Цитаты из книги «Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я»

Говоря о Пикассо, не знаешь, с чего начать. Смог бы он вообще заниматься живописью, если бы каждые пять-десять лет в его жизни не появлялась новая женщина и вместе с нею новый творческий импульс? Фернанда Оливье – Ольга – Мари-Терез – Дора Маар – Франсуаза – Сильветт – Жаклин (и еще несколько между ними): каждой из них было ознаменовано начало нового творческого периода в его жизни, когда он превращался в совершенного иного художника

Модильяни познакомился с Жанной Эбютерн весной 1917 года. Она была застенчива, тиха и нежна, необычайно хороша собой и стала часто позировать Модильяни. Ее удлиненное лицо, удлиненные линии тонкого тела, столь характерные для натурщиц Модильяни, дают представление о ее изяществе, однако не запечатлевают сладострастность ее облика, столь заметную на фотографиях. Она переехала к нему, и этот шаг, видимо, потребовал от нее немалого мужества, учитывая его склонность к алкоголизму, увлечение наркотиками и богемный образ жизни; к тому же он страдал запущенным туберкулезом

Но на каждого Матисса найдется ван Донген, бесстыдно тщившийся получить от натурщицы все и заявлявший, что «самый прекрасный пейзаж – женское тело», или Пикассо, который не давал натурщицам покоя, словно приапический сатир. Или даже Делакруа: вот он со своей натурщицей Эмилией 24 января 1824 года: «Сегодня снова возобновил работу над картиной [„Резня на Хиосе“]. Я сделал набросок, а потом стал писать красками голову и грудь мертвой на переднем плане. Я снова „la mia chiavatura dinanzi colla mia carina Emilia“ [вставил ключ в замочную скважину моей дорогой Эмилии].

Некоторые художники пытаются как-то завуалировать этот ореол чувственности. Например, Матисс, когда писал обнаженную натуру, облачался в подобие белого халата, точно доктор, занятый медицинским обследованием, в котором сексуальная привлекательность объекта не играет никакой роли.

Пикассо презирал его и неизменно поносил; обыкновенно так издеваются над неудачником, если видят в нем отдаленное сходство с собственной персоной. Пользовавшийся огромной популярностью у японских коллекционеров, Бюффе достиг финансового апогея около 1990 года, когда его картину продали за восемьсот тысяч долларов. Хотя цены на его работы впоследствии не достигали столь головокружительных высот, он по-прежнему не утратил популярности. Однако отчаяние все-таки настигло его, как одного из его грустных клоунов (его любимый мотив), и он покончил с собой в 1999 году.

Авторы каталогов, выпускаемых аукционными домами, чрезвычайно осторожно приводят информацию, которая может понизить цену описываемой картины. Поэтому о телесных недугах лучше не упоминать.

Что, если искусство – не симптом и не причина душевного заболевания, а целительное средство, позволяющее художникам преодолеть психическую болезнь? «Иногда я задаю себе вопрос, как тем, кто не пишет стихи и прозу или картины, не сочиняет музыку, удается избежать безумия, меланхолии, панического страха, без которых не обходится ни одно человеческое существование», – писал Грэм Грин. «Человек – единственное животное, умеющее плакать и смеяться, – говорит Уильям Хэзлитт, – ибо он – единственное животное, видящее разницу между вещами, как они есть и какими им надлежит быть». Для некоторых искусство превращается в средство преодоления этого разрыва.

Есть основания думать, что картины, написанные Мунком после 1909 года (когда он отдался в руки некоего копенгагенского психиатра), уступают созданным ранее. Многие картины, пастели, рисунки позднего периода кажутся значительно более выхолощенными и декоративными

Некий доктор сказал Эдварду Мунку, что психиатрия может избавить его от многих страданий. Мунк ответил: «Это часть моей личности и моего искусства. Они неотделимы от меня, исцеление разрушит мой дар. Уж лучше я буду страдать». В сущности, он пошел еще дальше: «Ведь сколько я себя помню, я был терзаем глубоко укоренившимся чувством страха, которое пытался отразить в искусстве. Избавьте меня от этого страха и душевной болезни – я и стану точно корабль без руля и без ветрил».

До чего же необычайно и неуловимо первое пробуждение гения! Сначала вы, и сами не зная почему, не находите себе места. Бросаете взгляд на картину и понимаете, что она перестала вас удовлетворять. Отправляетесь подышать свежим воздухом, развеяться, – но картина неотступно является перед вашим внутренним взором, словно привидение. Ночью вы не в силах сомкнуть глаз: просыпаясь утром, вы точно в лихорадке и внезапно переживаете мгновенное озарение, словно рядом бесшумно взорвалась бомба. И тут уж идеи сыплются точно из рога изобилия – глаза разбегаются, только выбирайте».