– Что значит – тем более из-за сегодняшнего?

– Не могу сказать, что все это мне кажется розыгрышем, – для этого, по-моему, слишком уж серьезный поднят переполох. Ведь, похоже, все жители нашего пансиона принимают участие, да и вы все, для розыгрыша это уже чересчур. Стало быть, вряд ли это розыгрыш.

– Совершенно верно, – сказал старший и заглянул в коробок, чтобы выяснить, сколько в нем спичек.

– Но с другой стороны… – продолжал К., обращаясь ко всем присутствующим, чтобы и те трое возле фотографий к нему прислушались. – С другой стороны, это дело не может быть настолько уж важным. Такой вывод я делаю из того, что меня в чем-то обвиняют, а я не знаю за собой ни малейшей вины. Но и это не так существенно, главный вопрос – кто меня обвиняет? Какое учреждение ведет разбирательство? Вы должностные лица? Все вы не в форменной одежде, если не считать ваше платье, – тут он повернулся к Францу, – униформой, хотя это ведь просто дорожный костюм. В этих вопросах я требую ясности, и я убежден, что, когда она наступит, мы с вами сможем с самыми добрыми чувствами распрощаться.

Старший стукнул спичечным коробком по столу.

– Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, – сказал он. – Эти господа – и я сам – имеем к вашему делу лишь опосредованное отношение, да и не знаем о вас почти ничего. Мы могли бы явиться в форме установленного образца, но ваше положение от этого стало бы не лучше и не хуже. Я не имею никакой возможности сообщить вам, обвиняетесь ли вы в чем-то, и, более того, я этого не знаю. Возможно, надзиратели наболтали вам о чем-нибудь еще – но это не более чем болтовня. Вы же знаете – подчиненные всегда осведомлены лучше начальника. И хотя на ваши вопросы ответить я не могу, зато могу посоветовать поменьше думать о нас и о том, что с вами будет дальше, и побольше – о своем поведении. И не шумите так о том, что не чувствуете себя виновным, это разрушает достаточно неплохое впечатление, которое вы в целом производите. Вам также стоило бы быть сдержаннее в словах – все, что вы до сих пор сказали, и без того видно по вашему поведению, даже если бы вы ограничились всего парой слов, к тому же болтовня не пойдет вам на пользу.

К. смерил старшего взглядом. Возможно, тот даже моложе – и смеет его поучать, будто школьника? Распекать за открытость? Да к тому же умалчивать, за что и по чьему приказу он арестован? Разволновавшись, он прошелся взад-вперед по комнате, в чем никто ему не мешал, подтянул манжеты, набрал в грудь воздуха, пригладил волосы, подошел к трем господам в углу, произнес: «Экая бессмыслица!» – те обернулись к нему и посмотрели сочувственно, но серьезно – и, наконец, снова остановился перед столиком начальника.

– Я хотел бы позвонить моему другу, прокурору Хастереру.

– Конечно, – сказал старший, – только не знаю, какой в этом смысл, разве что вы хотите обсудить с ним какое-нибудь личное дело.

– Какой смысл? – воскликнул К., скорее ошарашенный, чем рассерженный. – Да кто вы вообще такой? Смысл вам подавай – а сами вы творите самую что ни на есть бессмыслицу! Хоть плачь! Сперва эти господа накинулись на меня, а теперь собрались тут и глазеют, как я скачу перед вами, будто конь на манеже. Какой смысл звонить прокурору, когда я якобы арестован? Ладно, не буду звонить.

– Отчего же, – сказал старший, махнув в сторону передней, где был установлен телефон. – Пожалуйста, звоните, конечно.

– Нет, уже не хочется, – сказал К. и подошел к окну. Компания напротив была все еще на месте, и только появление К. непосредственно у окна, казалось, немного встревожило зрителей. Старики хотели было ретироваться, но стоявший между ними мужчина их успокоил.

– Смотрите, зеваки собрались, – громко сказал К. старшему, указывая на них пальцем. – Пошли вон! – крикнул он, чтобы напротив было слышно.

Троица сразу подалась на несколько шагов назад, причем старики укрылись за широкой спиной мужчины. Тот что-то сказал – видно было, как шевелятся его губы, – но что именно, К. не расслышал. Впрочем, совсем уходить они не спешили, а, казалось, поджидали момента, чтобы снова незаметно приблизиться к окну.

– Выясню, кто такие, и испорчу им забаву! Назойливые, бестактные людишки! – сказал К., отвернувшись от окна. Краем глаза он заметил – или ему так показалось, – что старший согласно кивает. «Покажи ему, кто ты такой, – сказал себе К. – Тогда он недолго сможет тебе перечить. В банке же ты умеешь вертеть людьми как захочешь – справишься и с этими господами».

Впрочем, не менее вероятно было, что старший вовсе его не слушал: положив руку на столик, он, казалось, сравнивал длину пальцев. Два надзирателя сидели на сундуке, укрытом вышитым покрывалом, и потирали колени. А три молодых человека, подбоченившись, скучливо поглядывали по сторонам. Было тихо, как в какой-нибудь пыльной конторе ближе к обеду.

– Что ж, господа, – обратился к ним К., и на мгновение ему показалось, что все сейчас зависит от него. – Судя по вашему виду, разбирательство закончено. Не будем обсуждать оправданность или неоправданность ваших действий, а лучше пожмем друг другу руки и распрощаемся к общему удовольствию. Если и вы того же мнения, то прошу вас.

Он подошел к столику старшего и протянул ему руку. Старший поднял глаза, пожевал губами и посмотрел на вытянутую руку. К. еще казалось, что сейчас он ее пожмет. Старший, однако, встал, взял с кровати г-жи Бюрстнер шляпу-котелок и аккуратно, словно примеряя новую, надел ее.

– Вот как у вас все просто, – сказал он К. – Значит, распрощаемся к всеобщему удовольствию? Нет-нет, так не пойдет. С другой стороны, не стоит и отчаиваться. С чего бы? Вы просто арестованы и ничего более. Я должен был вам об этом сообщить, что я и сделал – и увидел, как вы это восприняли. На сегодня достаточно, и мы можем попрощаться, но только на время. Вы ведь сейчас пойдете в банк?

– В банк? – переспросил К. – Я думал, я арестован.

Он сказал это несколько вызывающе – несмотря на несостоявшееся рукопожатие, с того момента, когда старший встал со стула, К. чувствовал себя все более и более независимо. Теперь он играл с этими людьми. Он намеревался, если они уйдут, проводить их до самой двери подъезда и предложить, чтобы они его арестовали. Поэтому он повторил:

– Так как же мне идти в банк, раз я арестован?

– А, вот вы о чем, – сказал старший, уже собиравшийся выйти из квартиры. – Вы меня не так поняли. Вы арестованы, это верно, но это не должно мешать вам выполнять ваши профессиональные обязанности. И вашему обычному образу жизни препятствовать тоже не должно.

– Тогда быть арестованным не так уж плохо, – сказал К. и подошел к старшему ближе.

– А я вам и не говорил, что плохо, – ответил старший.

– В таком случае и сообщать мне об аресте было не так уж необходимо, – сказал К. и подошел еще ближе. Приблизились и остальные, так что все собрались в узком пространстве перед дверью.

– Это была моя обязанность, – сказал старший.

– Дурацкая обязанность, – не сдавался К.

– Возможно, – ответил старший, – но не будем тратить время на подобные разговоры. Насколько я понял, вы собираетесь в банк. Добавлю для ясности: я вас не заставляю идти в банк. Я лишь принял к сведению, что вы этого хотите. Чтобы облегчить вашу задачу и чтобы ваше прибытие в банк не слишком бросалось в глаза, я предоставил в ваше распоряжение этих трех господ, ваших коллег.

– Что?! – воскликнул К., обратив взгляд на троицу.

Эти странно анемичные для своего возраста молодые люди, в которых он до этого видел лишь чужаков, изучающих фотографии на стенах, и в самом деле оказались служащими его банка. Не коллегами – это было слишком громко сказано и выдавало пробел в познаниях старшего, – но все-таки нижестоящими сотрудниками. Почему К. этого не заметил? Он, похоже, так сосредоточился на старшем и двух надзирателях, что даже не узнал этих троих. А ведь это Рабенштайнер с его деревянными жестами, Куллих, блондин с глубоко посаженными глазами, и Каминер с отвратительной ухмылкой из-за хронической судороги лицевых мышц.

– Доброе утро, – сказал, помолчав, К. и протянул вежливо поклонившимся господам руку. – И как я вас не узнал! Ну что ж, пойдемте на работу?

Трое заулыбались и закивали с таким рвением, будто только этих слов и ждали, а когда К. хватился шляпы, оставленной в комнате, кинулись за ней все втроем, что говорило о некотором смущении. К. остался стоять и смотрел им вслед сквозь открытые двери двух комнат. Последним был, разумеется, флегматичный Рабенштайнер, поспешавший элегантной рысцой. Каминер протянул К. шляпу, и тот вынужден был напомнить себе, как часто бывало в банке, что ухмыляется Каминер не нарочно и что он вообще неспособен улыбнуться по собственной воле.

В передней г-жа Грубах, вовсе не выглядевшая виноватой, открыла всей компании входную дверь, и К., по обыкновению, обратил внимание на пояс ее фартука, слишком глубоко врезавшийся в ее мясистое тело.

Уже на улице взглянув на карманные часы, К. решил не увеличивать и без того уже получасовое опоздание и взять авто. Каминер побежал на угол, чтобы остановить машину, а остальные двое явно пытались развлечь К.: Куллих вдруг показал пальцем на дверь дома напротив, из которой появился мужчина с острой бородкой и, словно устыдившись в первое мгновение, что показался им во весь свой немалый рост, отступил на шаг и прислонился к стене. Старики, конечно, еще спускались. К. почувствовал досаду на Куллиха за то, что тот попытался привлечь его внимание к незнакомцу, которого он сам заметил раньше и даже заранее ожидал встретить.

– Не смотрите туда, – процедил он сквозь зубы, не замечая, насколько странно было обращаться таким образом к самостоятельным взрослым людям. Однако объяснять не пришлось, поскольку как раз подъехала машина; они уселись и поехали.

Только тогда К. вспомнил, что не заметил, как ушли надзиратели во главе со старшим: их заслонили три сотрудника банка. О хладнокровии это упущение не свидетельствовало, К. пообещал себе впредь проявлять больше самообладания, однако невольно обернулся и перегнулся через спинку заднего сиденья в надежде все-таки увидеть старшего и надзирателей. Впрочем, даже не попытавшись никого разглядеть, он тут же снова произнес: «О господи!» и уселся поудобнее в своем углу.

Именно сейчас он нуждался в ободряющих словах, хоть и не подавал вида. Попутчики, однако, выглядели усталыми. Рабенштайнер смотрел направо, Куллих налево, и только Каминер был к его услугам со своей всегдашней ухмылкой, подшучивать над которой, к сожалению, было жестоко.

•••

Этой весной К. старался, когда позволяла работа – в банке он обычно засиживался до девяти вечера, – по вечерам выходить на прогулку, один или с кем-нибудь из знакомых, а затем заглядывать в пивную, где он и оставался до одиннадцати за столом для завсегдатаев, в обществе людей по большей части пожилых. Из этой привычки случались, впрочем, исключения, например когда директор банка, весьма ценивший профессиональные качества и надежность К., приглашал его проехаться на авто или отужинать у него на вилле. Кроме того, раз в неделю К. посещал девушку по имени Эльза, которая всю ночь до десяти утра работала официанткой в винном баре, а днем принимала гостей исключительно в постели.

Впрочем, этим вечером – день пролетел незаметно в напряженной работе и многочисленных почтительных и дружеских поздравлениях с юбилеем – К. хотелось прямиком домой. В перерывах между работой ему только об этом и думалось: почему-то, не вполне осознавая почему, он чувствовал, что утренние события все взбаламутили в квартире г-жи Грубах и теперь именно он должен навести порядок. А как только порядок будет восстановлен, все следы происшествия сотрутся и жизнь вновь пойдет своим чередом. Трех банковских сотрудников точно нечего было опасаться: они растворились среди множества служащих банка и в их поведении не произошло видимых изменений. К. несколько раз вызывал их к себе в кабинет, всех сразу и поодиночке, с единственной целью понаблюдать за ними, и всякий раз оставался доволен. Мысль, что таким образом он, может быть, облегчает им наблюдение за собственной персоной, которое, вероятно, им поручено, показалась ему такой дурацкой фантазией, что он закрыл лицо руками и несколько минут просидел, пытаясь прочистить голову. «Еще немного таких мыслей, – сказал он себе, – и я вовсе тронусь рассудком».

В полдесятого вечера он наткнулся у входа в свой подъезд на молодого человека, который стоял в дверном проеме, широко расставив ноги, и курил трубку.

– Вы кто? – спросил К., заглядывая парню прямо в лицо: в полутьме коридора было ничего не разглядеть.

– Дворника сын, ваша милость, – ответил парень, вынул изо рта трубку и отодвинулся.

– Сын дворника, значит? – переспросил К., нетерпеливо постукивая по полу тростью.

– Не угодно ли чего вашей милости? Может, позвать отца?

– Нет, нет, – сказал К. таким тоном, будто парень сделал что-то дурное, но заслуживает прощения. – Все в порядке, – добавил он и прошел мимо, но, прежде чем подняться по лестнице, еще раз обернулся.

Он мог бы пройти прямо в свою комнату, но хотел сперва поговорить с г-жой Грубах и, постучавшись к ней, застал ее за штопкой шерстяного чулка. На столе перед ней лежала еще куча старых чулок. К. смущенно извинился, что зашел так поздно, но г-жа Грубах была с ним очень приветлива, извинений же и слышать не хотела: ему, мол, всегда к ней можно, он ведь отлично знает, что он ее лучший и любимый жилец. К. огляделся и нашел комнату в прежнем виде. Посуда, стоявшая во время завтрака на столике у окна, была уже прибрана. Вот ведь женские руки, подумал он: сам-то он наверняка все перебил бы, пытаясь вынести. Он благодарно посмотрел на г-жу Грубах.

– Что же вы в такой поздний час еще трудитесь? – спросил он.

К. подсел к ней за стол и во время разговора время от времени лез рукой в гору чулок.

– Все дела, дела, – сказала она. – Днем-то я все время отдаю жильцам, а на свои дела только вечер и остается.

– Вот и я вам сегодня добавил работы.

– Вы о чем? – насторожилась она и опустила шитье на колени.

– О тех людях, что приходили сегодня утром.

– А, вот в чем дело, – сказала она, успокаиваясь. – Это мне никаких особых хлопот не доставило.

И она снова принялась за чулок. К. молча наблюдал за ней. «Кажется, удивлена, что я об этом заговорил, – подумал он. – Ей это, похоже, кажется неуместным. Тем важнее этот разговор. Ведь ни с кем, кроме пожилой дамы, такое не обсудишь».

– Ну конечно же, доставило, – наконец заговорил он. – Но это больше не повторится.

– Да, такое больше повториться не может, – подтвердила она и улыбнулась чуть задумчиво.

– Вы правда так думаете? – спросил К.

– Да, – сказала она тихо, – но главное, не принимайте все так близко к сердцу. Чего только не делается на свете! Раз уж у нас такой доверительный разговор, г-н К., признаюсь, что немного послушала за дверью, да и надзиратели мне кое-что рассказали. Тут уж как вам повезет, и я о вас очень беспокоюсь, может быть даже сильнее, чем следует, я ведь всего лишь квартирная хозяйка. Так вот, кое-что я услышала, но ничего, пожалуй, особенно ужасного. Вы хоть и арестованы, но не как вор какой-нибудь. Вот когда арестовывают как вора – это ужас. А ваш арест – это, выходит, как-то по-ученому. Простите, если я глупость говорю, но так уж мне видится – по-ученому, мне и не понять, да и понимать-то, пожалуй, ни к чему.

– Никакой глупости вы не сказали, г-жа Грубах, и я отчасти того же мнения, только сужу обо всем этом резче, чем вы, – на мой взгляд, это не по-ученому, а вообще ни по-какому. Меня просто застали врасплох, вот и все. Если бы я, проснувшись, не отвлекся на отсутствие Анны, а встал бы и, не обращая внимания на того, кто стоял у меня на дороге, направился прямо к вам, если бы я в порядке исключения позавтракал на кухне и попросил бы вас принести мне из спальни одежду, – словом, если бы я повел себя разумно, то больше ничего бы не случилось и все происшествие было бы пресечено на корню. Но к такому никто не готовится. В банке, к примеру, я ко всему готов, там бы со мной ничего подобного случиться не могло, у меня там есть помощник, на столе передо мной и городской телефон, и внутренний, в кабинет все время заходят люди – контрагенты и сотрудники. Но кроме того, и это главное, там я на работе и потому сохраняю хладнокровие, так что там мне даже приятно было бы столкнуться с чем-то подобным. Теперь все позади, и я вообще-то не хотел больше ничего об этом говорить, мне просто хотелось узнать ваше мнение – мнение разумной дамы, вот что я хотел услышать, и очень рад, что наши мысли сходятся. Дайте же мне вашу руку – такое согласие надо скрепить рукопожатием.

«Пожмет ли она мне руку? Старший-то не пожал», – подумал он, глядя на собеседницу иначе, чем раньше, – испытующе.

Она встала со стула, потому что и он встал. Ей было неуютно: не все, что сказал К., было доступно ее разумению. Из-за этого неуютного ощущения у нее вырвались слова, которых она говорить не хотела, совершенно к тому же неуместные:

– Не принимайте все так близко к сердцу, г-н К., – сказала она, прослезившись и, естественно, вовсе забыв о рукопожатии.

– Я и не думал, что принимаю, – сказал К., вдруг чувствуя сильную усталость и понимая, что одобрение этой женщины не имеет для него никакой ценности.

Уже уходя, он спросил напоследок, дома ли г-жа Бюрстнер.

– Нет, – сказала г-жа Грубах и улыбнулась, скрасив таким запоздалым участием свой сухой ответ. – Она в театре. Вы хотели о чем-то у нее спросить? Что ей передать?

– Ах, нет, я только хотел перемолвиться с ней парой слов.

– Я, к сожалению, не знаю, когда она придет. Из театра она обычно возвращается поздно.

– Это все равно, – сказал К., понуро поворачиваясь к двери, чтобы идти. – Я только хотел перед ней извиниться за то, что сегодня воспользовался ее комнатой.

– В этом нет необходимости, вы слишком предупредительны – она и не знает ничего, потому что с утра не была дома, а в комнате все уже привели в порядок, сами посмотрите.

И она отворила дверь в комнату г-жи Бюрстнер.

– Спасибо, я вам верю, – сказал К., но все же подошел к открытой двери. Только луна слабо освещала комнату. Насколько он смог различить, все было на своих местах, а блузка больше не висела на оконной ручке. В глаза бросались разве что подушки на кровати – на них падал лунный свет.

– Эта девушка часто приходит домой поздно, – сказал К. и посмотрел на г-жу Грубах так, будто она за это отвечала.

– Дело молодое, – сказала г-жа Грубах извиняющимся тоном.

– Конечно, конечно, – сказал К. – Но ведь так можно и слишком далеко зайти.

– Это точно, – сказала г-жа Грубах. – К сожалению, я много такого повидала. Как вы правы, г-н К.! Может быть, даже в этом случае. Не хочу клеветать на г-жу Бюрстнер, она милая, хорошая девушка, вежливая, аккуратная, пунктуальная, работящая, я все это очень ценю, вот только надо бы ей держаться построже, поскромнее. Я ее в этом месяце уже два раза видела на улице под ручку