– Ну как знаешь, – фыркнул дедок, как мне показалось, несколько уязвлённо, – ты попадёшь в начало всей этой истории, в ребенка или подростка, и сможешь прожить всю жизнь, считай, заново. Вот только там условие будет, небольшое, да и уровень жизни, я тебе прямо скажу, так себе.

– Какое условие?

– Ой, не начинай, – замахал руками дедок, – давай делай выбор, а остальное потом объясню!

Я задумался.

– Так что, выбираешь Прокофьева? – хитро подмигнул мне дедок, сделал неприличный жест и молодцевато крякнул.

– Третий вариант, – неожиданно даже для себя, сказал я.

– Да ладно! – изумлённо вытаращился на меня дедок, – ты же шутишь, Ермаков, да? А ведь я серьёзно спрашиваю.

– Третий вариант, – подтвердил я.

– Слушай, – нагнувшись ко мне, нервно зашептал дедок, – у нас, конечно, так не принято, но спишем на то, что у тебя посттравматический синдром и стресс. На дебила ты, вроде, не похож. Значит, стопроцентно – шок у тебя. Так что давай ещё раз выбирай, заново, пока я добрый.

– Третий вариант, – упрямо сказал я и вокруг всё засверкало и что-то громко бамбамкнуло.

– Ой, дураааак! – опечаленно вздохнул дедок. – Но как знаешь. Назад возврата теперь нет. Время пошло…

– А какое условие? – напомнил я.

– Условие? – поморщился дедок, – условие, Ермаков, тебе вряд ли понравится. Но ты сам выбрал.

Он вредно захохотал.

– Время пошло, вы сказали, – поторопил его я.

– А, ну да, – оглянулся на уплотнившийся вокруг туман дедок, – условие простое, как яйца кота. Ты должен изменить ход истории, Ермаков.

– В смысле? – не понял я, – а можно поконкретнее?

– Ну ты же учитель истории, Ермаков, – сказал дедок, – вспомни школьный материал и действуй.

– Я вообще-то учитель химии, – возразил я.

– Странно, – нахмурился дедок, – у меня здесь отмечено, что истории. Врёшь, небось?

– Историю я немного во второй четверти в девятом «А» и десятом «В» заменял, когда Инна Викторовна болела, – сказал я, – но это так…

– Вот видишь, – обрадовался дедок, – что-то же знать, значит, должен. Про Ассирийское и Вавилонское царства слышал же?

Я неуверенно кивнул.

– Вся остальная история человечества во многом на них схожа. Запомнил? Вот и действуй. Спасешь семь леодров с осьмушкой душ человечьих и условия сделки будут выполнены.

– Да вы с ума сошли! – возмутился я, хоть и не представлял, сколько это в перерасчёте на нашу метрическую систему, но в любом случае, спасать души не входило в мои планы, да и не умел я. – Как вы себе это представляете?!

– Я вообще не представляю, как это возможно, даже теоретически, – заржал вредный дедок, – но ты сам себе этот путь выбрал, Ермаков. Сам! Вот и займись теперь. А не выполнишь – твоя душа отправится туда, куда лучше не надо. На утилизацию!

Он хлопнул в ладоши и, подняв голову вверх, крикнул:

– Сделка! Первый пошёл!

Вдалеке что-то опять бабахнуло, аж стены задрожали. Меня начало быстро всасывать куда-то вниз.

– Постойте! – закричал я, – а подарок?

– Какой ещё подарок, Ермаков? – изумился дедок, – радуйся, что хоть жить будешь. Вот тебе и весь подарок. Хотя ну её нахрен, такую жизнь. Что ж ты, дурень, не выбрал Прокофьева?

– Если есть условие – должен быть подарок! – упрямо продолжил гнуть свою линию я. – Тем более, что условие настолько сложное!

– Ай, ладно, уговорил, шельмец, будет тебе подарок, – вредно хихикнул дедок. – Только потом не жалуйся!

– Так что за подарок? – потребовал я, чувствуя, что засасывает всё больше и больше.

– Ты сможешь видеть… – важно начал изрекать дедок, но тут меня окончательно засосало куда-то в трубу, и я так и не услышал, что я там смогу увидеть.

Очнулся в дыму в каком-то сарае.

– Ты почему мне не отвечаешь, ипиегомать? – орал тем временем надо мной глюк.

Оказывается, пока я предавался воспоминаниям, этот чёртов глюк что-то мне говорил, но вот что – не знаю.

Поэтому всё, до чего я додумался – просто пожал плечами. Чем, видимо, выбесил глюка окончательно.

– Всё! Эй, Кузька! Кузька, холера, где тебя носит?!

В сарай тотчас же просунулось веснушчатое курносое лицо пацана лет десяти:

– Чего кричите, дядя Савелий? Туточки я.

– Вон, забирай этого мироеда и веди на СТК! – велел глюк, которого, оказывается, звали дядя Савелий.

– Так а чегой он натворил такого, что сразу на СТК? – удивился Кузька. – Дядь Савелий, может вы сами всё порешаете? Ну накажите его сами как-то. Зачем же сразу на СТК? Не по-людски поступаете…

– Поговори мне тут! – прикрикнул глюк, – У меня сердце, конечно, доброе, что я и сам не рад! Вот вы и пользуетесь, гады!

– Какая тут доброта, чуть что – на СТК сразу, – продолжал ворчать Кузька.

– А я вот расскажу, какая. Давеча, значит, шел я такой по дороге, гляжу – гусеница лежит, большущая такая, с рогами. Так я взял прутик и отнес её в лес, чтобы колёсами не раздавили. Вот я какой добрый. А ты говоришь… Но этот оглоед даже меня выбесил! Так что веди его на СТК и точка.

– Есть! – упавшим голосом пискнул Кузька и кивнул мне, – айда!

Я встал и вышел за ним.

Мой сопровождающий был одет в темную бесформенную одежду, а на правой руке у него красовалась красная повязка.

Мы вышли из полумрака сарая на улицу, и я аж зажмурился от обилия света. Передо мной, на противоположной стороне широкого двора, тянулось двухэтажное здание пустотелого бетона под черепичной крышей, весь двор пересекали аккуратно посыпанные песком или мелкой сероватой дресвой дорожки. Между ними были разбиты огромные клумбы. И хотя ассортимент декоративных растений был крайне скуден, но левкои, ромашки, бархатцы и петунии содержались исправно – нигде ни сорняка, все растения высажены ровно по линеечке и политы.

Где-то вдалеке, в деревушке за медленной рекой, прокричал петух. Со стороны складских помещений потянуло живицей и сосновой стружкой – там явно были деревообрабатывающие мастерские.

– Сам виноват, Генка, – вдруг тихо сказал мне Кузька, воровато оглянувшись вокруг, – зачем споришься с ним, когда он трезвый? Вот теперь пожалуй на СТК.

– И что мне будет? – спросил я, так как совершенно не представлял, что такое СТК и что мне там будут делать. Надеюсь, смертная казнь за бросание шланга в этом мире не предусмотрена.

– Да откуда же я знаю? – раздраженно пожал плечами Кузька, – ты главное, когда на перед СТК выйдешь, стой ровно, смотри в глаза Виктору и не спорь. Понял?

Я кивнул.

– Тогда пошли быстрее, – поторопил меня Кузька и мы зашагали по одной из дорожек.

По дороге на СТК встречались люди. Мимо нас прошли две девушки, судя по вполне развитым формам – примерно лет семнадцати, они кивнули моему сопровождающему и посмотрели на меня заинтересованными взглядами. Я улыбнулся им, но ответной реакции не последовало: девушки фыркнули и отвернулись. Они были одеты в одинаково некрасивые мешковатые блузы из какой-то дешевой ткани, и грубоватые юбки ниже колена, которые сильно укорачивали и без того коротковатые ноги. Но, похоже, девушек это совершенно не смущало. Затем нас обогнал какой-то пацан, он был в такой же грубоватой, словно с чужого плеча, блузе, в бесформенных шортах и босой. Следом мы встретили ещё несколько человек и все они были одеты примерно также.

Мы направились прямо к зданию.

– Вытри ноги, – велел мне Кузька и я замешкался, сперва не поняв, чего он от меня хочет. Но затем я увидел перед входом, на крыльце, большую мокрую тряпку.

Я дисциплинированно пошаркал по ней ногами. Кузька, очевидно, удовлетворился, потому что велел:

– Ну сколько можно? Чегой ты возишься!

Я не стал акцентировать внимание на том, что это сам Кузька спровоцировал санитарную остановку и покорно вошел внутрь.

Неожиданно, внутреннее убранство здания оказалось более нарядным, чем снаружи – огромная, покрытая бордовым ковром, мраморная лестница вела на второй этаж. По бокам от лестницы параллельными рядами друг напротив друга стояли по большой напольной вазе с живыми цветами и камышом, по две псевдоантичные гипсовые статуи львов и быков, и по два фикуса в кадках. На выбеленных стенах висели дешевые портреты Карла Маркса, Ленина, Сталина и ещё каких-то деятелей (я их всех не знал даже). От лестницы в стороны отходило два коридора, но что там было дальше, я не развидел.

Мы поднялись наверх и очутились перед двустворчатой, крашенной белой краской, дверью, на которой висела картонажная табличка с лаконичной надписью «зал».

– Стой здесь, – велел мне Кузька, вздохнул и открыл дверь.

По ушам ударил шум от многих голосов. Судя по звонкости, там спорили дети. Дверь захлопнулась и о чем они спорили, я так и не понял.

Я недолго проторчал под дверью, когда она распахнулась и другой пацан, уже не Кузька, строго велел мне:

– Заходи!

Я вошел.

– Иди сразу вон туда, где стол, и стой смирно!

Я окинул взглядом помещение, которое действительно оказалось большим залом (скорее всего, раньше в этом помещении когда-то был бальный зал) и подошел к единственному столу.

В зале, на длинных крашеных диванчиках (или это были такие лавки, но со спинкой), сидели пацаны (девочек было всего трое). В центре, под красным флагом и большим портретом Сталина, стоял накрытый красной скатертью, письменный стол, за которым сидели два пацана постарше и двое взрослых, судя по всему – воспитатели. Все они строго уставились на меня.

– Капустин! – сказал тот пацан, что постарше, на голове его вилась чёлка с пробором, а над губой темнели усики. – Ты опять? Да сколько можно!

Я не знал, что я опять, поэтому промолчал, по совету Кузьки внимательно глядя парню в глаза.

– Что ты натворил? – спросил второй парень, пониже и поплотнее, волосы у него были рыжими, а лицо покрывали веснушки и прыщи.

Так как я не особо понял, что натворил, мне оставалось лишь промолчать. Что я благополучно и сделал.

– Кузька! – не дождавшись от меня ответа, позвал моего сопровождающего парень с усиками.

– Да я не знаю! – подпрыгнул Кузька, – я дежурил, а потом дядька Савелий меня кликнул и велел вот его на СТК отвести. Ну я и отвёл.

– Ну сколько раз тебе можно говорить, Кузька, не дядя Савелий, а Савелий Михайлович. Или товарищ Гук, – попенял парень с усиками. – Что за мещанское у вас воспитание – какие-то дяди, тёти? Пора уже привыкать, что у нас есть только товарищи!

– Извини, Виктор, вырвалось, – покаялся Кузька, у которого от смущения аж уши покраснели.

– И что товарищ Гук сказал?

– Да ничего, – пожал плечами Кузька, – мироедом его назвал. Ругался сильно. И всё вроде.

– Так, Никитин, – повернул голову Виктор к мелкому шкету, который сидел на ступеньке, – быстро ноги в руки и спроси у Михалыча, что Капустин в этот раз натворил!

– Слушаюсь! – пискнул Никитин и выбежал из зала.

В рядах пацанов зашумели.

– Так, тихо! – нахмурился второй парень, – у кого есть что сказать, поднимайте руку и говорите по очереди, как вызову.

Один из мальчишек тотчас же вскинул руку.

– Чуня, говори, – разрешили ему.

Пацан по фамилии (или кличке?) Чуня вскочил и возбуждённо затараторил:

– Этот Капустин ведёт себя как буржуй! Никогда не поможет дежурить, вчера в столовой хлеб раскрошил и не убрал за собой. А когда Наташа сказала убрать, он не послушался, а такую канитель развёл! И у Михалыча он постоянно дрыхнет под навесом, а не работает!

– Ты это видел? – нахмурился Виктор.

– Я сам не видел. А вот Колька видел и Ванька рассказывал.

– Что скажешь, Капустин? – строго взглянул на меня Виктор.

Я опустил глаза, чтобы не рассмеяться – паркет на полу был тщательно отполирован, но одна плашка немного раскололась и забугрилась, видимо сотни провинившихся ног, которые стояли здесь до меня, растоптали её.

– Ты гля, он даже говорить не хочет!

– Вот гад!

– Наглый какой! – раздались возбуждённые и возмущённые голоса пацанов.

Шум нарастал и уже начал приобретать угрожающие нотки. Но тут в зал вернулся Никитин.

– Там это… – попытался отдышаться он, – дядя Савелий говорит, что он трос уронил и станок сломался.

– Что за станок? – переспросил рыжий.

– Ну тот… буржуйский который, – пискнул Никитин.

Новость ошеломила присутствующих, так что Никитину даже не стали делать замечание, что он по-мещански неправильно назвал товарища Гука «дядей». Я тоже восхитился выдумкой дяденьки Савелия, видимо, станок у него уже был сломан, и он не нашел ничего лучше, чем обвинить во всём меня. Я помнил, как очнулся в едком дыму, как глюк ковырялся в недрах этого агрегата и матерился, и меня грызли смутные сомнения – вряд ли это Генка его сломал. А, судя по многодневному перегару от «мастера», он вполне мог сам напутать что-то с пьяных глаз.

– Ты зачем станок сломал? – обратился ко мне ранее молчавший воспитатель, в тёмно-синей блузе и пенсне.

– Я не ломал, – ответил я, чтобы не молчать.

– Ты гляди, он ещё и врёт! – послышались возмущённые голоса.

– Говори правду, – сурово потребовал воспитатель.

– Я говорю правду, – продолжал настаивать на своём я, – станок я не ломал.

– По-твоему, выходит, это Савелий Михайлович врёт? – задал провокационный вопрос рыжий парень.

– Я не знаю, – пожал плечами я, – спросите у него сами.

– Мы сейчас тебя спрашиваем! – завёлся Виктор, – ты, Капустин, форменный тунеядец! Ты нигде не хочешь работать! Уже во всех цехах побывал, а толку нету! Товарищ Гук согласился взять тебя в помощники, так ты и там нагадить успел! И в школе учёбой манкируешь! Вот что с тобой делать?

– В карцер его! На десять суток! – предложил рыжий и посмотрел на воспитателя.

– Да нет, Кривошеин, в карцер посадить – последнее дело, – не согласился воспитатель, – нам же нужно воспитывать его, сделать из него советского человека, а то он так все станки в нашей стране переломает.

Все сдержанно посмеялись над немудрёной шуткой.

– Станок стоит денег, – подал вдруг голос ранее молчавший второй воспитатель. – Вы лучше подумайте, товарищи, как Капустин будет финансовый убыток возмещать?

– А как он будет возмещать, если он работать не хочет? – вскинулся Кривошеин.

Все опять загалдели.

– Значит убыток будет возмещать его бригада. Раз не можете научить товарища работать. – Равнодушно пожал плечами второй воспитатель. – В какой он бригаде?

– В пятой, со мной, – мрачно сказал Виктор и с ненавистью глянул на меня, совсем не как на товарища.

В зале поднялся такой шум, что не было почти ничего не слышно. Особенно возмущённо кричали, как я понял, члены пятой бригады.

Шум становился всё громче, так что воспитателю пришлось даже постучать карандашиком по графинчику с водой.

Наконец, страсти поутихли и заседание продолжилось.

– Ну, значит, будете месяца два без полдников работать и по выходным всей пятой бригадой, – продолжил накалять обстановку воспитатель.

Концентрация ненависти ко мне в зале достигла предела.

Если бы взгляды умели сжигать, от меня уже остались бы одни головёшки.

– Да что ж это такое, Александр Степанович! – чуть ли не со слезами в голосе воскликнул тощий парень в очечках на длинном носу, – этот гад Капустин поломал ценный станок, а отрабатывать должны за него мы? А он тогда что будет делать?

Вопрос оказался крайне интересным и повис в воздухе.

– Полагаю, он будет цветочки на клумбе нюхать, – тихо съязвил какой-то мелкий шкет, но его услышали и весь зал грохнул от смеха.

– Тебе хорошо говорить, Сиволапов, ты в третьей бригаде! – крикнул другой шкет, – а мы из-за этого дармоеда вместо полдников получили дополнительную работу!

– Да, Сиволапов, вот иди к нам в бригаду, поработай вместо Капустина и тогда мы посмотрим, как ты шутить будешь! – поддержал шкета другой пацан.