Глава 11

Юлия Владимировна позвонила, когда Таня уже проснулась. В банном халате и с большим махровым полотенцем на голове, она сидела на кухонном диванчике. Большая кружка с кофе обжигала пальцы, но не согревала. Именно так: обжигала, но не грела. И душ – почти кипяток, но тоже не согрел. Всю ночь Таню бил озноб, а смрадный запах разлагающейся опухоли она чувствовала до сих пор от собственной кожи – через ванильный аромат средства для тела, через отдушку шампуня, через цитрусовые нотки крема для рук. Через всё многообразие запахов мира. Сквозь кофе, в конце концов! (Даром что кружка с горячим напитком прямо у ноздрей!) И пар тоже обжигает, но не греет.

Трель телефонного звонка некоторое время покачивалась на вибрации. Мобильник валялся в комнате. Таня не хотела вставать. Звук стал тише: аппарат доехал до края и упал с прикроватной тумбочки, динамик утонул в мягком ворсе напольного ковра.

Полотенце вдруг размоталось и едва не окунуло уголок в кофе. Таня отставила кружку, наспех кое-как вытерла волосы по дороге в комнату и бросила полотенце на кровать. Подняла мобильник.

Юля. Надо перезвонить.

– Алло.

– Танюш, ты как?

– Ещё не поняла.

– Не волнуйся, звонила дочь Игоря Валентиновича, она не имеет претензий ни к тебе лично, ни к больнице в целом. Приносит свои извинения за вчерашнюю грубость. Руководство больницы довольно, что обошлось без шума.

– Я несколько раз могла от него вырваться,– Таня крутила в голове события вчерашнего вечера. Теперь ей казалось, что вырваться она могла, когда угодно, а не только «несколько раз». И держал её пациент не так уж крепко, и нож у него был не страшный. Тупой. Не хлебный же, буфетчицей самолично наточенный. На шее осталась какая-то ерунда: едва различимые ссадины.

– Ещё чего не хватало! А если бы он тебя серьёзно поранил?

– Юль, знаешь, я не потому не вырывалась, что не могла. Я подумала: он пациент, ему жить осталось недолго, у него есть последнее желание и, вероятно, последняя возможность его осуществить. Пусть даже и таким способом. Он имел право…

– На что? На что он имел право? – Юля от волнения повысила голос,– персонал в заложники брать? Нож к горлу приставлять? Танечка, родненькая, я знаю, как ты относишься к своим обязанностям, как квохчешь у постелей больных, я знаю, что ты готова умереть на работе, но не надо этого делать в буквальном смысле! Так каждый второй, а потом и вовсе любой попавший в больницу, начнёт считать, что он имеет право угрожать врачам и медсёстрам, требовать от них бог знает чего, исполнять за их счёт свои последние желания.

Юля распалилась, иногда она переходила на визг. Таня приложила трубку к другому уху. Стало хуже слышно: в ухе ещё была вода. Таня подтянула к себе полотенце, накрутила на палец и поковыряла в ухе.

– Мы не наместники Бога, Танечка, не заместители природы, мы – помощники человека. Помощники. И не должны за свою помощь нож к горлу получать. Беречь себя надо, Тань.

Таня вернулась на кухню и хлебнула кофе с молоком. Горько. Сахар забыла положить, теперь уж наверное в остывшей воде не растворится. Она взяла рафинад из сахарницы, опустила его в чашку, удерживая за уголки. Сахарный кубик окрашивался напитком кремового цвета, и казалось, что бежевые кристаллики осыпаются в кофе, словно песчинки внутри стеклянной колбы часов.

– Сегодня, к сожалению, нам, медикам, приходится подстраиваться под современные реалии, а не под благородство профессии. Сожрут и затопчут вместе с благородством. О себе нужно думать. А то такие вот случайные террористы изведут нас на корню, и даже траура по стране не объявят. Скажут, что так и надо.

– Может, тогда уйти? – Песок пересыпался в кружку, Таня отпустила остатки белого кубика.

«Современные реалии,– подумала она,– вот они реалии: белый халат, как рафинад, вымочили неизвестно в чём и утопили».

– Я тебе уйду! Так, заканчиваем философствовать, приводи себя в порядок, отдыхай до следующей смены! Хотела подвига – ты его получила. Медалей не обещаю. Родина тебя не забудет, но и часто вспоминать не станет. Целую.

– Целую,– задумчиво откликнулась Таня и снова попробовала кофе. Несладко. Совсем несладко. Горько. И не только от кофе…

* * *

Я возвращался с работы. Да-да, приработок в торгово-развлекательной структуре. Ничего не изменилось. Язык стал красным от многократных повторений, а пальцы чёрными от пачкающейся краски с листовок. Надо хоть спросить для разнообразия, что за приработок предлагают. Туда, что ли, перейти?

Иногда на этажах торгового центра появлялись школьники с листовками, люди без пола и возраста в огромных плюшевых костюмах и лотки-однодневки с товаром на дегустацию. Хочется верить, что пришли они, получив от меня визитку с корявым рекламным текстом.

Я не собирался сразу останавливаться у своей двери. Заходя в подъезд, я всегда ожидал особенного послания. Не тех, что бросают в почтовый ящик (таковой тоже имелся, я вынимал из него время от времени бесплатные газеты, квитанции, рекламный мусор). Ждал я другого, состоящего из одного слова: «да» или «нет»: исчез этаж или на месте.

А дальше – выбирай не хочу! К Вере – за последним шансом, к Мише – за разгульной жизнью, к Огарёвым – за невкусным чаем и неприязненными взглядами, к Женьке… Мой знакомый, кстати, приезжал к нему. Интересно, чем закончилась встреча?

И тут меня осенило. Женька! Ну конечно! У него же есть тетради! Надо зайти к нему и порасспрашивать насчёт закономерностей исчезновения этажа. Вдруг они есть? Тогда дело в шляпе: просто высчитать день и час – и заглянуть к Вере в гости. Почему мне сразу не пришло это в голову?

С этими мыслями я ускорил шаг. Второй этаж, третий…

–Привет.

Миша соскочил с подоконника и протянул мне руку: как всегда, словно ковбой, выхватывающий кольт. И пальцы – вилами.

– Этажа нет? – понуро уточнил я.

Только схватишь какую-нибудь ценную идею, а она шмыг, и – в невесомости! Ускользает.

Миша сегодня был в трусах и майке, на лбу – зеркальные солнечные очки. На ногах – шлёпанцы.

– Вышел на минутку к подъезду воздухом подышать, и – вот! – пояснил он, разводя руками.

– Куда пойдёшь? Куда ты вообще ходишь, когда «вот»? – я передразнил его тон и жест.

– Никуда.

– Сидишь на лестнице?

– Да.

– А соседи не приглашают тебя к себе?

– Будь первым.

– Да запросто. Пойдём.

На всякий случай я поднялся ещё на пролёт. 97, 98, 99 и 100-я квартиры. Пятый этаж. А внизу третий. Четвёртого нет.

– Когда просто захлопнется дверь, можно вызвать слесаря,– вздохнул я,– а когда исчезает этаж, кого вызывать?

– Дух архитектора, построившего такой странный дом,– пошутил Миша.

– Прошу,– я впустил его в квартиру,– не обидишься, если я после ужина не стану развлекать тебя светскими беседами, а сразу завалюсь спать?

Миша пожал плечами:

– Ты у себя дома. Делай что хочешь.

Разбудил меня грохот. Съёмную однушку сотрясал шум, состоящий из телевизионной мешанины: заставок телешоу, громких рекламных слоганов, звуков погони и перестрелок, рыданий очередной несчастной сериальной страдалицы.

Миша сидел по-турецки в трусах, но уже без майки и шлёпанцев на второй половине большой кровати и бесперебойно щёлкал пультом, вероятно мечтая проверить, насколько хватит батареек. Ещё один исследователь нашёлся!

Комната то освещалась, то погружалась в кратковременную тьму, мелькание телеканалов отражалось в Мишиных зеркальных очках. Телевизор заваливал нас кадрами, и, казалось, что мы ненароком уронили на себя огромный стеллаж в супермаркете: столько бросилось в глаза ярких картинок.

Мише, похоже, нравилось терзать пульт и доставляли удовольствие все кнопки, кроме той, что понижает уровень громкости.

Я приподнял голову.

– Я разбудил тебя? Прости,– повинился гость.

– Да не то чтобы…– теперь мы уже оба сидели рядом по-турецки. Я вдруг обратил внимание, что на плече у Миши забавно растут волосы: так, словно он ещё недавно сидел в парикмахерском кресле и забыл принять душ после стрижки. А остальная спина безволосая. Это меня позабавило. Отобрать бы пульт, надавать полуночнику по башке, выключить телик и завалиться спать! А не волосами на плечах забавляться. Но нет, я продолжал слушать телекакофонию, потирая заспанные глаза и со вкусом зевая. Кадры продолжали вылетать, словно голуби из ящика фокусника. Хлоп – белый голубь: следующий канал, хлоп – чёрное дно ящика: передышка между каналами.

– Хватит фоткать меня телевизором,– наконец не выдержал я.

– Фоткать телевизором…– Миша хихикнул.

– Ну да, щёлк-щёлк – и вылетает птичка.

Кажется, я ненадолго задремал: прямо так, сидя по-турецки.

– Чего тебе не спится? – пробурчал я. В моём сознании сплелись в нелепое видение сон, явь и ошмётки телеэфира.

– Не уснуть в тишине. Я привык, что в моей квартире вечные тусовки. Даже шахматисты всё время бубнят что-то. Так что спать я привык под аккомпанемент звона бутылок, драк, хохота, чужого секса. Что я тебе рассказываю, ты сам видел, что у меня дома делается.

Я откинулся на спину и потянулся.

– Чёрт с тобой, всё равно уже разбудил. Сделаю себе чаю. Вернусь и посмотрим какой-нибудь фильм. Только, чур, не щёлкать и громкость всё-таки сбавим! Будешь чай?

– Ага.

Разумеется, когда я вернулся, этот негодяй уже спал – на моей подушке, придавив руку с пультом внушительным животом.

Я бросил на приятеля одеяло, выпил за двоих чаю и до утра таращился осоловелым взглядом в предрассветные новости и прочую чепуху. Пару раз прилёг, пытаясь укрыться от звуков подушкой, но это не помогало. Сон не шёл. Мне необходима была тишина и темнота. Даже служба в армии не приучила меня засыпать где попало. Вернее, на год приучила, но через некоторое время после возвращения приобретённый навык поблёк, а потом и стёрся вовсе.

Стоило мне погасить экран, как Миша вырывался из-под одеяла, словно бомба, реагирующая на тишину. Бомба пучила на меня несоображающие глаза и взрывалась беспокойной речью:

– Что? Что случилось? Почему стало тихо?

Я смиренно врубал агрегат, немного прибавлял громкость и только тогда сосед снова засыпал. Двух эпизодов за одну ночь мне хватило, чтобы понять: спать без телевизора Миша не станет. А пары таких ночей оказалось достаточно, чтобы решиться временно съехать из квартиры.

Этаж упорно не возвращался.

Я вручил Мише ключи, велел поливать цветы и позвонить мне, когда его жилище нагостится в неведомых просторах. А сам собрал всё необходимое и сбежал к Тане.

Когда тётя снова позвонила, я необдуманно ляпнул на привычный вопрос о Танечке:

– Отличная девочка. Живём уже вместе. Женюсь скоро.

– Женишься? Костя, Костя! – голос тёти наполнился радостью. Она не отвела телефон в сторону, и громко произнесённое дядино имя стремглав бросилось на меня из трубки.– Костя, ты слышишь? Наш мальчик скоро женится.

Моя ложь с тётиных уст залилась мне в ухо. Оттуда – в мозг. И я понял, что сглупил.

– Тётя… Тётя Люся… Подожди. Я просто пошутил.

– Понимаю, понимаю,– она перешла на заговорщический шёпот,– пока это тайна, да? Вы никому пока решили не сообщать?

– Нет… Не совсем… Не так… Не мы…– блеял я.

– Поняла! – снова прошептала она.– Ты ещё не сделал предложение. Танечка тоже не в курсе. Я унесу твою тайну с собой в могилу! Я рада за тебя! Пока, мой дорогой.

Я положил трубку, думая только об одном: есть ли в Ямгороде курсы с названием «Как научиться вовремя затыкаться, чтобы не наболтать ерунды?»