Глава 2. Обучение (в Бранденбурге)

У меня нет хронологических заметок о времени моего обучения, поэтому я поделюсь воспоминаниями, которые до сих пор живы во мне. Выехав из Брюсселя на поезде 10 апреля 1942 года, чтобы присоединиться к своим товарищам, отбывшими 10 марта, я рассчитывал, что достигну Мезерица 11 или 12 апреля, а затем уже Регенвюрмлагеря (буквально «Лагерь дождевого червя». – Пер.)^[16].

После всех этих лет в моей памяти всплывают события того времени – некоторые отчетливо, некоторые смутно. Лагерь находился довольно далеко от города Мезериц, в слегка холмистой местности с сухой песчаной почвой, поросшей березами и хвойными лесами. Местность выглядела сильно пересеченной и крайне сложной для тренировок. При всем при том лагерь оказался вполне приемлемым, как и само его расположение. Двухэтажные здания имели все необходимые удобства продуманно построенных казарм, территория хорошо ухожена, с лужайками, цветочницами и кустарниками, а также большими деревьями.

Погода, все еще холодная в начале нашего прибытия, быстро переходит в весеннюю, и мы наслаждаемся теплом и солнцем. У нас замечательные инструкторы, строгие в учебное время и дружелюбные вне службы. Много раз они оказывают мне доверие и показывают фотографии своих семей. Один из них, у которого жена и две дочери, садовник-декоратор. Кажется, ему 32 года. Такое общение происходит обычно во время «перекуров», когда мы растягиваемся на траве или песке или прислоняемся к деревьям неподалеку от составленных в пирамиду винтовок.

За ранним подъемом следует быстрое бритье, затем построение в спортивной форме перед казармой. После чего мы трусцой бежим на спортивную площадку за пределами лагеря. Бежим через лес, заросли можжевельника и других колючих растений, которые то и дело царапают нас, несмотря на все предосторожности. Потом преодолеваем по чти трехметровое ограждение, окружающее лагерь и сделанное из наклонно установленных бревен. Спрыгивая с верхней точки, мы движемся все время бегом, к ровной площадке. Здесь мы можем на выбор спрыгивать в пустоту с края ямы для прыжков, толкать ядро, играть с мячом, прыгать в высоту или длину, играть в чехарду. Короче, не имеет значения, что мы делаем, лишь бы все время на бегу и ни минуты простоя. Через час, все так же трусцой, возвращаемся к казармам, иногда мимо озера, чтобы немного поплавать. Затем моемся, завтракаем и строимся для занятий. Днем нас обучают теории, чистке оружия и одежды, после чего следует проверка. Порой у нас бывают ночные занятия и длительные марш-броски, утомительные, но полезные для меня, для моего здоровья и пригодности к службе после плеврита.

Учение трудное, очень трудное, но оно отлично подготавливает к тем испытаниям, которые нас ждут в России. Все мы в прекрасной форме и, несомненно, нарастили мускулатуру и прибавили в росте, как, например, я. А те, у кого был избыточный вес, потеряли лишние килограммы жира и приобрели выносливость. О «Лагере дождевого червя» у меня самые светлые воспоминания. В физическом плане я чувствовал, что превратился в мужчину, а о моем моральном духе позаботится война. 6-й роте, состоящей из «молодняка», всегда доставалось больше нас! Да! Поскольку мне уже девятнадцать, я был определен в 7-ю роту «стариков»! Как часто по вечерам, когда наше служебное время заканчивалось, я жалел «молодняк», которому необходимо было напрягаться больше других, которых наказывали «всех поголовно» и чаще, чем нас, которых строили для пробежек, для выучки «спать на ногах», строили и в полотняной форме, и в шерстяной. Строили с ранцами, потом без ранцев, в противогазах и без них, и, поверьте мне, я много чего еще упустил!

И тем не менее мы находили время и желание подолгу прогуливаться небольшими группами по окрестностям, совершать «набеги» на кондитерские Мезерица по меньшей мере в 12 километрах от лагеря, чтобы набить живот пирожными. Во время пребывания в Регенвюрмлагере я никогда не страдал от голода. Хорошо это помню, но кое-кому еды не хватало. И все же я никогда не оставлял еду на тарелке или в котелке. Это точно. Однако случались и мелкие кражи – сигарет, порций джема или кусков хлеба. И тогда поднимался шум! Злоумышленнику следовало преподать урок солидарности и показать всю отвратительность его поступка. Запирать тумбочки запрещалось. Поэтому разоблаченному или сознавшемуся в краже злоумышленнику предстояло испытать «ядовитый укус центуриона». Растянутый на столе обнаженным по пояс, крепко удерживаемый несколькими товарищами по казарме, нарушитель подвергался безжалостной порке ребят, стоявших подле него. Но зато потом все забывалось, абсолютно все. Несомненно, в этом причина того, что «бургундцы» никогда не оставались в беде без помощи своих товарищей. Такова наша солидарность, наша дружба – такой была, такая есть и такой останется навсегда!

В Регенвюрмлагере также имелось два неполных батальона индусов, поражавших нас до глубины души. Одетые в Feldgrau – серую полевую форму, но с разноцветными тюрбанами на головах (насколько помню, в соответствии с кастовой принадлежностью), они производили неизгладимое впечатление. У многих из них пальцы были унизаны перстнями с драгоценными камнями, а офицеры имели великолепные волосы. Мы часто с любопытством наблюдали, как они моют свои длинные волосы или заплетают их перед тем, как водрузить сверху тюрбан. «Бургундцы»^[17], со своей невероятно короткой стрижкой на голове, должны были чувствовать себя обделенными перед лицом такого необычного представления! Какие мысли могли бродить в голове в такие моменты?

Другие воспоминания об учениях в Регенвюрмлагере приходят ко мне вперемешку, словно сквозь туман. Вспоминаю немецкую девушку из лагеря BDM^[18] на дальней стороне озера, которая, видимо, наблюдала за нами из своего убежища в кустах на другом берегу, когда мы купались. Разумеется, плавок на нас тогда не было. Посещая парикмахеров, «бургундцы» всегда сетовали на уставные правила насчет стрижки и длины волос, в открытую завидуя «индусам».

В 40 метрах от нашего блока, на небольшом холмике, стояла газовая камера, где мы проверяли герметичность наших противогазов и приучали себя к использованию этого варварского приспособления, от которого большинство из нас быстро отказалось, заменив его фильтрующую коробку другим impedimenta, или impedimenti (военное снаряжение. – Пер.), казавшимся нам более полезным!

А еще у нас был пес, ставший нашим талисманом, – очень красивая овчарка, немецкая, кстати, и разве можно было нас за это осуждать? Этот наш приятель позднее будет серьезно ранен осколком. За ним ухаживали, и он поправился. Погиб ли он на Северском Донце? Мы дали ему имя Пак, по названию противотанковой пушки, и у меня сохранилось фото, где он рядом со мной.

Еще были боксерские поединки, Р. Мархал против Жана Маро, погибшего в автомобильной аварии после войны, тот самый Жан, который мог запеть «Maman, les p’tit bateaux»^[19], когда пути нашей роты пересекались с ротой «молодых», и prévot – командир «молодых» мог ответить из строя: «Это мы, «gagas»^[20] из 7-й…» Из этого периода вплоть до 23 мая у меня есть еще кое-какие воспоминания!

В тот день мы совершали наш великий исход. Насколько помню, нам стало известно о нем за день до отправки. Всех нас, юнцов или подростков, преждевременно повзрослевших, охватило лихорадочное возбуждение. Знаменательный день, Jour J^[21], наконец наступал. Мы были готовы встретить все, что угодно, перетерпеть все, что угодно, но, более всего, преодолеть все, что угодно, дабы победить все на свете, начиная с самих себя.

Все было готово, словно для парада, все упаковано: ранцы, сухарные мешки, подсумки, саперные лопатки, противогазы и комбинезоны химической защиты, оружие, палатки. Мы были готовы отправиться в великое путешествие, которое оставит по себе незабываемые воспоминания у тех, кто вернется, ибо мы знали, что вернутся не все. В товарных вагонах – по 8 лошадей или по 40 человек в каждом^[22] – каждый из нас обустраивал небольшой уголок на соломе. Спальные мешки и снаряжение выстроились вдоль стенки или сложены стопками. Эти несколько квадратных метров станут нашим единственным домом на 16 дней. Лошади, их подстилки и фураж – все, включая полевую кухню, боеприпасы и наш провиант, также выдвигались на новую сцену действий.

Вид всей этой, горящей энтузиазмом и говорливой молодежи, столпившейся перед тем, как закроются двери вагонов, пока еще открытые, не мог не вызвать сочувственную улыбку тех гражданских и военных, кто наблюдал за нашим отправлением. А потом… прощальные слова людей, с которыми когда-либо пересекались наши пути, в городе или сельской местности. Эти люди, несомненно сдержанные по природе, более не скрывали эмоций. Они обрушили на нас шквал напутственных слов, и я благодарю их за поддержку. Сами того не подозревая, они помогали нам справиться с неуверенностью.

Плавно, почти без малейших толчков, наш поезд набирал ход, и вокзал исчез из вида. Но даже сейчас мы различали людей, продолжавших смотреть нам вслед. О чем они думали? О сыне, супруге, женихе, которые уезжают вместе с нами? Или о тех, кто однажды уедет точно так же?

Равнины Мекленбурга проносились мимо нас, однообразные, хоть и освещенные солнцем. Путь наш пролегал мимо нескольких полустанков, переездов и, вдалеке, крестьян, которые приветственно махали нам из своих повозок, за ними были их жены или дочери с покрытыми косынками волосами. Пораженные шевронами на наших рукавах, они, должно быть, оставались в недоумении. Что неудивительно, поскольку в то время еще редко можно было видеть иностранных добровольцев. Скоро пейзажи начали меняться каждый день, и мы к этому привыкли, но, несмотря ни на что, с ходом дней и событий, «бургундцам» пришлось делать многое без подготовки, зачастую на грани возможного, в условиях армии – особенно германской.

Глава 3. Путь на Восток: 16 дней на соломе

Оставив Мезериц, наш поезд направился к Швибусу (Свебодзин, Польша. – Пер.), далее через Лиссу (Лешно, Польша. – Пер.), Глогау (Глогув, Польша. – Пер.