Глава 2. Желудь

Отец Малкольма оказался прав: лорд Наджент действительно был лордом-канцлером – но только при прошлом кабинете министров, более либеральном, чем нынешний, и правившем в более либеральные времена. Сейчас политики все как один взяли моду пресмыкаться перед церковными властями и, в конечном счете, перед Женевой. Некоторые религиозные организации обнаружили, что их власть и влияние внезапно возросли, а чиновникам и министрам, прежде придерживавшимся светской линии, спешно пришлось подыскивать себе новое занятие или же работать скрытно, под ежеминутной угрозой разоблачения.

Одним из них и был Томас Наджент. Для правительства, для прессы, да и для всего мира в целом – отставной законник, утративший почти все былое влияние, герой вчерашних дней, уже не представляющий особого интереса. А на самом деле – глава учреждения, фактически исполняющего обязанности секретной службы и еще совсем недавно входившего в блок разведки и безопасности Короны. Сейчас, при лорде Надженте, оно в основном вставляло палки в колеса тем самым церковным властям, при этом усердно прикидываясь совершенно безобидным и, в сущности, бесполезным. Для этого требовались изрядная храбрость, изобретательность и немалая доля удачи. Пока что их никто так и не поймал за руку. Под прикрытием обманчиво невинного названия они выполняли всевозможные миссии – опасные, сложные, скучные, а подчас и откровенно незаконные. Но еще никогда в их задачи не входило надежно укрыть шестимесячного младенца от тех, кому не терпелось его убить.

В субботу, благополучно покончив с утренними делами в «Форели», Малкольм отправился на ту сторону реки, в монастырь. Он постучал в двери кухни и вошел. Сестра Фенелла чистила картошку. С картошкой вообще-то можно обращаться и поаккуратнее – Малкольм не раз видел, как ловко снимает с нее шкурку миссис Полстед, и если бы ему дали хороший острый нож, он бы показал доброй монахине, что к чему. Но, подумав, не стал портить ей настроение.

– Пришел помочь? – спросила сестра.

– Да, если хотите. Но на самом деле мне нужно вам кое-что сказать.

– Тогда займись брюссельской капустой.

– Ладно, – согласился Малкольм.

Он нашел в ящике самый острый нож и подтащил к себе через стол несколько кочешков.

В окно бледно светило февральское солнце.

– И не забудь вырезать снизу крест, – напомнила сестра Фенелла.

Когда-то давно она объяснила, что каждую капустину надо помечать знаком Спасителя, чтобы дьявол не пробрался внутрь. На Малкольма это тогда произвело большое впечатление. Теперь-то он знал, что дело не в этом: просто овощи так лучше варятся. Мама раскрыла ему на это глаза и добавила строго:

– Только не вздумай спорить с сестрой Фенеллой. Она добрая старая леди, пусть как хочет, так и думает. Не нужно ее расстраивать.

Малкольм был готов на многое, лишь бы не расстраивать сестру Фенеллу, которую любил глубоко и простодушно.

– Так что же ты хотел мне рассказать? – поинтересовалась она, когда мальчик уселся рядом на старую табуретку.

– Знаете, кто вчера приходил ужинать к нам в «Форель»? Три джентльмена, и один из них был лорд Наджент, лорд-канцлер Англии. То есть, бывший лорд-канцлер. Но это еще не все. Они все смотрели на ваш монастырь, и было видно, что им очень интересно. И еще вопросы задавали: что у вас тут за монахини, бывают ли гости и что это за люди… И, наконец, спросили, не бывало ли здесь когда-нибудь ребенка.

– Младенца, – вставила Аста.

– Ну, да, младенца. У вас тут когда-нибудь бывали младенцы?

Сестра Фенелла даже картошку скрести перестала.

– Сам лорд-канцлер Англии? Ты уверен?

– Папа уверен – он видел его фотографию в газете, вот и узнал. Есть они пожелали отдельно, в Зале-на-Террасе.

– Вот прямо-таки лорд-канцлер?

– Ну, бывший вообще-то. Сестра Фенелла, а чем лорды-канцлеры занимаются?

– Лорд-канцлер – лицо высокопоставленное и очень важное. Не удивлюсь, если это как-то связано с законами. Или даже с правительством. Каков же он был собой? Величественный и гордый?

– Да нет. Он джентльмен, это сразу видно, сам приятный такой и дружелюбный.

– И он хотел знать…

– Не бывало ли у вас в монастыре младенца. Он, верно, имел в виду, не привозил ли вам кто-нибудь малыша, чтобы вы за ним смотрели…

– И что же ты ему сказал, Малкольм?

– Сказал, что вряд ли. А что, было такое?

– Ну, уж точно не на моем веку. Святые небеса! Наверное, надо сказать сестре Бенедикте…

– Может и так. Я подумал, может, он подыскивает место для какого-нибудь особенного ребенка, чтобы, скажем, выздоравливал после болезни. А то вдруг даже и королевских кровей, только мы про него ничего не знаем – потому что он болел долго или вот змея его укусила…

– А змея-то откуда?

– А оттуда, что нянька за ним плохо смотрела – может, газету читала или болтала с кем-то, а тут, откуда ни возьмись, змея. И тут крик, она оборачивается и видит ребенка, а с него змея свисает. Крупно она влипла, эта нянька, – могла и в тюрьму загреметь. Ну, ребенка от змеиного укуса, конечно, вылечили, но ему все равно надо еще дальше поправляться. Вот король, а с ним премьер-министр и лорд-канцлер все и принялись искать, где бы ему окончательно выздороветь. А зачем им такое место, где с детьми обращаться не умеют?

– Понятно, – сказала сестра Фенелла. – Звучит разумно. Пожалуй, я и в впрямь пойду расскажу сестре Бенедикте. Уж она-то знает, что в таких случаях делать.

– Я вот только думаю, что если бы лорды всерьез такое затеяли, они бы сами сюда пришли да спросили. Мы в «Форели» много чего знаем, но спрашивать-то все равно надо у вас, правда?

– Если только они не хотели от нас это скрыть, – заметила сестра.

– Зато они спрашивали, имел ли я с вами дело, а я сказал, что да и довольно часто, потому что я у вас работаю. Они явно ожидали, что я вам что-нибудь да разболтаю, и молчать специально не просили.

– А вот это ты хорошо подметил, – сказала сестра Фенелла и бросила последнюю выскобленную картофелину в большую сковородку. – Но все-таки странно все это. Возможно, они напишут госпоже настоятельнице письмо, вместо того чтобы самим приезжать. Может быть, им нужно убежище?

– Убежище? – Малкольму понравилось это слово. Он даже представил в уме, как оно пишется, по буквам. – А что это такое?

– Ну, допустим, кто-то нарушил закон и его ищут представители власти – тогда он может войти в любую часовню и потребовать убежища. И его не смогут арестовать, пока он будет там, внутри.

– Но младенец-то вряд ли нарушил закон. Ему еще вроде как рановато…

– Да, но убежище годится и для беглецов. Для тех, кто не по своей вине оказался в опасности. Никто не может их схватить, пока они в убежище. Некоторые колледжи раньше тоже давали убежище ученому люду. Не знаю, так ли это сейчас.

– Ну, это у нас точно не ученый люд – младенец-то. Всю капусту обреза́ть?

– Всю, кроме вот этих двух стеблей. Их мы оставим на завтра.

Сестра Фенелла собрала ботву, нарубила стебли большими кусками и высыпала в ведро для свиней.

– Чем ты сегодня занимаешься, Малкольм?

– Хочу спустить каноэ на воду. Правда, река сегодня высоковата, надо будет поосторожнее. Но я все равно хочу почистить лодку и вообще привести ее в порядок.

– Куда-нибудь далеко собираешься?

– Я бы не прочь. Да только ма и па без моей помощи не обойдутся.

– И вдобавок станут за тебя беспокоиться.

– А я им буду писать.

– Куда поплывешь?

– Вниз по реке, до самого Лондона. А может, и до моря. Хотя вряд ли моя лодочка годится для моря. На больших волнах и перевернуться может. Но тогда я ее привяжу, а сам поплыву на другой лодке. Или на большом корабле. Когда-нибудь так и будет.

– Пришлешь нам открытку?

– Непременно. А то поплыли со мной!

– И кто тогда будет готовить для сестер?

– Они будут устраивать пикники. Или ходить в «Форель».

Сестра Фенелла рассмеялась и захлопала в ладоши. Бледный солнечный свет лился сквозь пыльные окна. В нем Малкольм разглядел, как потрескалась кожа на ее руках, какие они красные и натруженные. Как, наверное, больно каждый раз совать их в горячую воду, подумал он… а еще – что он никогда не слышал от сестры ни слова жалобы.

После обеда Малкольм пошел под навес сбоку от дома и скатал тент, под которым пряталась «Прекрасная дикарка». Он осмотрел лодку от носа до кормы, дюйм за дюймом, отчищая наросшую за зиму зеленую слизь. Павлин Норман подошел узнать, не найдется ли чем поживиться, и, выяснив, что нечем, недовольно затряс перьями.

Все деревянные части были в полном порядке, хотя краска уже начала шелушиться. Малкольм подумал, что стоит, пожалуй, соскрести название и написать заново, получше. Сейчас буквы были зеленые, но красные будут заметнее и ярче. Наверняка можно подработать на верфи в Медли в обмен на небольшую жестянку красной краски. Он подтащил каноэ по склону поближе к воде и даже подумал, не махнуть ли в Медли прямо сейчас, но оставил эту затею на будущее. Вместо этого он погреб вверх по течению и вскоре свернул в Герцогский канал – одну из проток, соединявших реку с большим Оксфордским каналом.

Ему повезло: в шлюз как раз собиралась войти моторная лодка, к которой он тут же пристроился. Бывало, он по часу ждал, пытаясь убедить мистера Парсонса открыть шлюз для него одного, но смотритель был помешан на правилах – а заодно и на том, чтобы ни за что не делать работу, которую можно не делать. Впрочем, если через шлюз шло другое судно, он ничего не имел против того, чтобы Малкольм прошмыгнул туда или обратно за компанию.

– Куда собрался, Малкольм? – крикнул он, когда вода ринулась на свободу с дальнего конца отсека и уровень пошел вниз.

– На рыбалку, – крикнул мальчик в ответ.

Он всегда так отвечал, и временами это даже была правда. Впрочем, сегодня он только и думал, что про жестянку красной краски, и решил даже сплавать до лавки с судовой утварью в Иерихоне^[7], – просто прицениться. Конечно, краски у них могло и не оказаться, но лавку он все равно любил.

Очутившись в канале, он мерно погреб мимо огородов и школьных игровых полей и вскоре причалил к северной оконечности Иерихона – сплошь маленькие террасы с кирпичными домиками, где жили печатники из «Пресса» и плавильщики из «Орла» со своими семьями. Район уже наполовину облагородили для среднего класса, но кое-где еще оставались и уголки старой застройки, и темные переулочки, и заброшенное кладбище, и церковь со звонницей на итальянский манер^[8], надзиравшей сверху за верфью и лавкой корабельных причиндалов.

По западному берегу – то есть справа от Малкольма – вдоль воды тянулась тропа, едва заметная из-за буйно разросшейся водяной зелени. Малкольм замедлил ход и тут же краем глаза заметил, как в тростниках что-то шевелится. Он подождал, пока «Прекрасная дикарка» замрет, и повернул ее носом к зарослям. Когда лодка бесшумно проскользнула среди твердых стеблей, Малкольм увидал, как крупная хохлатая утка-поганка выбралась на тропинку, неуклюже проковыляла дальше и плюхнулась в прудок по ту сторону. Держась как можно тише, он очень медленно завел каноэ еще глубже в тростники: утка встряхнула головой и, бодро шлепая лапками, поспешила через пруд навстречу своему избраннику.

Малкольм и раньше слыхал, что тут водятся хохлатые поганки, но не слишком в это верил – теперь же его глазам предстало живое тому доказательство. Надо будет непременно наведаться к ним попозже, в сезон, и поглядеть – вдруг у них появятся птенцы.

Тростники поднимались выше его головы – если сидеть в лодке на банке; Малкольм подумал, что если не шевелиться, его, наверное, совсем не будет видно. Позади послышались голоса – мужской и женский; он замер, как статуя, и сидел так, пока двое не прошли мимо, рука об руку, поглощенные друг другом. Их деймоны, две маленькие птички, порхали чуть впереди, присаживались пошептаться и снова летели дальше.

Его собственный деймон, Аста, сейчас имела облик зимородка и восседала на планшире. Когда влюбленные их миновали, она взлетела к нему на плечо и просвиристела:

– Тот мужчина, вон там… – смотри!

Малкольм только сейчас его заметил: он стоял в нескольких ярдах от него под дубом, в плаще и серой фетровой шляпе-трилби, едва различимый сквозь заросли тростника. Держался он так, будто прятался от дождя – только вот дождя-то никакого не было! В плаще и шляпе цвета ранних сумерек разглядеть его было не проще, чем утку-поганку, – даже сложнее, подумал Малкольм: у той, по крайней мере, есть приметный хохолок.

– Что он там делает? – прошептал мальчик.

Аста превратилась в муху и отлетела от Малкольма, насколько смогла, остановившись, когда стало больно. Она села на верхушку тростинки, откуда чужака было хорошо видно. Тот явно пытался остаться незамеченным, но делал это так нескладно и даже бездарно, что только притягивал к себе внимание.

Вскоре Аста разглядела и его деймона – кошку, которая беспокойно топталась на одной из нижних веток дуба, под которым стоял человек, и зорко поглядывала в обе стороны вдоль тропинки. Потом кошка тихо мурлыкнула. Человек посмотрел вверх, и она спрыгнула ему на плечо, выронив что-то изо рта.

Человек что-то недовольно проворчал, и деймон слез на землю. Они оба принялись искать – под деревом, у воды, среди травы.

– Что она там такое уронила? – прошептал Малкольм.

– Вроде как орех. Что-то размером с орех.

– Ты видела, куда?

– Кажется, да. Оно отскочило от корня и покатилось вон туда, под куст. Смотри-смотри – они делают вид, что ничего и не ищут!

И правда. Кто-то еще шел по тропе – человек с деймоном-собакой. Мужчина в плаще подождал, пока они пройдут, притворяясь, что смотрит на часы. Он даже потряс рукой, послушал, опять потряс, будто часы вдруг встали, снял их с запястья, завел… Когда прохожий удалился, серый плащ надел часы обратно на руку и снова принялся искать ту штуку, которую уронила его кошка. Он сердился, это было видно, а деймон всем своим видом выражал смущение и раскаяние. Оба