Переговорив с товарищем Гюисмансом, Исполнительный комитет Международного бюро разослал сегодня утром циркуляр, которым конгресс, назначенный на 9 августа, откладывается на неопределенное время. Президиум германской партии считает международное положение исключительно критическим, несмотря на то что надежда на разрешение кризиса не должна считаться совершенно исключенной. Германское правительство, особенно Бетман-Гольвег и император, стремятся к сохранению мира. Решение зависит от Петербурга. Если бы против нашей воли дело дошло до войны, то для социалистических парламентских фракций в ближайшие дни стал бы актуальным вопрос о голосовании по поводу военных кредитов. Сообщаю официально, что германский рейхстаг будет созван в следующий вторник. Фракция соберется, вероятно, днем раньше, поэтому очень желателен обмен мнениями по вопросу об отношении к военным кредитам: хотя по государственно-правовым причинам невозможно взаимное обязательство, и как фракция германского рейхстага, так и фракция французской палаты депутатов должны решать совершенно самостоятельно, однако германские товарищи высоко оценили бы единение с французскими товарищами в этом вопросе. Заседания фракции по этому вопросу не было, поэтому я и не могу дать каких-либо объяснений по полномочию фракции. Но и независимо от этого обмен мнений очень желателен, потому что однородная позиция германской и французской фракций должна произвести то же сильное впечатление, какое однородная позиция обеих фракций производила и прежде, – например, в недавнем общем германо-французском манифесте против вооружений. Что до взглядов германских социал-демократов, то они в вопросе о военных кредитах не одинаковы. В 1870 году, в начале войны, часть социалистов воздержалась от голосования, часть голосовала в рейхстаге за кредиты. На этот раз такого разделения, однако, не будет, вся фракция будет голосовать одинаково. Перед моим отъездом состоялось заседание членов президиума партии и членов президиума фракции, на котором мнения разделились, и определенного решения принято не было. Насколько я лично знаю настроение партийных кругов, сильное течение направлено против принятия кредитов. Наконец, неофициально в партийных кругах обсуждался и вопрос о воздержании при голосовании.

Самба поблагодарил от имени партии за эти сообщения и заметил, что французская партия также считает обмен мнениями очень ценным. Благодарности заслуживает то, что при существующих трудных условиях я приехал в Париж, чтобы обсудить положение с французскими товарищами. Жорес до последних часов жизни употреблял все свое влияние на французское правительство для сохранения мира, а французское правительство влияет в том же направлении на Россию. Что касается вопроса о кредитах, то парламентская фракция не собиралась еще и во Франции. Если суждено вспыхнуть войне, то и французская фракция будет, но лишь на будущей неделе, самостоятельно решать вопрос о кредитах. О сегодняшнем обмене мнений будет доложено фракции при ее созыве. Затем Самба коснулся вопроса о том, нельзя ли сделать в германском рейхстаге и во французской палате декларации одинакового содержания. Манифест 1 марта 1913 года оказал хорошие услуги.

Я ответил, что при существующем положении вещей не считаю возможным найти формулу для однородной декларации, которая должна быть сообразована с тем, что фракциям обеих стран придется сказать в нынешних, в деталях еще совсем не поддающихся характеристике, условиях. Кроме того, на мой взгляд, технически невозможно в какие-нибудь два дня сойтись на общей редакции. Телеграфное сообщение между Францией и Германией, видимо, уже прекращено, и вообще не известно, удастся ли мне до будущего понедельника вернуться в Берлин после того, как во Франции уже будет объявлена общая мобилизация.

Ренодель был полностью согласен со мной во взгляде на общую декларацию. Он думал, однако, что положение французской и германской социал-демократии не совсем одинаково. Французское правительство держит социалистов вполне в курсе международных событий, в Германии же это не так. Если Германия нападет на Францию, народ и правительство которой хотят мира, французские товарищи должны будут голосовать за военный бюджет, потому что за Францией должны быть сохранены средства обороны. В таком положении французские товарищи не смогут воздержаться от голосования. Германские же товарищи в случае нападения Германии окажутся совсем в другом положении. Поэтому при определенных обстоятельствах они могут голосовать против военных кредитов. Я возразил, что вопрос о том, является ли война наступательной или оборонительной, не всегда поддается ясному разрешению в самом начале военных действий. Одного факта объявления войны недостаточно для того, чтобы война представлялась наступательной. Если б разыгралась большая европейская война, то основные корни ее – в капиталистически-империалистической экспансионной политике и в соперничестве государств в вооружении, которое ведется всеми странами одинаково уже в течение десятилетий. Кроме того, надо принять во внимание, что эта война, несомненно, автоматически перебросится на другие страны, потому что европейские великие державы стоят одни перед другими, объединенные в две союзные группы.

За этими указаниями последовали более продолжительные прения, главным образом, о причинах, которые могли бы побудить часть германской социал-демократии не голосовать против кредитов, а затем обсуждался вопрос о том, можно ли рассчитывать на однородную позицию фракций в смысле воздержания от голосования. Доводы, которые могли быть приведены с германской стороны в пользу голосования за кредиты, отошли в этих дебатах на второй план, потому что они лежали на одной линии с доводами, которые французские товарищи приводили в пользу своего голосования за кредиты. Среди французских товарищей, как казалось, не было вовсе течения в пользу голосования против военных кредитов. Наши французские товарищи смотрели на Францию, в случае вовлечения ее в войну, как на объект нападения со стороны германского милитаризма и считали, что Франция окажется поэтому в положении, отличном от Германии. По их мнению, партия должна будет голосовать за кредиты, ибо, в случае нападения со стороны германского империализма, подверглись бы опасности французские либеральные традиции, и Французской Республике пришлось бы вести борьбу за свое существование. Правая часть марксистского крыла французской партии была вполне солидарна с левой. Вопрос рассматривался под углом жестокого нападения со стороны германского империализма, и в этом положении партия признавалась обязанной предоставить французскому отечеству средства защиты.

Когда в течение прений один из товарищей особенно резко и возбужденно заявил, что в случае возникновения войны большинство французского народа будет считать виноватой Германию, я также решительно выступил против этого товарища с защитой германской точки зрения.

Германские социалисты привыкли говорить правду своему правительству в самой резкой форме. Это хорошо знает Интернационал. Совсем недавно мы публично выражали нашему правительству жесточайшие упреки в том, что перед предъявлением австрийского ультиматума Сербии оно недостаточно подумало о значении ультиматума для Германии. Но теперь положение сложилось бесповоротно, и дело обстоит так, что величайшая опасность грозит из Петербурга. Если панславистской партии удастся провести мобилизацию, война неизбежна. Мы твердо убеждены, что Вильгельм II и Бетман-Гольвег искренне работают на пользу сохранения мира. Последние недели, когда уже был известен австрийский ультиматум Сербии и приходилось считаться с возможностью войны, я посетил Среднюю и Южную Германию. Нигде не слышал я ни одного дурного слова, направленного против Франции. Но сплошь и рядом в широчайших партийных кругах в Германии придерживаются того взгляда, что в случае возникновения мировой войны вина за нее падает на Россию и что Франция в состоянии устранить мировую войну, оказав на Петербург достаточное давление для сохранения мира.

В течение дебатов, характеризуя различные тенденции и направления, представленные, по моему мнению, в германской партии, я должен был особо подчеркнуть доводы, говорящие против голосования за временные кредиты, потому что, не находя никакого отклика во французской партии, они должны были, тем не менее, учитываться при стремлении создать единую позицию в обеих странах. Особое усилие я должен был направить на то, чтобы установить, есть ли хоть какая-нибудь вероятность склонения французской фракции к воздержанию при голосовании. Так как речь шла о тенденциях и течениях, я высказывал только свое личное мнение и подчеркивал, что сам я не принадлежу к фракции и при оценке силы отдельных настроений в ней принужден руководствоваться общими моими сведениями о позиции фракционных товарищей в тактических вопросах. В течение всей этой беседы по вопросу о воздержании при голосовании у меня было такое впечатление, что отдельным товарищам кажется сомнительной самая допустимость прений по этому вопросу. Поэтому, в конечном счете, встал вопрос том, не будет ли в конце концов германская партия голосовать за кредиты. В этой связи я заявил, в качестве своего личного мнения, что при возможности воздержания при голосовании в обоих парламентах я считаю исключенным для германской партии голосование за военные кредиты.

Гюисманс был того мнения, что Германия потому должна учитывать возможность воздержания при голосовании, что положение ее иное относительно положения Франции и России и что германская фракция должна иметь в виду особое отношение к России.

Самба резюмировал обмен мнений в том смысле, что, ввиду различных течений в германской партии, французская парламентская фракция также вынесет на обсуждение воздержание при голосовании, чтобы таким образом прийти, может быть, к единой позиции французской и германской фракций. При этом он, однако, подчеркнул, что соответствующее обязательство представляется невозможным, так как за фракцией должна быть сохранена свобода решения. Я поспешил объяснить, что и у меня нет полномочий говорить от имени германской фракции, которая определит свою позицию на будущей неделе.

По общему положению вещей, я считал возможным сделать такое заявление, так как тогда очень считался с возможным решением фракции в пользу воздержания при голосовании. Я переоценивал в то время силы противников принятия кредитов и, кроме того, вовсе не допускал, что фракция не вынесет на рассмотрение вопроса о воздержании при голосовании.

Все изложенное было в значительной части сказано дважды, так как в Париже состоялось два заседания: одно в палате депутатов, другое в редакции „Юманите“. Второе заседание было созвано потому, что желали привлечь ряд товарищей, которые не могли участвовать в первом; так, на втором заседании были Тома и Компер-Морель, тогда как Гед и Вайян не могли прийти ни на одно. Общее течение прений не оставляло никакого сомнения в том, что французская фракция будет голосовать за кредиты. Я тогда же доложил фракции рейхстага об этом своем определенном впечатлении. Переговоры решено было не предавать гласности, и в ту же ночь я покинул Париж. По предложению Лонге наши французские товарищи хотели снабдить меня французским паспортом, который обеспечил бы мне возвращение в Германию. Я отказался, однако, от того, чтобы соответствующие хлопоты были предприняты перед Вивиани.

Настоящий доклад написал 8 марта 1915 года после того, как Ренодель высказался о моем посещении Парижа в „Юманите“ от 26 февраля 1915 года. Доклад написан по памяти, потому что, ввиду неустойчивости положения, делать заметки в пути было невозможно. Я, вероятно, не выбрался бы из Франции, если бы при задержании меня в Мобеже не сказал, что приехал в Париж на похороны Жореса, но по совету моих французских друзей, ввиду политических событий, уехал, не дождавшись погребения».

После доклада Мюллера прения продолжались. Я записал о них в своем дневнике следующее:

«От имени президиума говорили: Давид – за принятие кредитов, Гаазе – против. Затем в следующем порядке: Молькенбур – за, Ледебур – против, Фишер – за, Ленш – против, Каутский – за (с оговорками), Либкнехт – против, Коген – за, Герценфельд – против. Затем прения были закрыты. В списке ораторов значились еще: Штребель из „Форвертса“ – против, все остальные: Штальман, Шейдеман, Ландсберг, Бернштейн, Блосс, Зильбершмидт, Цубейл, Штадтгаген, Гох, Дитман, Давидсон, Фроме, Гере, Шепфлин, Вельс – за. При голосовании 14 голосов было подано за отклонение кредитов, остальные за принятие. Всего присутствовало 92 товарища. Затем была избрана комиссия в составе Каутского, Давида, Гоха, Вельса и Франка, которая к следующему утру должна была составить соответствующую декларацию. Основой должна была служить наша (Давида) редакция и внесенные различными лицами (Каутским, Штадтгагеном и другими) поправки. Затем фракция приняла лозунг „ура императору, родине и народу“. Многократно требовали, чтобы мы не кричали „ура“, а только молча встали. Прений по этому поводу, однако, не было. На следующее утро мне пришлось ободрять принца Шёнайх-Каролата, который потребовал от меня, как было условлено, текст нашей декларации. То же пришлось сделать в отношении Эрцбергера, фон Вестарпа и Кемпфа. С последним я обсудил текст речи, которую он должен был произнести после канцлера. Я заявил, что согласен с его проектом, и Кемпф потом говорил в рейхстаге, как обещал».

Нарушение бельгийского нейтралитета и Интернационал

Декларация, выработанная фракцией и произнесенная Гаазе в рейхстаге 4 августа 1914 года, воспроизводилась так часто, что мне незачем ее повторять. Хочу уточнить только, что после речи канцлера 4 августа сделан был перерыв для заседания фракций. Во фракции Ледебур шумел по поводу того, что некоторые депутаты во время речи Бетман-Гольвега кричали будто бы «браво». О Бельгии не говорили ни Ледебур, ни Либкнехт, вообще никто, хотя канцлер сообщил о вторжении в Бельгию. Мелкая придирчивость некоторых членов фракции была виной тому, что самый большой и самый важный вопрос оказался совершенно забыт – о нем даже не упоминали. На социал-демократические партии нейтральных государств сообщение о вторжении в Бельгию и особенно о разрушениях в Лувене произвело ужасающее впечатление. Мы тотчас же поняли, что перемена настроения могла быть крайне опасной для Германии. Так как не только в Скандинавских странах, но также и даже особенно в Италии и Голландии социал-демократическая печать заняла очень недружелюбную по отношению к нам позицию, Вильгельм Янсон был послан в Стокгольм, доктор Зюдекум в Италию, а я отправился в Голландию.

Мы должны были повлиять на партийную печать для того, чтобы она более строго соблюдала нейтралитет. Янсон немного мог сделать в Стокгольме, потому что Брантинг с самого начала войны был настроен в пользу Антанты. Зюдекум, долго не дававший о себе знать, был телеграммой отозван обратно. Итальянские социалисты весьма недружелюбно встретили его миссию, и в Италии ничего не удалось добиться. Мне в Голландии повезло больше. Правда, и голландские товарищи не одобряли вторжение в Бельгию, считали его тяжким преступлением. Тем не менее они не только обещали, но, обещав, и соблюдали в своей партийной газете нейтралитет.

Трудностей только что указанного порядка у Социал-демократической партии во время войны было множество. Говорить о них всех значило бы чрезвычайно увеличить объем этой книги.

И все-таки при описании важнейших событий они всплывают неизбежно. Они доминировали во всех работах Стокгольмской конференции, как позже играли роль в отношении отдельных социалистических партий к германской социал-демократии. Как много, однако, встретили мы наряду с этим понимания нашего тяжелого положения, будет видно из изложения многочисленных переговоров с друзьями по партии в нейтральных государствах.