Коллекции, основанные князем Николаем, были пополнены его внуком, также имевшим вкус к произведениям искусства. Витрины его рабочего кабинета содержали солидную коллекцию табакерок, ваз горного хрусталя, наполненных драгоценными камнями, и другие дорогие безделушки. От своей бабки, княгини Татьяны, он унаследовал страсть к драгоценностям. С собой он всегда носил замшевый кошелек, наполненный неоправленными камнями, которые он любил перебирать, заставляя любоваться ими своих друзей. Мне он помнится всегда забавлявшим меня тем, что катал по столу восточную жемчужину, такую красивую и столь совершенной формы, что ее даже не стали просверливать.

Дед оставил множество книг о музыке^[34], а также серьезную работу по семейной Истории^[35]. Он был женат на графине Татьяне Александровне Рибопьер^[36]. Я не знал эту бабку, умершую до замужества моей матери. Она была слабого здоровья, что заставляло их с дедом часто бывать за границей, на водах и в Швейцарии, где у них была собственность на озере Леман. Эти частые отлучки оказались убыточными для их русских имений. Восстановление состояния и устройство наших земель, слишком часто остававшихся покинутыми, стоило многих усилий моим родителям.

Дед умер в Баден-Бадене после долгой болезни. Там я его видал в раннем детстве. Мы часто ходили к нему в гости по утрам, я и брат, в скромную гостиницу, где он жил. Обычно мы заставали его сидящим в вольтеровском кресле, ноги его были укутаны шотландским пледом. Возле него, на столике, уставленном флаконами и лекарствами, всегда бывала бутылка малаги и коробка с бисквитами. Это с ним я принимал свои первые аперитивы.

* * *

Я не знал своей бабки с материнской стороны. Она была, говорят, добра, умна и остроумна. Она была также красавицей, судя по очаровательному портрету, сделанному с нее Винтерхальтером. Она любила окружать себя компаньонками, которых мы по-русски зовем «приживалками», – лицами, обязанности которых слабо определены, но которые часто встречались в старых фамилиях, составляя часть челяди. Так, некая Анна Артамонова имела единственной обязанностью присмотр за очень красивой собольей муфтой, которую бабка хранила в картонке. Анна умерла, бабка открыла картонку: муфта исчезла. На ее месте лежала записка, написанная рукой покойницы: «Прости, Господь Иисус Христос! Будь милостив к твоей слуге Анне за ее грехи вольные и невольные!»

Бабка специально следила за воспитанием моей матери. В семь лет мать уже привыкла к светской жизни, она умела принимать гостей и поддерживать беседу. В день, когда бабка ожидала визита одного посла, она велела принять его дочери, еще совсем маленькой. Мать старалась изо всех сил, предлагала чай, бисквиты, сигареты… Все напрасно! Гость, ожидавший хозяйку дома, не обращал ни малейшего внимания на усилия девочки и не говорил ни слова. Мать уже исчерпала все свои возможности, когда ее внезапно осенило спросить: «Может быть, вы хотите писать?» Посол мгновенно оттаял. Бабка, вошедшая в этот момент, застала его хохочущим.

* * *

С отцовской стороны я знал только бабку!?^[37] Мой дед, Феликс Эльстон^[38], умер задолго до женитьбы родителей. Его называли сыном прусского короля Фридриха Вильгельма IV^[39] и графини Тизенгаузен^[40], фрейлины сестры короля, императрицы Александры. Императрица отправилась в Пруссию навестить брата, взяв с собой фрейлину. Последняя внушила сумасшедшую страсть прусскому королю, который даже хотел на ней жениться. Некоторые говорят, что романтическое приключение действительно кончилось морганатическим браком; другие, что молодая женщина отказалась от этого союза, чтобы не покидать императрицу, но что она тем не менее уступила настояниям короля и сын, родившийся от этой тайной любви, был Феликс Эльстон. Злые языки того времени видели в этом имени сочетание двух французских слов: «она удивлена» (elle s'etonne), которые должны были выразить чувства молодой матери.

Дед жил в Германии до шестнадцатилетнего возраста, Затем он отправился в Россию и поступил в армию. Позднее получил под свою команду донских казаков.

Он женился на Елене Сергеевне, графине Сумароковой, последней представительнице этого рода. Ввиду этого обстоятельства император позволил моему деду Эльстону принять титул и фамилию жены^[41]. Та же милость была дарована моему отцу, женившемуся на последней наследнице князей Юсуповых^[42].

Моя бабка с отцовской стороны была любезной старой дамой, маленькой и круглой, с приветливым лицом и добрым взглядом. Ее фантазии принимали забавные формы. Так, она наполняла огромные карманы своей юбки разнообразными вещами, которые называла «полезные подарки для друзей». Это было странное собрание домашних туфель, зубных щеток, лекарств и разных предметов туалета, даже самых интимных. Она раскладывала этот хлам перед нашими гостями, отыскивая на их лицах какой-нибудь признак, позволяющий выбрать предмет, подходящий для каждого. Мои родители использовали все окольные пути, чтобы заставить ее остаться в своих покоях, когда мы принимали иностранцев.

Она имела две страсти: филателию и разведение шелковичных червей. Последние наполняли дом, их находили на всех креслах, где наши гости их давили, садясь, к большому ущербу для одежды.

Когда мы были в Крыму, интерес бабки перенесся на сад. Там вновь проявилось своеобразие ее ума. Узнав, что улитки являются прекрасным удобрением для розовых кустов, она обходила имение в поисках этих моллюсков и, по возвращении, давила свой урожай, пока он не превращался в липкую кашу, которую она отдавала садовникам. Последние воздерживались от ее употребления, но, желая доставить бабушке удовольствие, никогда не упускали случая поднести ей, несколько недель спустя, особенно красивые фрукты и цветы, выросшие, как они говорили, благодаря удобрению из улиток.

Ее щедрость была безгранична. Бабка не только отдавала сама все, чем располагала, но продолжала заботиться о нуждающихся, прося для них помощи у их друзей. Она очень любила нас, меня и брата, несмотря на то, что часто бывала жертвой наших мистификаций. Одним из наших любимых развлечений было заставить ее войти в лифт и остановить его между этажами. Пока несчастная женщина, обезумев, звала на помощь, мы изображали благородных спасителей. Она всегда вознаграждала за свое очередное спасение. Тот же прием мы использовали против гостей, которые нам не нравились, но воздерживаясь от их освобождения до появления домашних, которые вскоре прибегали на их крики.

За несколько минут до смерти бабушка, верная своей странной мании, велела принести ее шелковичных червей. И, посмотрев на них в последний раз, она мирно отдала Богу душу.

* * *

«Прямо по дороге» (Droit mon chemin)^[43] – таков девиз Сумароковых. Мой Отец всю жизнь был верен этому правилу. Так, по моральным качествам он превышал большинство людей нашего окружения. Физически он был высок, красив, худощав и элегантен, с темными глазами, брюнет. Хотя они располнел с годами, но сохранил крупную, энергичную походку. У него было более здравого смысла, чем настоящего ума. Его доброта проявлялась в отношениях к нижестоящим, особенно к своим подчиненным, но он был плохим дипломатом в отношениях с вышестоящими, и свобода его высказываний принесла ему определенное число врагов.

В молодости отец имел интерес к военной карьере. Он вступил в кавалергардский полк, которым впоследствии командовал, прежде чем стал генералом императорской свиты. В конце 1914 года царь послал его с поручением за границу, а по возвращении назначил генерал-губернатором Москвы^[44].

Мой отец был плохо подготовлен к управлению безграничным богатством, принесенным моей матерью при замужестве. Он сделал довольно неудачные назначения. Старея, проявил черты оригинальности, напоминавшие его мать, графиню Елену. Он имел характер слишком отличный от характера моей матери, чтобы хорошо ее понимать. Прежде всего он был солдатом и не любил интеллектуальных кругов, где нравилось бывать матери. Из любви к нему она пожертвовала своими вкусами и отказывалась от многого, что могло бы сделать ее жизнь восхитительной.

Наши отношения с отцом всегда были очень отдаленными. Они ограничивались поцелуем его руки утром и вечером. Он ничего не знал о нашей жизни. Ни я, ни брат никогда не могли с открытым сердцем поговорить с ним.

Моя мать была очаровательна. Со стройной талией, тонкая, грациозная, с очень темными волосами, смуглым цветом лица и голубыми глазами, блестящими, как звезды. Она была не только умна, образованна, артистична, но исполнена самой обаятельной, сердечной доброты. Ничто не могло сопротивляться ее очарованию. Далекая от того, чтобы тщеславиться своей необычайной одаренностью, она была сама скромность и простота. «Чем больше небо вам дало, – говорила она нам часто, – тем больше вы обязаны перед другими. Будьте скромны, и если имеете в чем-то превосходство, старайтесь не дать этого почувствовать тем, кто менее одарен».

К ней сватались представители лучших родов Европы, не исключая царствующих фамилий, но она отказалась от всех партий, решив согласиться лишь на супруга, выбранного ею самой. Мой дед, уже видевший дочь на троне, отчаялся, наконец, ее там увидеть, такую нечестолюбивую. Его разочарование усилилось, когда он узнал, что она решила выйти за графа Сумарокова-Эльстона, простого офицера связи.

Мать имела природный дар танца и дар комического, позволявший ей сравняться с лучшими профессионалами. На большом придворном костюмированном балу, где все приглашенные должны были быть в костюмах бояр ХVI века, император попросил ее сплясать русского. Хотя она и не репетировала с оркестром, но так хорошо сымпровизировала, что музыканты без труда за ней следовали. Ее вызывали пять раз.

Знаменитый Станиславский, увидев ее игру в «Романтиках» Ростана на благотворительном представлении, пришел пригласить ее в свою труппу, уверяя. что ее настоящее место – в театре.

Всюду, где появлялась мать, она приносила свет, ее взгляд сиял добротой и кротостью. Она одевалась со сдержанной элегантностью, не любила украшений и, хотя располагала лучшими в мире, появлялась в них только в особых обстоятельствах.

Когда инфанта Элалия, тетка короля испанского, приехала в Россию, мои родители дали в ее честь прием в нашем доме в Москве. Она описала в своих мемуарах впечатление, произведенное на нее матерью:

«Из всех праздников, дававшихся в мою честь, меня особо поразил данный княгиней Юсуповой. Княгиня была очень красивой женщиной, она обладала такой замечательной красотой, которая остается символом эпохи; она жила в неслыханной роскоши, в окружении несравненной пышности, среди произведений искусства в чистейшем византийском стиле, в большом дворце, окна которого выходили в сумрачный город, полный колоколен. Пышная и кричащая роскошь русской жизни достигала здесь своей кульминации и переходила в самую чистую французскую элегантность. На приеме хозяйка дома была в придворном туалете, расшитом бриллиантами и чистейшим восточным жемчугом. Высокая, восхитительной пластической красоты, она носила кокошник, украшенный гигантскими жемчужинами и бриллиантами, драгоценностями, которые нашли бы место в царском венце и превращали его в целое состояние из драгоценных камней. Ослепительное сочетание фантастических драгоценностей Востока и Запада дополняло ансамбль.

Жемчужные колье, массивные золотые браслеты с византийскими мотивами, подвески с жемчугом и бирюзой, кольца, сверкавшие всеми цветами, делали княгиню Юсупову похожей на императрицу Нижней Империи».

В другой официальной обстановке все было иначе. Мои родители сопровождали в Англию великого князя Сергея^[45]