Я даже не страдаю. Мое презрение ко всему так велико, что я презираю сам себя, и, поскольку я презираю чужие страдания, я презираю и страдания собственные и так раздавливаю своим презрением мое собственное страдание.
Как я завидую тем, кто пишет романы, кто их начинает и создает и завершает! Я умею представлять их, главу за главой, иногда с фразами диалогов и фразами между диалогами, но я не смог бы воплотить на бумаге эти мечты о писании ‹…›
Если бы в искусстве было ремесло усовершенствователя, у меня в жизни (моего искусства) была бы функция…
Брать произведение, созданное другим, и работать лишь над его совершенствованием… Так, возможно, была создана «Илиада»…
Главное – не совершать усилия изначального творчества!
Фразы, которые я никогда не напишу, пейзажи, которые я никогда не смогу описать, с какой ясностью я диктую их моей бездеятельности и описываю в моих размышлениях, когда лежу и лишь отдаленно принадлежу жизни. Я ваяю целые фразы, совершенные в каждом слове, в моей душе рассказываются стройные текстуры драм, я чувствую размеренное словесное движение великих поэм в каждом их слове, и могучий энтузиазм, словно раб, которого я не вижу,
Когда мы пишем, мы уверены только в том, что пишем плохо; единственное великое и совершенное произведение – то, которое никогда не мечтаешь осуществить.
Мы обожаем совершенство, потому что не можем его обрести; мы бы гнушались им, если бы оно у нас было. Совершенное – нечеловечно, потому что человеческое – несовершенно.