«Любимая, по всем приметам ты…»

Жанне Крутихиной

Любимая, по всем приметам ты
В родном краю забыта и несчастна.
Жить с верой в дух Всевышнего опасно —
Осквернены прекрасного черты.

Вот так же осень, листьями играя,
Зовет, манит в таинственную синь,
И мы, себя наивно обольщая,
Идем туда, в безумную пустынь.

И нет спасенья сердцу увлеченному,
Где пели птицы – полутьма и мрак.
Не оттого ль поэт опустошенный
В конце пути спускается в кабак.

Сестре

Сестра, прости, что я сегодня пьяный,
Но не могу я, милая, не пить, —
Душа трещит, как туес деревянный, —
Она не знает, как ей дальше жить.

Налей вина мне в кружку из бересты.
Пойду бродить я нынче по полям.
Среди полей найду свою невесту
И туес ей в приданое отдам.

Сестра, ты помнишь, как мы ждали счастья?!
Но все прошло, остался только мрак.
Дом был гнилой —
из лиственниц пропавших, —
Рубил его бессовестный дурак.

И я, дурак, и дура ты, моя родная,
И все мы словно ладан в благовест
Летим туда, где осень золотая
Пророчит нам и кладбище, и крест.

«Я снова избой растревожен…»

Я снова избой растревожен,
Которой уж двести лет!
Иду пожелтевшей пожней
На тусклый оконный свет.

Вот хрупают где-то кони,
Их сиверко-ветер бьет.
В студеном осеннем звоне
Деревня моя живет.

Я снова дорогой болен
И нежным дыханьем рек,
И каждый репейник в поле
Мне дорог, как человек!

Но время – проклятая пропасть,
И, может быть, стал другим
Мой друг полевой репейник,
Что в юности был любим.

В деревне я – значит, дома.
От печки и курева дым,
Хрустит на поветях солома
И кажется мир другим.

Белая сирень

Ушла она… Я помню в сквере тень
Ее волос… Цветы и плач на даче.
Наверно, так же белая сирень
И гнется, и ломается, и плачет.

Ушла она – покончила с собой,
Иль с ней покончили – никто не знает.
Сирень не так, конечно, отцветает…
Не так, увы, и ночь сменяет день.

Она ушла от яда суеты.
Душа ждала признанья, чувств размаха.
Но покрывались ее губы прахом
От унижений, лжи и нищеты.

Прими, земля, ее среди берез,
Цветов, которые она любила!
Где смех ее?! Где радость, горечь слез?!
Все рухнуло и в пепел превратилось.

«Поутру было ясно, тихо…»

Поутру было ясно, тихо.
Тепло. Весна. Капель.
Вдруг заплела пурга-портниха
Веретяную трель.

За нею радостно и нежно
В простор и неба гладь
Спешило утро белоснежное,
И не хотелось спать.

Ласкалось солнце с облаками,
И, плавая в тиши,
Сливало с утренним сияньем
Сияние души.

День, как душистое цветенье
Лесов, полей и трав,
Искал в природе вдохновенья
И он был прав.

«Может, слишком я северный…»

Может, слишком я северный,
Запорошен пургой,
Градом лютым проверенный,
Окольцован избой.
Может, слишком я спорный
По-наивному смел, —
В детстве брошен был в прорубь, —
Еле вылезть сумел.
Крепну я не от гетто
Небоскребов-клетух —
От лесов, пашен, ветра
Разум стойкий и дух.
Может, слишком я северный,
Запорошен пургой,
Только ложь, лицемерие —
Это почерк не мой.
Я хочу жить не в клетке,
Как подстреленный волк.
К людям искренним, светлым
Я с любовью пришел.
Буду строить Россию
Как родную избу,
Все уклады, все стили
Сохраню, сберегу.

В поле

Анатолию Семенову

Спросил меня Толя:
– Что делаешь в поле?
Ему я ответил:
– Таскаю навоз.
Мужик он отличный,
Задира прикольный,
Подметил с ухмылкой:
– Горбатить хорош.
Сближает земля нас,
Работа и люди,
Которые тоже таскают навоз.
Но вот интересно —
Уж заполночь будет,
А разве кто скажет:
«Горбатить хорош!»
Вот так наша жизнь —
Бесконечное рабство.
То сеем, то пашем,
Не видно конца.
Мы дети земли —
России богатство.
Как жаль, что богатство
– Увы! – не в руках мудреца.

Ода осине

Опять в родном краю мне снится
Звон леса, золото осин
И темноглазая синица
Зовет туда, где свет и синь.

Я счастлив, что моя Россия
Еще огромна и жива,
И люди мудрые и сильные
Родные говорят слова:

«Любовь, Отчизна, радость, доля,
Заботой вскормленный дом, сад…
Промчалась жизнь как ветер в поле
И не вернешь ее назад».

Но ты, любимая осина,
Напомнила мне о былом.
Печаль в тебе, размах и сила.
Давай грустить с тобой вдвоем.

Осина, друг мой милый, давний,
Я о тебе опять пишу.
Раскрою настежь двери, ставни
И звоном осени дышу.

Тебе, мой друг…

Алевтине Мавриной

Печаль и сырость в сумрачных лесах.
Промчалась осень – милая прохлада.
Пожух репей… Остался только прах,
От золота таинственного сада.

Притих ручей. И жизнь моя как звон
Забытой Богом старой колокольни…
Гудит… Манит… Но не тревожит он
Души моей до радости, до боли.

Поникли ивы. В горестном дыму
Ненастных дней и призрачных событий
Жить стало страшно чуткому уму
В преддверии немыслимых открытий.

И мрак повсюду… Но добра судьба, —
Мой нежный сон, ты в нем всегда прекрасна.
Была бы жизнь унылой и несчастной,
Когда бы не было, мой друг, тебя.

«Ветер воет, листья носит…»

Виктору Вишнякову

Ветер воет, листья носит,
Филин в заводи кружит.
Он – разбойник, он всю осень
Жертву в чаще сторожит.

У него такие когти,
От которых вся земля
Кровью горбится и мокнет,
Словно зубы кобеля.

Только нам, подобно зверю,
Кровью мир не обагрить.
Мы другим стараньям верим,
По-другому будем жить.

В нашей жизни счастья мало,
Но не надо нам крови,
Только б сердце не устало
От прозрений и любви.

«Душа моя колодец…»

Душа моя колодец —
Без меры глубина.
Вмещаются там звезды,
Вселенная видна…

Я знаю: грянет время,
Час радости придет,
Очистится колодец
От помутневших вод.

В нем заблестит, как золото,
Моей любви звезда —
От странствий и от голода,
Прозрений и стыда.

«Любовь как тайна… Что со мною…»

Ольге Версе

Любовь как тайна… Что со мною!
Причудлив взмах твоей руки.
А голос сердца, я не скрою,
Мне мил рассудку вопреки!
Глаза другое что-то видят…
А что – спроси у сердца ты.
Кто полюбил, тот не в обиде
На пожелтевшие цветы.
Любовь как тайна… Кто оспорит,
Кто скажет: «Все узнал о ней!»
Сказать такое можно с горя,
Любви не ведая ничьей.

Кони-сани

Вижу старые русские сани…
Эх, прокатиться бы! Нет лошадей.
Вижу черные ветхие бани…
Эх, затопить бы! Да много щелей.

Эта песня родилась, как ветер,
Неизвестно как и почему.
Просто я увидел на рассвете
Родину печальную мою.

Родина! Скажи мне, что случилось?
Почему нет прежней красоты
На твоих полях? Иль ты забыла,
Что есть вера, совесть и мечты?

Вижу колокол старой церквухи.
Эх, зазвонить бы! Да вырван язык.
Не слышны благовеста звуки —
Воронья оголтелый крик.

Где вы? Где? Красногривые кони…
Был как вьюга и мой гнедой.
Но устал жеребец от погони,
Заблудился в полях, родной.

Вижу древнюю ветхую мельницу.
Эх, молотить бы в разливе реки!
Только злая беда-рукодельница
Реки губит уму вопреки.

Другу охотнику

Виктору Корчагину

Как хорошо тому, кто знает,
Что он тайге принадлежит,
Когда метелью с ног сбивает,
Когда она в ушах звенит.

Что волк ему, что росомаха,
Подстерегающая рысь, —
Он сам таежный, сам из страха,
Могучий лось и хитрый лис.

Ему, конечно, очень трудно
Бороться с гнилью новых «изм».
Но меркнет от лесного чуда
Всех демократий сатанизм.

Брусника

Виктору и Светлане Вишняковым

Вновь чувствую дерзкую силу
По осени на вырубах.
О ягоде северной милой
Решил рассказать я в стихах.

Пылает багряная ягода —
Земли неухоженный плод.
И сердце поет листопадами,
Красу несказанную пьет.

Ах, детство, улыбка, брусника,
Не ягода – огненный мед.
Поутру, как бешеный, с криком
Врывается егерь Федот.

«Братуха, мне что-то не спится,
Вставай-ка, в окно погляди…
Сегодня не утро – жар-птица!
По ягоды надо идти».

Я молча спустился с полатей,