– Ты что ль тоже из безбожников будешь? – подозрительно-враждебно уставилась на меня вторая баба, тощая, в темной поношенной одёже.

Вторая тоже что-то заворчала.

– Да нет, я от трудовой школы, по хозяйственной части, – отмазался я.

– Аааа… ну раз так… во-о-он туда, милок иди, – тощая махнула рукой вправо. – А возле старой липы поверни влево, увидишь синий забор – тебе прямо туда.

Я поблагодарил и подошел к искомому двору, и правда – за синим забором виднелись разрисованные ярко-красными звёздами три фургона и три простые крестьянские подводы без всяких опознавательных знаков. На обильно заросшем гусиной лапчаткой и спорышом дворе лениво паслись взъерошенные, некогда белые, курицы, щедро помеченные на спинах чем-то синим.

Я подошел ближе – сонное подворье, казалось, вымерло. Из будки вылезла зачуханная собака, недовольно и подозрительно покосилась на меня, немного подумала, затем лениво гавкнула. Посчитав таким образом свой долг выполненным, неторопливо полезла обратно в будку, позвякивая цепью.

Я уже прикидывал, что делать дальше и где все, как вдруг из крайнего слева фургончика, с нарисованным большой красным ромбом на боку, внутри которого был выведен лозунг «Пером рабкора и светом науки разоблачайте сектантские штуки!», резво выскочил белобрысый мужчина, в одном исподнем и котелке. Прижимая к груди одежду, он обернулся и закричал, с надрывом:

– Шлепохвостница!

– Фавн! – донёсся изнутри гневный женский крик и вслед вылетел башмак, который угодил мужчине по спине.

– Ну вы видали это? Как начали считать баб за человеков, так они уж и распоясались! – почёсывая спину, пожаловался мне мужчина и, не дожидаясь ответа, подхватил башмак и торопливо ретировался в другой фургончик.

 Я немного постоял, но, видя, что никто не собирается появляться из фургончиков, подошел к тому, в котором скрылся мужчина, и постучал.

– Занято! – возмущённо закричало несколько голосов изнутри.

Я ещё раз постучал. Более настойчиво.

Дверца распахнулась и выглянула заспанная и всклокоченная мужская голова, чернявого вида:

– Чего тебе? – неприветливо буркнула голова.

– Мне бы товарища Гудкова, – вежливо ответил я.

– Ааа… ну так это тебе в дом надо, – голова потеряла ко мне интерес и бесцеремонно захлопнула дверь прямо перед носом.

Мда. Ну ладно. Я пошел в дом.

Он был не заперт. Когда на мой стук никто не отреагировал, я толкнул дверь и вошел внутрь. Там было темно, пахло варёной гречкой, сухой травой и мышами.

– Есть кто? – громко спросил я и затопал в сенях, давая время хозяевам подготовиться, а то мало ли что, нравы здесь, как я понял, были свободные (сцена с фавном и шлепохвостницей произвела на меня впечатление).

Мне не ответили, и я толкнул дверь в дом и вошел.

У окна, за столом, сидел явно битый жизнью тридцатилетний мужик, с кудрявым рыжеватым чубом и россыпью непослушных веснушек на курносом лице. Он что-то тщательно записывал в увесистый гроссбух.

– Здравствуйте! – сказал я, – вы Макар Гудков?

– Я, – кивнул мужчина, дописал слово, подул на чернила и только после этого поднял на меня юркие глаза. – А ты кто таков будешь?

– Меня зовут Геннадий Капустин, – чинно представился я и достал из наволочки мой единственный документ, – направлен к вам из трудовой школы имени 5-го Декабря от рабфака. В агитбригаду.

– Оооо! Прекрасно! Прекрасно! – моментально расцвёл улыбкой Гудков, – нам помощники сейчас очень нужны. Особенно после того, как Пахомий покинул нас.

– Умер? – спросил я.

– Хуже, – нахмурился Гудков и вздохнул, – женился. Причём на мещанке. Но не будем о грустном.

Он развернул бумажку и вчитался.

– Товарищ Гудков, – поспешил сказать я, – там указано, что все моё жалование должно поступать на счета трудовой школы имени 5 Декабря. Но я же как-то кормиться должен? Как быть?

– Мда… а я смотрю, строго там у вас, – поднял веселые глаза на меня Гудков, – но ты брат, не боись, не обидим. У нас общий котёл, и харчеваться будешь со всеми остальными. Кроме того, за хорошую работу полагается ещё и премия.

– Но деньги уйдут в школу. Так что мне без разницы, – пожал плечами я.

– Э нет, братишка, – широкая улыбка появилась на веснушчатом лице руководителя. – Премия у нас налом идёт. Так что работай, старайся и будут у тебя деньги.

Я повеселел, но главный вопрос таки задал:

– А в чём будет состоять моя работа?

– Ну брат, ты же не думаешь, что только пришел, и я тебя сразу цирковую буффонаду изображать поставлю? Или Короля Лира играть? Ты вот, к примеру, хоть те же фордершпрунги* крутить умеешь?

Я мотнул головой, мол, не умею и не претендую.

– Вот то-то же! – разулыбался Гудков, – так что поработаешь пока помощником у товарищей, присмотришься. Кстати, а что у тебя с лицом?

– Да ничего, упал неудачно, – спрыгнул я.

Не знаю, поверил ли мне товарищ Гудков, но вдаваться в подробности он больше не стал.

– А можно конкретизировать перечень работ? – не позволил перевести тему я. По старой привычке, ещё с той, моей жизни, знал, что договариваться нужно сразу, «на берегу», во избежание потом всяких недоразумений. Кроме того, мне не понравилась фраза «помощником у товарищей» – быть на побегушках у других не входило в мои планы.

– Ну смотри, – чуть помрачнел Гудков, – монтаж декораций, погрузка-разгрузка реквизита, уборка территории… и прочее.

– Уборка каках за лошадьми? – продолжил смысловой ряд я, вспомнив слова Кузьки.

– И это тоже. – Кивнул Гудков, – хотя обычно лошадьми у нас Жоржик занимается.

– Понял, – кивнул я и повторил, – итого, в мои обязанности входит работа с декорациями, реквизитом, уборка и лошади? Всё правильно?

– Да, – подтвердил Гудков. – Этого тебе мало?

– Нормально, – сказал я и договор сторон был заключён.

– Да, а размещаться пока тебе, братец, негде, – печально почесал голову Гудков, – мы, честно говоря, не ожидали, что школа отреагирует так быстро. Обычно школы или вообще не дают людей, или тянут неделями. Поэтому место ночлега для тебя не подготовлено. У нас три летних жилых фургона, но там живут члены агитбригады. А я квартируюсь пока здесь, сельсовет любезно предоставил мне жилплощадь на время. Сам понимаешь, не могу же я тебя поселить здесь.

– И где мне жить?

– Там, за домом, есть клуня, а наверху – сеновал. Хороший сеновал. Сено свежее, так что вполне себе с комфортом переночуешь, – улыбнулся Гудков и ехидно добавил, – ты же не неженка, я надеюсь?

Я неженкой не был, но предпочитал жить в комфорте. Тем более был сентябрь, и кто его знает, может ночью заморозки будут.

Видимо, рассмотрев что-то на моём лице, Гудков сказал:

– Здесь всего одну ночь тебе поночевать придётся. Мы сегодня дадим заключительное представление, затем снимаемся и завтра рано утром переезжаем в соседнее село. А там уже видно будет.

На этом собеседование было окончено, и Гудков отвёл меня во двор, где состоялось моё знакомство с остальными членами агитбригады.

Во дворе, на перевёрнутой бочке сидел босоногий смуглый человек в растянутой тельняшке и селадоновых галифе и заунывно тянул, тренькая незатейливую мелодию на балалайке:

– Тут пошли сады, закаулочки,

Долго с Манькою там пропадал,

И по винтику, по кирпичику,

Я взаимность её получал…**

– Зёзик, заткнись уже! – из фургона выглянула субтильная остроносая девица крайне сердитого вида, гневно потрясла сжатым кулачком, и скрылась обратно в фургоне.

Не обращая на неё никакого внимания, Зёзик продолжил меланхолично петь:

– Подумайте и хорошенько взвесьте 

Мой жесткий план – условие невесте: 

Должна быть женщиной, а не опёнком, 

Бадьями бёдер в хлебью клёнку лить; 

Могучая, могущая в пеленки 

Хоть двойнями, хоть тройнями палить…***

– Это Зиновий, – представил певуна Гудков. Зиновий никак не отреагировал, продолжая тренькать на балалайке.

Дальше мы прошли к «мужскому фургону», Гудков громко забарабанил:

– Товарищи! Сколько можно спать!

Я тоже удивился, солнце перевалило за полдень, а они ещё спят.

– У нас народ творческий, так что привыкай, – объяснил Гудков, видя моё недоумение, – сперва выступление, затем репетиция заполночь, а потом отсыпаются до обеда.

Он опять заколотил по фанерной стенке фургона.

Через миг там внутри что-то грюкнуло и высунулась заспанная голова, но уже другая.

– А это у нас Виктор Зубатов, – сообщил мне Гудков и спросил у него, – А где остальные?

– В село пошли, – хмуро ответил тот.

– Понятно, – сказал Гудков и повернулся ко мне, – с Бобровичем и Карауловым познакомлю позже. Сам видишь, ушли они.

– А кто это? – хмуро спросил Зубатов, зевая. – и что с лицом?

– Это Геннадий Капустин, наш новый помощник, взамен Пахома. А лицо ничего, хорошее лицо трудового человека.

– Отлично! – Зубкатов повеселел, – а сгоняй-ка, трудовой человек, к сельсовету, я там саквояж давеча забыл. Синий такой.

– В мои обязанности входит только работа с декорациями, реквизитом и лошадьми, – сухо ответил я.

Произошло то, чего я опасался, члены агитбригады сейчас начнут гонять меня с личными поручениями. Поэтому нужно было это пресекать сразу.

– Так саквояж с реквизитом, – нахально усмехнулся Зубатов и добавил, – и побыстрее, мне репетировать надо.

– Вишь, брат, какое дело, – развёл руками Гудков, мол, ничем помочь не могу.

Я скрипнул зубами. Но деваться было некуда.

Дальше мы подошли к другому фургону, где Гудков познакомил меня с женским составом агитбригады.

Женщины отреагировали на меня более дружелюбно, поахали, какой, мол, я миленький и маленький, посюсюкали, но на этом знакомство окончилось.

В общем, в этом коллективе было восемь человек, кроме руководителя, с которым я уже познакомился, в состав входили три женщины и четверо мужчин.

Главным украшением коллектива являлись юные Нюра и Люся, они были практически как сёстры-близнецы, но только наоборот. Если Нюра Рыжова была дивной красоты девицей с греческими миндалевидными глазами с поволокой, напоминающие терновые ягодки в росе, и с удивлённо приоткрытыми земляничными губками, но при этом донельзя толстозадая и коротконогая. То Люся Пересветова, наоборот, подтянутая и высокая, с шикарной грудью, но с невыразительным малокровным лицом, тонкими губами и роговыми очочками на длинном мясистом носу. Соответственно, если Нюра была жгучей брюнеткой, с отливающими синевой упругими локонами, то Люся оказалась нежной блондинкой с прямыми, как проволока, волосёнками. Обе девицы, как я понял, исполняли хореографические танцы и ловко водили хороводы, но если Нюра была сильна в эксцентрических плясках, то Люся была знатной чечёточницей, умела недурно делать два акробатических кульбита и даже salto-mortal’e.

Мужская часть труппы, как я уже упоминал, состояла из четырех человек.

Первым номером был силач и эквилибрист Жоржик Бобрович, который когда-то ранее выступал под именем Чёрный пират Вилли в цирковой труппе «Братья Маркау», а до этого работал разносчиком писем в оптово-розничном трикотажном тресте, который специализировался на дамских рейтузах, манишках и суконных беретках. Нрав Бобрович имел обстоятельный, но при этом был совсем не дурак выпить и помахать кулаками, за что постоянно получал нагоняи от товарища Гудкова.

Виктор Зубатов, наоборот, был идейный комсомолец, показательно выписывал и читал журнал «Октябрь мысли» и газету «Правда». Он искренне был уверен, что мирная культурная деятельность есть один из главных участков классовой борьбы пролетариата. «Я – культурный строитель!» – гордо говорил он. В агитбригаде товарищ Зубатов был за куплетиста, кроме того, играл на гармони, балалайке, свирели и барабане, впрочем, мог даже на ложках вполне недурно отстучать арию. Зубатов хвастал, что умеет хоть на виолончели, хоть на клавесине, но при этом никто никогда не слышал (да никаких виолончелей и, тем более, клавесин в агитбригаде отродясь и не было). Но, чтобы не обижать товарища, верили на слово.

Зиновий Голикман, или же, попроще говоря – Зёзик, был смугл, горбонос, худощав, немного играл на скрипке и балалайке, немного пел и читал стихи нудным трагическим голосом. В остальное время молчал.

Григорий Караулов, он же Гришка, белобрысый весельчак и балагур, был народным певцом, звукоподражателем и имитатором. Караулов имел у окрестных вдовушек и кухарок большой успех благодаря своему бархатному баритону, роковому взгляду синих глаз и мускулистым рукам. И это именно его контузило башмаком у фургона.

Был в агитбригаде ещё один человек, который стоял особняком, по имени Клара Колодная, субтильная остроносая девица крайне сердитого вида, в тёмном практичном платье с воротником стойкой. Злые языки поговаривали, что ранее она подрабатывала няней для слабоумных младенцев. Так это или нет, сейчас уже и не проверишь, поэтому все удовлетворялись официальной версией, что была она секретарём в торговом представительстве заготзерна, но справку якобы потеряла второпях, когда переезжала из родного Торжка в город N. Отвечала Клара за костюмы, декорации и прочий реквизит. Артистам свирепо завидовала (особенно Люсе и Нюре), но сцены дико боялась, впрочем, иногда принимала участие в массовках на заднем плане, если не надо было ничего говорить.

Сам же руководитель, Макар Гудков, режиссировал выступления агитбригады, выдавал получку, устраивал нагоняи и вообще был за главного. При необходимости мог спеть и сплясать.

И вот в этот коллектив на первых порах мне предстояло вписаться, пока я соображу, что к чему.

* Фордершпрунг (от нем. Vorder – передовой, Sprung – прыжок) – прыжок вперёд с переворотом, прогнувшись в спине, с промежуточной опорой на руки (или одну руку), и приходом на ноги. Элемент цирковой буффонады.

** слова народные

*** слова А.Н. Чичерина, 1927 г.