Мужчины переглянулись, обмениваясь через стол невысказанными словами, как будто с сожалением задаваясь вопросом, что за проклятие постигло их город, в котором каждый священник, ступивший в церковь, сходит с ума. Сарбан уловил эти мысли, прочитал по их лицам, и сказал:

– Я не безумен. Я рассказываю лишь о том, что видел.

– Ну конечно, конечно, – прозвучало в ответ.

Затем Сарбан остановился на фрагменте, в котором смерть (чья?) приводит в город безликого святого, мужчину и женщину одновременно. Присутствующие, не сообразив, в чем дело, ждали продолжения.

– Это все? – спросили они.

– В общем-то, да.

– А там хоть где-то упомянута Альрауна?

– Нет.

– Мэтрэгунцы? Рэдэчини?

– Нет, – покачал головой Сарбан.

– Тогда с чего мы взяли, что это касается нас? Что все эти бредни чокнутого священника адресованы нам?

– Потому что… я думаю, что святой уже в городе.

– Мастер, ты несешь какую-то чушь. Мы бы про него узнали… он бы нам открылся, он бы… Вынуждены напомнить, что в этой истории мы сторона пострадавшая, и не слишком-то мудро священнику Прими говорить такую ерунду. Так что либо изъясняйся прямо, либо покинь это собрание немедленно и начинай готовить Игнаца к странствиям по Ступне Тапала. Мы тебе поможем с…

– Я думаю, что Игнац – безликий святой, – сказал Сарбан.

– Сарбан, – проговорил один из старейшин. – Сарбан, дружище. Ты же знаешь, нам твоя судьба не безразлична. Я тебя помню еще совсем крохой. Я видел, как ты покинул город, и пожелал тебе счастливого пути; я приветствовал тебя с распростертыми объятиями, когда ты вернулся. Сам знаешь, ветер молву разносит, и хорошую, и плохую, а из Бивары, невзирая на все беды, с тобой и про тебя пришли только славные вести. Про тебя там по-прежнему хорошо говорят, уважают твой труд и скучают по тебе. Как Совет старейшин, так и Городской совет знают, что ты хороший священник, мы в этом не сомневаемся. И следует признать… – тут говоривший отвел глаза, – …мы также ведаем, что Альрауне необходим новый святой, что мы отдалились от святости и блуждаем, нагие и одинокие, по пустыне бытия. Мы это знаем. Нам тоже от этого больно. И мы рады, что наше бремя тяготит и твою спину. Но, Сарбан… – старик наклонился, понизил голос, – …нельзя добиваться таких вещей любой ценой. По-твоему, как город воспримет весть о святом, предсказанном безумным священником? Некоторые до сих пор хранят легенду о втором пришествии святого Тауша и не так уж сильно доверяют святым. Особенно тем, кто не в силах как следует доказать свою святость.

– И действительно, – вмешался член Городского совета. – У тебя есть доказательства?

Сарбан опустил глаза и покачал головой.

– Нет.

– На чем же тогда основаны твои умозаключения?

– Игнац обгорел, достопочтенные, у него все тело обожжено, – сказал Сарбан. – Его лицо – комок неровной плоти, на котором ничего не различить; и тело его в своем уродстве сделалось таким же девственным и первозданным, так что с точки зрения стороннего наблюдателя он не мужчина и не женщина.

– Верно, – сказал член совета, – если говорить о постороннем, но ведь все знают, что Игнац – мужчина. Верно?

– Верно, – соврал Сарбан.

– Постороннему хватит взгляда, чтобы узреть истину, – заявил кто-то.

– Не все увиденное достойно доверия, – парировал Сарбан.

– Что ты пытаешься этим сказать, мастер Сарбан? Что нам следует разыграть перед мэтрэгунцами фарс? С такими вещами не шутят, особенно сейчас, в годину испытаний. Как ты вообще посмел…

– Я ничего подобного не говорил. Альрауне отчаянно необходим святой. Она всей своей сутью жаждет обрести пастыря. После того как истинный Тауш нас покинул, мэтрэгунцы попытались вообразить его сидящим на троне из корней в лесу на горе. Все дело в том, что он им нужен. Пепельные ученики поклоняются несуществующему святому, потому что он им нужен. Он нам всем нужен. Я лишь прошу еще немного времени. Давайте во всем разберемся, не позволим водить нас за нос, но и не отбросим то, что имеем, – если мы это имеем. Если Игнац – не тот святой, кого мы ждем, если он в это смутное время не дарует нам ни благодати, ни чудес, я подготовлю его к странствиям по Ступне Тапала. Но если окажется, что Игнац – тот самый святой, кого мы ждали столько веков, и мы его прогоним, боюсь, в Альрауне никогда не случится ничего хорошего, ибо Мир узнает землю бесплодную и будет ее избегать. А там, где нет Мира, может быть лишь одно: не'Мир.

– Ладно, – сказал один из старейшин. – Будет тебе время, но знай, что мы его даем скрепя сердце. С одним условием: тайный манускрипт безумного священника надлежит немедленно доставить в зал Анелиды и там запереть под строгим надзором Городского совета и Мощной Башни. Позже решим, как с ним поступить.

Сарбан тяжело вздохнул, и тело его было сплошной раной, полной гноя, едкого, словно издевка.

* * *

Многие ночи Вара была для него всем. Она одной рукой касалась заката, другой – рассвета; ее густые волосы превращались в облака над Ступней Тапала, и поскольку ее лик был таким огромным и таким близким к небесам, они его закрывали целиком. Лежа в постели, Сарбан смотрел в окно и искал впадинку над ее верхней губой, гадая, сколько там могло бы поместиться созвездий. Время от времени падающие звезды рассекали ее лицо от лба до подбородка, нижняя губа касалась горизонта; Сарбан ее видел и с закрытыми глазами – иногда по ночам, за окном, позади крыш Прими, вдалеке; Вара была всем. А потом священник просыпался от мучительного сна и наблюдал, как от лика Вары отрываются первые мгновения нового дня, проливаясь светом в хладную сонную комнату.

(В первые дни в Биваре, когда Сарбан прогуливался с приходским певчим по церковному двору, вокруг них бегали дети, кто в школу, кто из школы, и путь преградила юница – довольно тощая, но юркая. Сарбан из вежливости удалился и позволил певчему с ней поговорить. Прочитав в его взгляде невысказанный вопрос, певчий улыбнулся и сказал Сарбану:

– Это моя сестра. Ее зовут Вара.

Сарбан кивнул, и с того дня – Вара о том не знала, не ведала – она сделалась его частью. Он заключил ее внутри себя и никуда не отпускал. Когда певчий отправился по своим делам, Сарбан вернулся и поискал ее среди молодежи, но она ушла. И все-таки осталась.)

Мариса восседала на нем, как не'Святая сна, но не для того, чтобы высосать его жизнь, а для того, чтобы поделиться своей. Она целовала его губы и опухший глаз, она его ласкала, а Сарбан стонал от удовольствия, и рана между ребрами тоже блаженствовала. Мариса двигалась вверх и вниз по его пенису, как по лестнице в небо, унося скверну в облака, принося на землю чистоту. Она водила ладонями по его коже, тщательно избегая синяков, целовала подбородок и разбитые губы.

– Хорошо заживает, – прошептала она и ускорила ритм.

Сарбан застонал, и Мариса замерла.

– Тебе больно?

Сарбан указал на повязку на боку. Мариса слезла с него и погладила лишь кончик пениса влажными пальцами.

– Так лучше?

– Лучше.

Иногда он просил ее накраситься, а потом смотрел ей прямо в глаза и брал так, как священнику не положено. Переворачивал на живот и, словно Исконные у первого града, спускался в колодец, чтобы там затеряться в пучине безумия.

– Не сдерживай себя, – говорила Мариса, и он не сдерживал, изливался в колодец горячим и липким потоком, входил в нее все глубже, переходя из Мира в не'Мир и обратно.

Бывало, он просил ее снять макияж, а потом смотрел в окно, на небо, которое напоминало о ком-то другом.

В ночь после первой встречи с Варой Сарбан не спал; он едва дышал и мог поклясться, что сама земля застыла до зари, и никто, кроме него, об этом не ведал. Он ощущал себя посвященным в великие тайны человечества. Лишь благодаря ему мир пребывал на положенном месте. Он пообещал себе в тот момент и в том самом месте, ощущая, как бегут секунды, а земля все не движется, что Вара будет принадлежать ему, а он – ей, что она станет его женой и он состарится рядом с нею, не умрет от дряхлости раньше нее, чтобы она не мучилась в одиночестве. Он дал все эти обеты, пока бытие замерло и время было не временем, а промежутками между мгновениями; в тех промежутках Сарбан и схоронил обещания самому себе и Варе, о которых она не знала, не ведала.