Глава 9. Алхимик

Прочитав дневник Штрауса, Ханна сразу согласилась с Малкольмом, что в «Оукли-стрит» должны это увидеть, и как можно скорее. Поэтому, придя домой, он немедленно принялся за работу. На то, чтобы сфотограммировать бумаги из рюкзака Хассаля и титульные листы обеих книг, ушла целая ночь: было уже почти пять часов утра, когда Малкольм, наконец, положил фотокассеты в холодильник и отправился спать.

Но прежде чем заснуть, Аста спросила:

– Она не потеряла свой пистолет?

Все агенты «Оукли-стрит» такого высокого ранга, как Ханна, должны были пройти курс самообороны без оружия и раз в год сдавать экзамен по стрельбе из пистолета. Ханна выглядела – да и была – кроткой, седой ученой дамой, но постоять за себя могла.

– Она хранит его в сейфе, – сказал Малкольм. – И наверняка старается лишний раз не доставать.

– Лучше бы держать его под рукой.

– Ну, скажи ей сама. Я-то уже пытался.

– А что мы будем делать с этим Оливье Бонневилем?

– Пока ничего, только строить догадки. Сын? У Бонневиля вполне мог быть ребенок. Еще один вопрос, на который нужно найти ответ. Посмотрим, что знают в «Оукли-стрит».

* * *

После завтрака Малкольм отдал пленки для обработки надежному мастеру и, выйдя на Хай-стрит, направился к Ботаническому саду. День был хмурый и серый, пахло дождем, но окна административного здания ярко сияли на фоне громадного тиса.

Секретарша сначала попыталась избавиться от посетителя: мол, директор занят, к ней можно только по записи. Но стоило Малкольму сказать, что он пришел по делу, связанному с Родериком Хассалем, как она забыла о формальностях и уставилась на гостя круглыми глазами.

– Вы знаете, где он? – спросила она, а ее деймон, маленький бостон-терьер, вскочил и еле слышно заскулил, подняв шерсть на загривке.

– Именно об этом я и хотел бы поговорить с директором.

– О, да, конечно. Прошу прощения.

Секретарша встала из-за стола и прошла во внутренний кабинет, а деймон побежал следом, едва не наступая ей на пятки. Через несколько секунд она вышла и заявила:

– Профессор Арнольд готова принять.

– Спасибо, – сказал Мальком и вошел в кабинет.

Секретарша прикрыла за ним дверь.

Профессор Арнольд оказалась женщиной лет сорока, белокурой, стройной и очень строгой на вид. Посетителя она встретила стоя. Деймон-колибри, порхавший над ее ухом, через секунду-другую опустился и удобно устроился на плече, а директор сразу приступила к делу:

– Что вам известно о Родерике Хассале?

– Я-то надеялся, что вы сможете мне о нем рассказать. Я знаю только то, что здесь, – ответил Малкольм и поставил сумку на директорский стол, где царил идеальный порядок. – Это я нашел на автобусной остановке. Подумал, что кто-то забыл. Подождал пару минут – может, кто вспомнит и вернется. Но никто не пришел. Тогда я подумал, что нужно выяснить, кто владелец. Внутри, среди прочего, я нашел бумажник.

Профессор Арнольд достала бумажник из сумки, мельком взглянула на него и снова уставилась на Малкольма.

– Так я выяснил, что владелец этих бумаг – ваш сотрудник, – продолжал тот. – И решил принести их сюда.

– На автобусной остановке, говорите? На какой?

– На Абингдон-роуд, в сторону центра.

– Когда?

– Вчера утром.

Профессор Арнольд отложила бумажник и взяла одну из папок. Быстро пробежав глазами содержимое, она обратилась ко второй папке, а затем и к третьей. Малкольм стоял и ждал, когда она заговорит сама. Наконец, она подняла голову и пристально посмотрела на него, как будто оценивая.

– Прошу прощения, но мой секретарь не сообщила, как вас зовут, – сказала она.

– Она и сама меня не спросила. Меня зовут Малкольм Полстед. Я преподаватель из Дарема. Когда я упомянул о докторе Хассале, вашу помощницу это явно потрясло. Смею заметить, вы отреагировали так же. Выходит, документы подлинные? Университетские карточки, удостоверения и прочее? Доктор Хассаль действительно существует и он – ваш сотрудник?

– Прошу меня извинить, доктор… Вы же доктор?.. – Он кивнул. – Доктор Полстед, все это застало меня врасплох. Пожалуйста, садитесь.

Он сел на стул лицом к директорскому столу. Профессор Арнольд тоже села и сняла телефонную трубку.

– Мне нужен кофе, – сказала она и, глядя на Малкольма, вопросительно приподняла брови. Тот кивнул. – Не могли бы вы принести нам кофе, Джоан? Две чашки, будьте так любезны.

Затем она снова взяла бумажник, извлекла его содержимое – карточки, паспорта, деньги – и аккуратно разложила на листе промокательной бумаги.

– Почему вы… – Она осеклась, помолчала и заговорила уже совсем по-другому: – Вам не пришло в голову отнести это в полицию?

– Первым делом я заглянул в бумажник, чтобы выяснить имя владельца. И когда я увидел удостоверение и узнал, что он работает здесь, то подумал, что проще будет принести все это прямо сюда – сэкономить всем время. Кроме того, должен признаться, меня одолело любопытство. Видите ли, в одном из документов я увидел название места, где мне и самому довелось побывать, и мне стало интересно, какие исследования вел доктор Хассаль.

– Какого места?

– Лобнор.

Теперь директор смотрела на него не просто изучающе, но с подозрением и даже с тревогой.

– Чем вы там занимались? – резко спросила она и тут же добавила: – Извините, если это прозвучало как обвинение.

– Искал одну могилу. Я, видите ли, историк, и одна из областей, которыми я давно интересуюсь, это история Шелкового пути. Могилу я так и не нашел, но сделал другие открытия, так что поездка оказалась небесполезной. Так позвольте спросить, что же делал доктор Хассаль в Центральной Азии?

– Ну, он ведь ботаник, так что… В общем, там есть исследовательский институт, и мы с Эдинбургским и Лейденским университетами поддерживаем его. Доктор Хассаль работал там.

– Но почему именно там? Я что-то не припоминаю, чтобы в окрестностях Лобнора была богатая растительность… так, редкие тополя, какая-то трава… еще, пожалуй, тамариск…

– Во-первых, там особые климатические условия… Спасибо, Джоан, поставьте и можете идти. Итак, особые климатические условия, которые трудно воспроизвести дальше к северу или к западу, особенно у нас, рядом с океаном. Во-вторых, почва там… м-м-м… содержит некоторые необычные минералы. Ну и, наконец, особые местные методы. Дело в том, что там выращивают цветы, которые просто… короче говоря, больше нигде не растут.

– А доктор Хассаль? Он уже вернулся в Оксфорд? Мне просто любопытно… Я понимаю, что это не мое дело, но все-таки, почему вы так беспокоитесь?

– Я беспокоюсь за него, – сказала профессор Арнольд. – От него давно уже не было вестей. Мы думали, он погиб.

– Неужели? А когда вы начали так думать?

– Несколько недель назад. Он пропал со станции.

– Со станции?

– Ну, мы называем это станцией. Этот исследовательский институт в Ташбулаке.

– Это рядом с Лобнором? И от исчез оттуда?

Профессор Арнольд явно чувствовала себя все более неуютно. Она забарабанила пальцами по столу – ногти были коротко подстрижены, и Малкольм даже заметил под ними грязь, как будто она копалась в земле прямо перед тем, как он вошел.

– Поймите меня правильно, доктор Полстед, – сказала она, – и простите, если мои ответы кажутся уклончивыми. Дело в том, что связь со станцией всегда была медленной и ненадежной. Очевидно, наша информация о докторе Хассале была неверна. Я очень рада, что нашлись эти вещи… Это значит, что он, возможно, еще жив, но я не ожидала… Понимаете, если он сам привез их в Оксфорд, то, конечно… Было бы просто замечательно, если бы он явился сюда лично… Одним словом, я просто не представляю, кто и как мог забыть их на автобусной остановке! Уверена, что он бы этого не сделал. Должно быть, это кто-то другой… Нет, я решительно ничего не понимаю! Надеюсь, его не… О, спасибо вам огромное, доктор Полстед! Спасибо, что принесли это сюда.

– И что вы теперь будете делать?

– Вы имеете в виду, со всем этим? С этими вещами?

Она чего-то испугалась, – и тут же испугалась, что выдала свой испуг незнакомцу. Но деймон-колибри у нее на плече даже не вздрогнул и продолжал серьезно смотреть на Малкольма. Малкольм ответил ему невинным взглядом, стараясь показаться честным и безобидным простачком.

– Там что-то насчет роз? – спросил он.

Директор моргнула. Деймон отвернулся и зарылся клювом ей в волосы.

– Почему вы так решили?

– По двум причинам. Во-первых, эти образцы – семена и розовое масло. Во-вторых – та потрепанная книжка в красной обложке. Это эпическая поэма на таджикском, под названием «Джахан и Рухсана». О паре влюбленных, которые ищут розовый сад. Значит, доктор Хассаль изучал что-то связанное с розами?

– Да, именно так, – кивнула профессор Арнольд. – Больше я вам ничего рассказать не могу, уж простите. Дел очень много: и дипломные работы, и наши местные проекты, и все эти материалы из Ташбулака, не говоря уже о моих собственных исследованиях…

Малкольм в жизни не встречал человека, который до такой степени не умел врать. Он от души ее пожалел: бедняжке пришлось импровизировать, а она еще даже не оправилась от потрясения.

– Не буду больше вам мешать, – сказал он. – Спасибо, что объяснили, что смогли. Если возникнет необходимость со мной связаться…

Он положил на стол визитку.

– Спасибо, доктор Полстед, – сказала директор и пожала ему руку.

– Если появятся новости, дайте мне знать! Этот доктор Хассаль и мне теперь в некотором роде не чужой.

Выйдя из здания, он решил немного посидеть в саду, где тусклое зимнее солнце золотило голые ветви кустарника, а двое молодых людей возились с растениями возле теплиц.

– Надо было сказать ей правду, – заметила Аста.

– Знаю. Но тогда мы втянули бы во все это Лиру. И полицию… А мы ведь помним, что убийца – один из полицейских.

– Да ладно тебе, Мал! Этот полицейский был не при исполнении. Не все же они такие! Просто Пану такой попался. В полиции должны узнать и о том, что произошло, и что это сделал один из них.

– Ты совершенно права, и мне ужасно не по себе от того, что приходится молчать.

– Но?..

– Скоро мы ей расскажем. И полиции тоже.

– Когда?

– Когда узнаем чуть больше.

– И как же ты собираешься это сделать?

– Пока не знаю.

Аста закрыла глаза. Малкольму очень не нравилось, что Лире пришлось одной пойти на такой страшный риск, когда она забирала рюкзак из камеры хранения. Но к кому она могла обратиться за помощью? Уж точно не к нему – по крайней мере тогда. Если ты стал свидетелем убийства и решил не сообщать в полицию, то полагаться можно только на себя.

Придя к этому выводу, он снова задумался о Лире. Аста лежала рядом с ним на деревянной скамейке в позе сфинкса, полузакрыв глаза, – а Малкольм сидел и гадал, как Лира обживается в «Форели», достаточно ли там безопасно и так далее. Эти вопросы тянули за собой десяток других, и все они вращались вокруг одного, самого главного, – но как раз о нем думать пока не хотелось. Похоже, Лира уже не та строптивая и высокомерная девчонка, чьи манеры и тон так выбивали его из колеи несколько лет назад, когда он пытался учить ее. Теперь она стала гораздо более сдержанной или, возможно, не столь уверенной в себе. Более того, она казалась одинокой и несчастной, хотя и старалась делать вид, что у нее все хорошо. И еще эти ее странные, натянутые отношения с деймоном… Но когда они сидели в том итальянском ресторанчике, Лира держалась почти доверительно, почти по-дружески; а как искренне, чуть ли не по-детски беспечно она обрадовалась, что ей так ловко удалось подменить содержимое рюкзака! Нет, главный вопрос не исчез. Малкольм снова вернулся к нему, не в силах сопротивляться.

Он отлично знал, что неуклюж, как бык. Он отдавал себе отчет во всех контрастах: он уже зрелый мужчина, а она так молода; он – крупный и тяжелый, она – худенькая; он флегматичен, она непоседлива…

Он мог бы наблюдать за ней часами. Ни у кого на свете не было таких выразительных глаз, как у Лиры, – огромных, с длинными ресницами, великолепного ярко-синего цвета. Да, она очень молода, но на лице ее уже можно различить, где с годами пролягут складки – от смеха, от сочувствия, от напряжения мысли… и тогда это лицо станет еще прекраснее, еще сложнее и живее. В уголках рта уже виднелись крохотные ямочки – следы улыбки, которая как будто никогда не исчезала окончательно и была готова расцвести в любой момент. А ее волосы цвета темной соломы, слишком короткие и зачастую растрепанные, но всегда такие мягкие и блестящие! Еще в те времена, когда она была его ученицей, ему доводилось наклоняться ей через плечо, чтобы заглянуть в письменную работу, и пару раз он почувствовал легкий запах от ее волос – не шампуня, а теплого молодого тела, – и тотчас же потерялся, забылся в этом запахе. Но она была ученицей, а он – учителем, и думать о чем-то подобном было настолько неправильно, что Малкольм прихлопнул крамольную мысль, не дав ей оформиться до конца.

Но с тех пор прошло четыре года, и так ли уж плохо думать об этом сейчас? Так ли плохо мечтать о том, чтобы обхватить ее лицо ладонями и нежно привлечь к себе, ощущая под пальцами тепло и гладкость щек?

Ему уже приходилось влюбляться, так что он прекрасно понимал, что с ним происходит. Но девушки и женщины, которыми он увлекался раньше, были примерно одного с ним возраста. Почти все. За одним исключением – но там дело обстояло наоборот. Весь его прошлый опыт был тут бесполезен, а Лира к тому же оказалась в такой опасной и сложной ситуации, что докучать ей сейчас своими чувствами было бы непростительно. Но факт оставался фактом. Он, Малкольм Полстед, тридцати одного года от роду, был влюблен в нее. И невозможно было представить, что она тоже когда-нибудь сможет его полюбить.

Тишина просторного сада, доносящиеся издалека голоса двух молодых ботаников, мерные удары их мотыг, мурлыканье деймона… все это в сочетании с недосыпом и сердечным волнением искушало закрыть глаза и надеяться увидеть Лиру во сне. Решительно встав со скамейки, Малкольм сказал Асте:

– Пойдем поработаем.

* * *

Той же ночью, часов в одиннадцать, мистер и миссис Полстед лежали в постели и тихо беседовали. Это был второй вечер, который Лира провела в «Форели». Сейчас она удалилась в свою комнату, а все остальные – девушка, помогавшая на кухне, мальчик на побегушках и помощник бармена – разошлись по домам. Постояльцев сегодня не было.

– Никак не могу заставить ее открыться, – сказал Редж Полстед.

– Лиру? В каком смысле?

– На вид она бодра и весела. Эдакая, знаешь, милая болтушка. Но временами вдруг замолкает и уходит в себя. И все ее лицо меняется. Будто у нее случилось что-то плохое.

– Нет, – возразила его жена, – не в этом дело. Просто ей одиноко. Похоже, она к этому привыкла и ничего другого не ждет, но это ее не радует. Вот почему она такая. Это у нее меланхолия.

– Она даже с деймоном своим почти не разговаривает, – заметил Редж. – Как будто каждый сам по себе.

– А каким счастливым она была ребеночком! Все смеялась, пела, веселилась… Хотя, конечно, это было до того, как… ну, ты знаешь.

– До того, как Малкольм ее увез. Ну, что тут скажешь. Он ведь и сам после этого изменился. И Элис тоже.

– Но они-то были куда старше! На них это не могло не сказаться. А она – что взять с младенца? Они в этом возрасте ничего не помнят. А вот поди ж ты, и она изменилась. Ну и потом, нехорошо с ней обошлись в этом колледже! Это же ее родной дом, могли бы и позаботиться о ней как следует. Так что ничего странного, что она немного грустит.

– Интересно, а родственников у нее нет? Малкольм говорит, что и отец, и мать у нее давно умерли.

– Может и есть какие-нибудь дядья да тетки, но я бы на них не рассчитывала, – проворчала миссис Полстед.

– Почему?

– Да потому, что они давным-давно должны были ее разыскать и забрать! Разве это дело, чтобы девочка росла среди ученых стариков?

– Ну, значит, им на нее плевать. Коли так, оно и к лучшему, что не разыскали.

– Надо думать, – сказала его жена. – Но знаешь, что я тебе скажу: она девушка работящая! С делами Полины управляется быстрее и лучше, чем сама Полина. И если я не найду Лире другую работу, Полина расстроится.

– Но ведь ей не обязательно работать! Она может просто пожить у нас, как гостья. Мы будем только рады, уж я-то точно.

– Да и я тоже, милый, но это не для нас нужно, а для нее. В колледже ей, конечно, задают домашнюю работу, но это не то. Ей важно быть полезной. Вот я и пытаюсь придумать, чем ее занять. Поручить ей такое, чем было бы некому заняться, кроме нее.

– Да, наверно, ты права. Надо подумать. Доброй ночи, солнышко.

И он повернулся на другой бок. А миссис Полстед еще минут пять читала детективный роман, но потом почувствовала, что глаза слипаются, и погасила свет.

* * *

Ханна Релф не догадывалась, что на самом деле Лира все-таки пыталась освоить новый метод работы с алетиометром. Метод этот не был широко известен – работу с алетиометром почти не обсуждали публично, – но в узких кругах специалистов он вызывал бурный интерес.

Инструмент, которым она пользовалась, Малкольм когда-то нашел в рюкзаке Джерарда Бонневиля и сунул в сверток одеял, в котором лорд Азриэл передал Лиру магистру Иордан-колледжа. Когда Лире исполнилось одиннадцать, магистр отдал ей этот драгоценный прибор, и с ним Лира отправилась в свое великое путешествие – на Север и дальше, в другие миры. Поначалу она работала с ним, пользуясь только интуицией, и все получалось само собой. Однако вскоре эта способность пропала: Лира разучилась видеть связи и подобия за символами на шкале, которые прежде раскрывались перед ней так легко и ясно.

Пережить потерю этого дара было нелегко. Утешением, хотя и слабым, служила мысль о том, что усердная учеба снова даст ей возможность понимать алетиометр – хотя бы отчасти; но все равно она не сможет обходиться без книг, в которых запечатлены открытия многих поколений, веками накопленные знания о символах и возможных связях между ними. Какой ужасный контраст! Словно ты когда-то умел летать, как ласточка, но утратил крылья, а взамен получил пару костылей, чтобы хоть как-то ковылять по земле.

И это тоже было одной из причин ее меланхолии. Миссис Полстед не ошиблась: Лира действительно пребывала в меланхолии, а с тех пор, как испортились отношения с Паном, ей не с кем было об этом поговорить. Какой абсурд: они были единым существом, но при этом больше не могли нормально разговаривать друг с другом! Даже просто находиться рядом молча, и то было нелегко. И Лира все чаще ловила себя на том, что шепотом беседует с призраком, со своей фантазией о том, каким сейчас стал Уилл в своем чужом, недосягаемом мире.

Не удивительно, что новый способ обращения с алетиометром ее заинтересовал: это была отличная возможность отвлечься. Методика передавалась из уст в уста. Никто не знал, с чего все началось и кто это придумал, однако ходили слухи о невероятных научных прорывах, о настоящей революции в теории, о сенсационных случаях толкований без помощи книг. Выходит, книги не нужны, они просто лишние! И Лира втайне от всех начала экспериментировать.

На вторую ночь своего пребывания в трактире «Форель» она сидела в постели, опираясь на подушку, согнув колени и подоткнув со всех сторон одеяла. Алетиометр покоился в ее ладонях, сложенных чашечкой. Низкий скошенный потолок, обои в мелкий цветочек, ветхий коврик на полу у кровати – все было необычайно уютным и как будто давным-давно знакомым, а от мягкого желтого света нефтяной лампы казалось, что в комнате гораздо теплее, чем показывает термометр. Пан сидел под лампой; в старые добрые времена он бы свернулся теплым клубочком у Лиры на груди.

– Что ты делаешь? – спросил он.

В его голосе слышалась враждебность.

– Собираюсь снова опробовать новый метод.

– Зачем? В прошлый раз тебе от него стало плохо.

– Я хочу его исследовать. Открыть что-то новое.

– Мне этот новый метод не нравится. Не надо больше так делать.

– Но почему?

– Когда ты так делаешь, ты как будто пропадаешь. Я перестаю понимать, где ты. И мне кажется, ты и сама этого не понимаешь. Тебе не хватает воображения.

– Что-о?

– Будь у тебя побольше воображения, было бы не так плохо. Но…

– Да что ты говоришь?! С чего это ты решил, что у меня нет воображения?

– Я просто хочу сказать, что ты пытаешься от него избавиться и жить без него. А всё эти книги! Одна говорит, что его не существует, другая – что даже если и так, все равно неважно.

– Да нет же, нет…