правда, этого добра еще много. Ну, так найдешь ты указ или нет? – нетерпеливо обратился он к жене. – Ты ищи папку, на которой синим подчеркнуто слово «землемер».

– Больно тут темно, – пожаловалась жена. – Пойду принесу свечку. – И, ступая прямо по бумагам, вышла из комнаты.

– В этой муторной канцелярской канители, которую мне хочешь не хочешь, а между делом справлять все равно надо, жена моя главная опора, – сообщил староста. – Мне хоть проформы ради и придан в помощники письмоводитель, это учитель наш, да только со всей писаниной все равно не управишься, много дел так и остается без движения, я их туда складываю, вон их сколько скопилось. – И он указал на другой шкаф. – А сейчас, когда болею, от бумаг и вовсе спасу нет, – добавил он, устало, но не без гордости откидываясь на подушки.

– Нельзя ли и мне, – попросил К., когда жена старосты вернулась со свечой и, став на колени, возобновила поиски, – помочь вашей супруге?

Староста улыбнулся и покачал головой:

– Как я уже сказал, у меня нет от вас служебных секретов, однако позволить вам самому разбирать рабочую документацию я никак не могу, это уж ни в какие ворота не лезет.

В комнате стало тихо, слышно было только шуршание бумаг, под которое староста, похоже, начал слегка задремывать. Робкий стук в дверь заставил К. обернуться. Конечно, это были помощники. Все-таки он немного их вышколил, они уже не ломились в комнату без спроса, а, приотворив дверь, с порога прошептали:

– Мы там на улице совсем продрогли.

– Кто это? – спросил староста, встрепенувшись.

– Помощники мои, – сказал К. – Не знаю, где их оставлять, на улице мороз, а здесь они будут надоедать.

– Мне они не помешают, – приветливо сказал староста. – Пусть заходят. К тому же я их знаю. Старые знакомые.

– Да они мне будут надоедать, – не таясь, сказал К. и, переводя глаза с помощников на старосту и обратно, обнаружил, что все трое улыбаются, причем до неразличимости одинаковой ухмылкой. – Ну ладно, раз уж вы здесь, – продолжил он наудачу, – оставайтесь и помогите госпоже отыскать папку, на которой синим подчеркнуто слово «землемер».

Староста и не подумал возражать; выходит, то, что К. запрещено, помощникам разрешается, они, кстати, мигом набросились на бумаги, но больше ворошили, чем искали, и пока один по слогам разбирал написанное, другой уже норовил выхватить папку у него из рук. Жена старосты, напротив, застыла на коленях перед пустым шкафом и, казалось, давно ничего не ищет – свечка, во всяком случае, стояла от нее очень далеко.

– Так, значит, – заметил староста с самодовольной улыбкой, словно все вокруг происходит по его велению, только никто об этом даже смутно не подозревает, – помощники вам надоедают. Но ведь это ваши помощники?

– Нет, – холодно возразил К. – Эти только здесь ко мне приблудились.

– Что значит, «приблудились»? – удивился староста. – Вы, наверно, имели в виду, что их вам выделили.

– Ну, значит выделили, – сказал К. – Хотя с тем же успехом они, как снег на голову, и с неба могли свалиться, до того бездумно их выделяли.

– Бездумно здесь ничего не делается, – наставительно изрек староста и, даже позабыв о своих недужных суставах, вдруг сел очень прямо.

– Так уж и ничего? – переспросил К. – А как тогда с моим вызовом?

– И с вашим вызовом все было тщательно взвешено, – не смутился староста, – просто вмешались непредвиденные сторонние обстоятельства, я вам с бумагами в руках докажу.

– Да этих бумаг в жизни не найти, – сказал К.

– Как это не найти! – возмутился староста. – Мирочка, прошу тебя, нельзя ли искать поживее? Впрочем, для начала я могу изложить вам всю историю и без бумаг. На тот указ, о котором я уже говорил, мы тогда с благодарностью ответили в том смысле, что землемер нам не нужен. Однако ответ наш, похоже, попал не в тот отдел, из которого указ вышел, назовем его отдел «А», а по ошибке угодил в другой отдел, скажем, «Б». То есть в отдел «А» наш ответ не поступил, но и в отдел «Б» он, к сожалению, тоже поступил не полностью; содержимое папки то ли у нас где-то завалялось, то ли по пути пропало – в самом-то отделе точно нет, за это я ручаюсь, – как бы там ни было, но и в отдел «Б» пришла только пустая папка, на которой и пометок никаких не было, кроме одной: что дело касается якобы прилагаемого – в действительности же отсутствующего – указа о вызове землемера. Между тем отдел «А» все еще ждал нашего ответа, и хотя соответствующие регистрационные записи у них были, но, как это вполне понятным образом нередко происходит и даже при самом неукоснительном и точном делопроизводстве иногда неизбежно случается, ответственный за дело чиновник понадеялся, что мы на запрос еще ответим и тогда он либо землемера вызовет, либо, в соответствии с надобностью, с нами переписку продолжит. Вследствие чего произведенные по делу регистрационные записи он оставил без внимания, и само дело у него как-то забылось. Однако в отделе «Б» пустая папка дошла до славящегося своей добросовестностью чиновника по фамилии Сордини, он итальянец, и даже мне, человеку, как-никак посвященному во многое, совершенно непостижимо, как такого работника, при его-то способностях, все еще держат едва ли не на самой низкой должности. Разумеется, этот Сордини прислал нам пустую папку обратно с требованием ее доукомплектовать. Но со времени написания первого рескрипта из отдела «А» прошли уже месяцы, если не годы, что и понятно, ведь если дело движется верным путем, оно в нужный отдел самое позднее за одни сутки поступает и в тот же день решается, однако если оно с пути сбилось – а при такой превосходной организации, как у нас, оно буквально из кожи вон должно лезть, чтобы куда-то не туда прошмыгнуть, иначе ему эту ложную лазейку нипочем не найти, – ну, тогда, конечно, все тянется очень долго. И когда мы получили от Сордини запрос на пополнение папки, мы о самой надобности помнили уже очень смутно, вся работа тогда только на нас двоих держалась, на Мирочке да на мне, учителя мне в подмогу еще не выделили, и копии мы сохраняли лишь с самых важных бумаг, – короче, ответ мы смогли дать только очень расплывчатый в том смысле, что о вызове землемера нам ничего не известно и потребности в таковом у нас не имеется. Однако, – вдруг перебил сам себя староста, как будто даже испугавшись, не слишком ли далеко он зашел или вот-вот может зайти в своем повествовательном раже, – не наскучила ли вам эта история?

– Нет-нет, – ответил К., – она меня очень даже занимает.

На это староста откликнулся укоризненно:

– Я вам не занятности ради все это рассказываю.

– Мне потому только это занятно, – пояснил К., – что позволяет заглянуть в курьезные хитросплетения, от которых при известных обстоятельствах, оказывается, зависит человеческая жизнь.

– Никуда вы пока что не заглянули, – строго одернул его староста. – Вот погодите, дальше расскажу. Ответ наш такого доку, как Сордини, ясное дело, не устроил. Я преклоняюсь перед этим человеком, хотя он, можно сказать, просто бич мой. Он, надобно вам заметить, не доверяет вообще никому; даже если кто-то уже бессчетное число раз зарекомендовал себя заслуживающим всяческого доверия человеком, Сордини во всяком следующем деле будет не доверять ему точно так же, как если бы не знал его вовсе, а точнее сказать, как если бы знал, что перед ним отъявленный мошенник. Я-то считаю, что оно и справедливо, чиновник только так и должен действовать, но, к сожалению, сам, по слабости характера, этому правилу следовать не могу, сами видите, как я вам, человеку пришлому, все подчистую выкладываю, – ну, что делать, если не умею я иначе. Сордини, напротив, едва получив наш ответ, сразу почуял неладное. Ну и завязалась долгая переписка. Сордини заинтересовался, с какой стати я решил вдруг известить канцелярию, что землемера вызывать не требуется, я на это – с помощью Мирочки и ее замечательной памяти – ответил, что первый рескрипт относительно землемера исходил как раз из самой канцелярии (что это совсем другой отдел был, мы, конечно, давно запамятовали); Сордини на это мне: почему о служебном рескрипте я только теперь упоминаю; я в ответ: потому что только сейчас о нем вспомнил; Сордини: это, однако, весьма странно; я: вовсе не странно, ежели дело тянется так долго; Сордини: тем не менее это весьма странно, ибо рескрипта, о котором я изволил упомянуть, не существует; я: разумеется, его не существует, поскольку потерялось все содержимое папки; Сордини: однако относительно того первого рескрипта должна иметься хотя бы регистрационная запись, а ее нет. Тут я, признаться, запнулся, ибо ни утверждать, ни даже поверить, что у Сордини в отделе могла закрасться ошибка в работе, я не осмелился. Быть может, вы, господин землемер, про себя делаете господину Сордини упреки в том смысле, что мои утверждения могли бы побудить его справиться об этой оказии в других подразделениях. Но как раз это и было бы в корне неверно, и я не хочу, чтобы на этом человеке, пусть хотя бы в чьих-то мыслях, оставалось пятно. Одно из первых правил в работе канцелярии в том и состоит, что возможность ошибки как таковая вообще не допускается. Правило, кстати, совершенно оправданное безупречной организацией делопроизводства в целом и совершенно необходимое, поскольку в продвижении документов потребна предельная быстрота. Так что осведомляться в других отделах Сордини попросту права не имел, да они, отделы-то, ему бы и не ответили, сразу бы смекнули, что их подбивают на расследование возможной ошибки.

– Разрешите, господин староста, перебить вас одним вопросом, – встрял К. – Разве не упоминали вы давеча о контрольной службе? Судя по вашим же словам, тут такой размах работы, что при одной мысли, будто все это вершится бесконтрольно, просто голова кругом идет.

– Вон вы какой строгий, – заметил староста. – Но преумножьте вашу строгость тысячекратно, и все равно это будет пшик в сравнении со строгостью, с которой службы наши с самих себя спрашивают. Вопрос вроде вашего может задать только совсем неосведомленный чужак. Есть ли у нас контрольные службы? Да только контрольные службы у нас и есть! Правда, назначение их вовсе не в том, чтобы, грубо говоря, выискивать ошибки, ибо ошибок у нас не случается, а если даже вдруг и проскочит где ошибка, как вот в вашем случае, кто возьмет на себя смелость с окончательной уверенностью утверждать, ошибка ли это?

– Ого, это уже что-то новенькое! – опешил К.

– Для вас новенькое, а для меня так очень даже старенькое, – не дал смягчить себя староста. – Я и сам не меньше вашего убежден, что произошла ошибка, и знаю, что Сордини из-за этой ошибки в отчаянии и даже тяжело заболел, да и первые контрольные инстанции, которым мы обязаны вскрытием ошибки, все происшедшее именно как ошибку аттестуют. Но кто поручится, что контрольные инстанции второго уровня рассудят так же, а потом и третьего и так далее?

– Может быть, – проговорил К. – Мне в подобные рассуждения лучше не вникать, я и слышу-то о контрольных службах впервые и, разумеется, не могу сразу в них разобраться. Только все равно я думаю, что здесь надвое смотреть нужно, различая, во-первых, то, что в самих службах творится и что внутри самих служб, по служебной линии, так или этак расценивать можно, а во-вторых, с другой стороны, меня, отдельную личность, живого человека, который отдельно от служб существует и которому со стороны этих служб теперь ущемление грозит, причем настолько несуразное, что в серьезность угрозы я толком поверить не могу. Так вот, с первой точки зрения все, что вы, господин староста, с таким обескураживающим знанием дела тут рассказывали, возможно, и верно, но теперь я хотел бы хоть слово и о себе услышать.