На пути к первым миллионам

Весной того же 1994 года произошло «боевое» крещение Галкина на куда более солидной сцене, чем клубная: он выступил на закрытии юбилейного сезона в Доме литераторов. На сцене сидели корифеи вроде знаменитого баснописца Сергея Владимировича Михалкова, а в зале были такие люди, как актер Михаил Глузский и директор Театра эстрады Борис Брунов. Кстати, последний сразу обратил внимание на молодое дарование и в том же году (в июне) предложил ему выступить на сцене своего театра в сборном концерте «Дебюты, дебюты, дебюты». Причем дело там было не столько в таланте юного пародиста, сколько в его… национальности: у евреев принято тянуть наверх именно своих. Если бы этого не было, отечественная эстрада недосчиталась бы многих знаменитых артистов. Вот как об этом рассказывает драматург Марьян Беленький (это он придумал образ тети Сони для юмористки Клары Новиковой):

«Еще в 70-е годы, куда бы я ни приходил, «на юморе» везде сидели евреи – концертные администраторы, режиссеры, редакторы рубрик юмора в радиопередачах, авторы, актеры, кассиры. В Киеве был еще украинский юмор, который писали украинские авторы и исполняли украинские актеры. А в Москве в те годы господство евреев в этом жанре было почти стопроцентным…

Помню и в 80-х я подошел к Лиону Измайлову – я, мол, эстрадный автор, возьмите меня в концерты. Он посмотрел на меня, как на таракана: «Нам своих нужно устраивать». Своих?! Но я ведь – тоже еврей и тоже автор… Он имел в виду московских.

Все это напоминало детскую игру: члены одной команды крепко берутся за руки, другой – пытаются эту оборону прорвать. Прорвать мало кому удавалось…».

Максиму Галкину удалось, поскольку он был не только талантлив, но и происходил из «московских». К тому же, в начале 90-х, после развала СССР, засилье евреев в юмористике было поколеблено, поскольку многие из них либо уехали из страны, либо перестали видеть в юморе источник верного заработка. В такой ситуации любое появление в поле зрения евреев-патриархов талантливой молодежи «из своих» должно было обратить на себя внимание.

Итак, в 1994 году Галкин впервые выступил на сцене Театра эстрады, однако до звездной славы было еще далеко. А пока Максим продолжал учиться на лингвиста и в свободное время выступал на сцене студенческого театра. С ним же впервые отправился в капиталистическую страну – в итальянский город Кварто, что под Неаполем, где проходил театральный фестиваль. На дворе был 1995 год. Вспоминает М. Галкин:

«Городок Кварто располагается прямо в жерле потухшего вулкана, рядом – Везувий, который периодически попыхивает. Потрясающе!

Нас расселили по семьям. Я попал в семью станционного смотрителя, коммуниста по убеждению. Коммунист он итальянский, поэтому жил в трехэтажном доме. Приятно быть коммунистом, если у тебя трехэтажный дом и ты обеспечен. Семья была большая: двое или трое своих детей и одна приемная девятилетняя девочка Антонелла. На пальцах они объяснили, что ее папа сидит в тюрьме. Семья не знала никакого языка, кроме итальянского, мне помогал французский. Приходилось общаться жестами. Одного из сыновей звали Мимо. Меня веселило это имя, и я даже пытался показать ему, что у нас в России означает это слово.

Станционный смотритель, дядечка 50 лет, был очень правильным итальянским гражданином, но южная кровь давала о себе знать. Помню, как в воскресенье он повез меня в центр города – купить морепродукты в рыбной лавке для воскресного барбекю. Мы приехали в магазинчик, я был поражен: там было все, вплоть до башки акулы и рыбы-меча. Мы накупили всякой вкуснятины, а когда возвращались, я сильно перенервничал. Станционный смотритель всю дорогу – а ехали мы минут 15 – сидел вполоборота к рулю, потому что все время мне что-то рассказывал. В какой-то момент он стал зажигать сигарету, у него не получалось – и он бросил руль. В одной руке у него была зажигалка, в другой – сигареты, и пока совсем машина юзом не пошла, он руль не взял.

Трехэтажный дом, в котором я поселился, был разделен на две части, как таунхаус. Во второй его половине жили соседи станционного смотрителя. Своеобразная семья, и самый колоритный в ней был бандитского вида сынок лет 25—27, который говорил с абсолютно одесским акцентом, только по-итальянски. Интонации у него были, как у Жванецкого. Он был весь в татуировках, ходил с голым торсом, все время распальцованный – такой блатной. Как-то мы выехали в Неаполь, и соседушка обогнал нас на бешеной скорости с криками и улюлюканьем, высунувшись из окна автомобиля по пояс. Станционный смотритель, тоже лихой водитель, осуждающе покачал головой: «Сумасшедший! Кто так ездит?!» Я был практически уверен: сосед – бандюган, наркоторговец или непутевый сынок-наркоман – такой у него был вид. Но вскоре с удивлением я узнал, что он стоматолог, очень уважаемый и пристойный чувак. Лечить зубы он ездил на мопеде, надев строгий классический костюм…

Чем меня поразил Неаполь, так это тем, что там все постоянно пытаются тебя обжулить. Например, в обменнике я хотел поменять на лиры, которые тогда были в ходу, 50 долларов. И получил сумму, которая была почти вдвое меньше, чем я дал. Смотрю на работника и говорю: «Я ж вам дал 50, а вы мне 20». Не помню, на каком языке изъяснялся, по-моему, на итальянском: «Cinquanta! Пятьдесят!» Он на меня посмотрел, понял, что номер не пройдет, – не опуская глаз, засунул руку в кассовый аппарат, вынул мои 50 долларов и сказал: «Ой, а я подумал, это 20». И с улыбкой вернул остаток.

Неаполь – город весь солнечный, бесшабашный. Хотя и не слишком чистый. Но это не портит город. Неаполь пахнет как порт. А когда порт пахнет даже нечистотами, это нивелируется ветром, дующим с моря. Поэтому Неаполь – это запах моря и солнечной пыли. Вообще я не слишком запоминаю запахи. Зато я топографический гений. Если я однажды побывал в городе, независимо от того, через сколько лет туда возвращаюсь, очень хорошо все помню: расположение улиц, куда идти. А оказавшись в городе впервые, смотрю на карту, легко переношу ее на местность и ориентируюсь. Поэтому мне в любом городе комфортно…»

Тем временем сплоченное еврейское эстрадное сообщество продолжало оказывать молодому пародисту свою поддержку. Согласно его же собственным словам: «Первым меня показал по ТВ с двумя полноценными номерами Евгений Петросян в «Смехопанораме» (эта передача выходила на Первом канале с 1994 по 2004 год. – Ф. Р.). В Дом кино на «Ники» меня часто приглашал Юлий Гусман, в «Театр эстрады» – Борис Брунов…»

В эту сугубо мужскую компанию затесалась и одна представительница слабого пола – уже упоминаемая нами Клара Новикова, которая напутствовала Галкина добрым словом. Вот как об этом вспоминает сам герой нашего рассказа:

«Году в 97-м я выступал в цирке на Цветном бульваре и встретил Клару Новикову за кулисами. На ТВ меня еще не было к тому моменту. Тогда в цирке тяжело было выступать – дети орали, деревянные сиденья хлопали, когда с них вставали… Степень невнимания колоссальная. И меня поразила Клара Борисовна, которая, выйдя на сцену, сделала кульбит, кувырок через голову, чем сразу привлекла к себе внимание зрителей. Ее выступление имело большой успех. Тогда она мне сказала: «У нас так трудно на эстраде, так тяжело. Это не простой хлеб. И я не знаю, как у вас сложится дальше».

Меня многие предупреждали, что будет очень тяжело. Чтобы я готовился к тому, что будут препятствия. Я не могу сказать, что мне было легко. Но на своем пути я тех препятствий, которые мне пророчили, не встретил. Может быть, я не ставил перед собой цели через два года стать известным, чтобы меня показывали по ТВ? Я жил не только этим. Занимался лингвистикой, образованием, не зацикливался на эстраде. Но постоянно работал в этом направлении. Не было такого, что я просил кого-то подвинуться, раздвигал ряды, выгрызал себе место. Возможно, это потому, что я человек достаточно дипломатичный. Я вообще людей люблю! И терпим к чужим недостаткам. Меня так воспитали…»

И все же к моменту окончания РГГУ в 1998 году Галкин оставлял для себя возможность пойти по научному пути. Несмотря на то, что в эстрадном мире он был уже известен, родители советовали ему не «рвать концы» с наукой. Поэтому он и поступил в аспирантуру, где даже стал работать над кандидатской диссертацией по теме «Соотношение стилистических систем оригинального и переводного текстов», в которой предполагалось рассмотреть переводы на русский язык трагедии Гете «Фауст» и сделать анализ их стилистических различий.

Впрочем, поступление в аспирантуру могло быть вызвано и сугубо практической целью – избежать призыва в армию. Конечно, для этого можно было использовать обширные связи отца в армейской среде, но это был путь, скорее, нелегальный. А вот аспирантура была тем самым легальным способом, который позволял дождаться окончания призывного возраста и со спокойной душой отрапортовать: в армию не пошел по причине учебы в аспирантуре. Кстати, учебу эту Галкин так и не закончит, поскольку цель такая перед ним изначально и не ставилась. Главным было – избежать армии, чтобы утвердиться на эстраде. Ведь это наивно – подозревать практичного еврея Галкина в том, что он в конце 90-х собирался связать свою жизнь с наукой. Профессия эстрадного артиста была куда более перспективна в плане завоевания материальных благ, чем стезя ученого. Последние в постсоветской России пребывали в плачевном состоянии, буквально сводя концы с концами. Лучшие из них старались искать счастье за пределами родного Отечества, чего Галкин делать никак не хотел – он мечтал стать полезным именно у себя на родине. Как говорится, где родился – там и пригодился. А пригодиться он мог исключительно как пародист. Тем более что его карьера на этом поприще упрямо стремилась в гору.

Известно, что в любой сфере российского (впрочем, и любого другого тоже) шоу-бизнеса важно прислониться к крепкому плечу. И такое плечо для Галкина нашлось еще до его знакомства с Аллой Пугачевой. Случилось это в 1998 году, когда на него обратил внимание сатирик Михаил Задорнов – весьма влиятельная персона в эстрадном мире (впрочем, не только в нем). Задорнов входил в ближайшее «теннисное» окружение президента Ельцина – играл с ним в теннис и попутно смешил своими рассказами. За это Ельцин разрешил ему поселиться в том же элитном доме, где жил сам – на Осенней улице в Москве. Естественно, что содружество с таким человеком, как Задорнов, открывало перед Галкиным хорошие перспективы на будущее. Ведь Максим собирался делать упор в своем творчестве на политическую пародию, а здесь без консультаций доверенных лиц, «приближенных к императору», обойтись было нельзя. В этом жанре шутить требовалось тонко, иначе можно было «огрести толсто» – враз лишиться покровительства, а значит, и карьеры.

Задорнов увидел выступление молодого пародиста на вручении премии «Овация» в концертном зале «Россия» и настолько был пленен его талантом, что тут же пригласил Максима выступать в своих сольных концертах с «политическими» пародиями. И в течение полутора лет они колесили по стране вместе. По словам Галкина: «Безусловно, Задорнов дал мне хорошую школу. Своим личным примером».

Помимо «школы» Задорнов открыл перед Галкиным двери многих кабинетов, куда без него молодой пародист вряд ли вошел бы. А если бы и вошел, то не столь быстро, как того ему хотелось.

Впрочем, помогали нашему герою не только люди посторонние, но и родные. Например, его отец, Александр Александрович – в 1997 году он покинул пост начальника Главного автобронетанкового управления МО РФ и стал советником генерального директора ГК «Росвооружение». Именно оттуда он шагнул в члены правящей партии «Наш дом – Россия», чтобы в 98-м стать от нее депутатом Государственной Думы РФ второго созыва. Естественно, близость отца к ведущей политической силе в стране прибавляла его сыну дополнительного веса в общениях с коллегами. И хотя сам отец впрямую и не был «толкачом» для своего сына (то есть не звонил нужным людям по поводу трудоустройства Максима), однако те, кому положено, и без всяких звонков понимали, что от них требуется в этом мире, где ценятся личные связи. В одном из своих интервью М. Галкин расскажет:

«Когда я уже стал известен в узких кругах, отцу никогда не приходило в голову составить мне протекцию, хотя он был знаком и с Кобзоном, и с Винокуром, и с директором концертного зала «Россия» Петром Шаболтаем. Он организовывал День танкиста, и только на какой-то энный раз ему вдруг пришло в голову, что сын тоже может выступить…»

А тут еще и старший брат Максима Дмитрий в это же самое время открыл в Москве продюсерский центр «Центум», от лица которого предложил брату сначала просто вести концерты, а когда у него дела пошли в гору, и вовсе выступать с сольной программой. Так ступенька за ступенькой, благодаря своему таланту и помощи родных и друзей, Максим взбирался на эстрадный Олимп. К тому же само время благоволило тогда к таким, как он. И здесь следует несколько слов сказать о российском юморе постсоветских времен, который, как ни странно, был непосредственно завязан на большую политику, поскольку этот юмор – сфера идеологии.

Как известно, в декабре 1991 года прекратил свое существование СССР. Причем это была вовсе не добровольная самоликвидация великой империи, а акт капитуляции советской элиты перед западной, а точнее – перед американской. Именно Штаты стали победителями в «холодной войне», которая длилась с марта 1946 года и теперь, на правах победителя, имели полное право установить над Россией собственное правление (благо было ради чего это делать – огромные российские ресурсы всегда привлекали к себе взоры Запада). С учетом русского менталитета, который плохо воспринимает любой внешний диктат, был избран вариант ненавязчивой оккупации. То есть во главе страны была оставлена российская элита, однако руководить страной она должна была при помощи американских советников. Кто был не согласен с таким вариантом, из рядов элиты безжалостно вычищался (вроде министра В. Полеванова, который слишком сильно возмущался засильем западных советников в структурах российского правительства).

В итоге экономику России «верстали» так называемые «чикагские мальчики»: Е. Гайдар, А. Чубайс, П. Авен и другие деятели, прошедшие подготовку у чикагских экономических инструкторов. Именно по указке последних в России была проведена приватизация, которая на самом деле была «прихватизацией» – самой настоящей формой контрибуции побежденной страны (России) в пользу победителя (Запада): все приватизированные предприятия автоматически переходили в иностранную юрисдикцию. Американцы многим странам доверили владеть механизмами собственности в Российской Федерации: Франции, Англии, Кипру, Германии и т. д. – однако каждая из этих стран должна была делиться выкачиваемыми из России ресурсами, с «паханом» – Америкой.

Разве что малый бизнес в России нес в себе элементы национального, а крупный находился под иностранной (американской) юрисдикцией. Все семь российских олигархов, которые баснословно разбогатели в ельцинские годы и составили так называемую семибанкирщину, были назначены Западом и все свои счета обязаны были держать за пределами СССР чтобы: 1) быть подконтрольными Западу и 2) питать западную экономику. Впрочем, и Центральный банк России тоже был отделен от государства и до сих пор подлежит Нью-Йоркской судебной юрисдикции.

Та же ситуация была и в области идеологии. Например, все телеканалы России были отданы в руки людей, которые жили в Москве, однако обязаны были регистрироваться в иностранной юрисдикции, то есть находиться под контролем Соединенных Штатов (в бюджете Америки заложены деньги на управление российскими средствами массовой информации). Официальный статус у них – «управляющий имуществом иностранной компании в Российской Федерации», хотя, повторимся, у них у всех были российские паспорта. Хотя у некоторых было двойное гражданство, как, например, у телеакадемика Владимира Познера – российское и американское. Поэтому львиная доля телепрограмм в постсоветской России – клоны западных передач. Таким образом, Западу легче обрабатывать мозги россиян в нужном для них направлении – колониальном.

Идентичная этому ситуация сложилась и с печатными СМИ, где пальма первенства была отдана «желтой прессе», как самому эффективному способу манипулирования сознанием людей. Не остался в стороне и юмор, перед которым была поставлена все та же задача – уводить мысли людей подальше от серьезных умозаключений. Впрочем, все это можно объяснить не только мировым заговором против проигравшей холодную войну России, но и новыми мировыми реалиями, а именно – сменой эпох, когда вместо модерна пришел постмодерн