Вступительная статья и комментарии Галины Романовой

Романова Галина Ивановна – доктор филологических наук, профессор департамента филологии Московского городского педагогического университета. Автор более 200 работ по теории литературы, истории русской литературы, в том числе по творчеству Ф. М. Достоевского.

© Белоусова Е. Н., иллюстрации, 2024

© Оформление, вступительная статья, комментарии. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024

* * *

Переплетение смыслов

Роман «Идиот» традиционно относят к одному из важнейших в великом «пятикнижии» Ф.М. Достоевского, подчеркивая его единство с «Преступлением и наказанием», «Бесами», «Подростком» и «Братьями Карамазовыми». Общность проявляется и в поэтике, и в религиозном и философски-символическом планах. Но есть и важное отличие: приступая к работе, писатель сформулировал свою основную задачу: «изобразить положительно прекрасного человека», тем самым противопоставляя героя задуманного романа гордецам, злодеям и бунтарям предшествующей литературы.

«Идиот» был написан во время путешествия Достоевского по Западной Европе в 1867–1869 гг., однако в нем отражены особенности общественной жизни России, в сюжете использована криминальная хроника российских газет. Герои романа ведут философские споры о жизни и смерти, обсуждают актуальные социальные вопросы, размышляют о будущем России. Сатирическое изображение «прогрессивной молодежи», поддавшейся разрушительному влиянию атеизма, позитивизма и нигилизма, атмосферы семейных отношений (имеющих «безобразный», скандальный характер), поведения представителей разных слоев российского общества – во всем сказалось отношение писателя к современности.

В образе князя Мышкина, которого писатель представлял себе как «Князя Христа», воплощена попытка показать гуманистический, социально-утопический, христианский идеал, в основе которого лежит идея сознательного самопожертвования. В целом социальное положение, поведение Мышкина, его суждения о жизни и о людях, трогательное отношение ко всем воспринимаются как странное, чудаковатое, парадоксальное, расценивается как признак неадекватности, «идиотизма». Болезнь обостряет его восприятие мира. Герой поразительно проницателен, особенно тонко чувствует психологию окружающих его людей. Понимая неприглядные мотивы чужих поступков, он не осуждает, а сочувствует и сопереживает. Ему чуждо эгоистичное стремление к самоутверждению за счет других. Князь Мышкин в большинстве случаев ведет себя неуместно и несообразно ситуации, во всем винит себя. Но, как указывал писатель, «везде он оставил неисследимую черту», все характеры раскрываются в общении с князем. Все, кто с ним соприкоснулся, испытали его влияние.

В отношениях с главной героиней, гордой красавицей Настасьей Филипповной, уязвленной положением содержанки, по замыслу писателя, Мышкин должен «восстановить и воскресить человека». С этим образом в романе связана тема красоты. Разглядывая ее портрет, Аглая утверждает: красота – это «сила», с которой «можно мир перевернуть!». Важнейшими качествами этой силы являются одухотворенность и доброта как результат страдания и сострадания. Именно это значение имеет ставший крылатым афоризм, прозвучавший в романе дважды: «Мир красотой спасется» и «Мир спасет красота!». Однако в безобразном мире красота оскорблена и унижена, с этим связана важнейшая социальная тема романа. В художественном мире идеальный герой оказывается бессилен преодолеть зло и противоречивую человеческую натуру – «рай на земле», о котором он мечтал, оказался невозможен.

Критично воспринятый литераторами-современниками, роман «Идиот» приобретает все большую популярность у новых поколений читателей, занимает одно из ведущих мест в мировой художественной культуре. Он оказал влияние не только на русскую, но и на мировую литературу и философию. В ХХ–ХХI веках роман экранизирован более двадцати раз. По книге снят телесериал, ее сюжет лег в основу театральных постановок, одноименных опер и балетов. В 2013 г. «Идиот» включён в список «100 книг», рекомендованных школьникам Министерством образования и науки для самостоятельного чтения. Дискуссии по поводу романа продолжаются учеными разных стран, предлагающими его новые интерпретации, подтверждающие незыблемость общечеловеческих представлений о святости и самопожертвовании: «всего себя в пользу всех».

Галина Романова

Часть первая

I

В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона. Из пассажиров были и возвращавшиеся из-за границы; но более были наполнены отделения для третьего класса, и всё людом мелким и деловым, не из очень далека. Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-желтые, под цвет тумана.

В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира – оба люди молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба с довольно замечательными физиономиями и оба пожелавшие наконец войти друг с другом в разговор. Если б они оба знали один про другого, чем они особенно в эту минуту замечательны, то, конечно, подивились бы, что случай так странно посадил их друг против друга в третьеклассном вагоне петербургско-варшавского поезда. Один из них был небольшого роста, лет двадцати семи, курчавый и почти черноволосый, с серыми маленькими, но огненными глазами. Нос его был широк и сплюснут, лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть лица. Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом. Он был тепло одет, в широкий мерлушечий черный крытый тулуп, и за ночь не зяб, тогда как сосед его принужден был вынести на своей издрогшей спине всю сладость сырой ноябрьской русской ночи, к которой, очевидно, был не приготовлен. На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии или, например, в Северной Италии, не рассчитывая, конечно, при этом и на такие концы по дороге, как от Эйдткунена до Петербурга. Но что годилось и вполне удовлетворяло в Италии, то оказалось не совсем пригодным в России. Обладатель плаща с капюшоном был молодой человек, тоже лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь. Лицо молодого человека было, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее. В руках его болтался тощий узелок из старого, полинялого фуляра, заключавший, кажется, всё его дорожное достояние. На ногах его были толстоподошвенные башмаки с штиблетами, – всё не по-русски. Черноволосый сосед в крытом тулупе всё это разглядел, частию от нечего делать, и наконец спросил с тою неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего:

– Зябко?

И повел плечами.

– Очень, – ответил сосед с чрезвычайною готовностью, – и, заметьте, это еще оттепель. Что ж, если бы мороз? Я даже не думал, что у нас так холодно. Отвык.

– Из-за границы, что ль?

– Да, из Швейцарии.

– Фью! Эк ведь вас!..

Черноволосый присвистнул и захохотал.

Реакция Рогожина объясняется тем, что в России XIX в. внешний вид отражал сословную принадлежность. Рогожин одет в характерную для купца одежду: тулуп, шапку, смазные сапоги, упоминает отцовскую бекешу (тулупчик). Одежда Мышкина: плащ с капюшоном, башмаки с штиблетами – вызывает смех не только несоответствием погоде, но и потому что она странная. Контрастное описание внешности героев указывает на противоречие их характеров.

Завязался разговор. Готовность белокурого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на все вопросы своего черномазого соседа была удивительная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности и праздности иных вопросов. Отвечая, он объявил, между прочим, что действительно долго не был в России, с лишком четыре года, что отправлен был за границу по болезни, по какой-то странной нервной болезни, вроде падучей или виттовой пляски, каких-то дрожаний и судорог. Слушая его, черномазый несколько раз усмехался; особенно засмеялся он, когда на вопрос: «Что же, вылечили?» – белокурый отвечал, что «нет, не вылечили».

– Хе! Денег что, должно быть, даром переплатили, а мы-то им здесь верим, – язвительно заметил черномазый.

– Истинная правда! – ввязался в разговор один сидевший рядом и дурно одетый господин, нечто вроде закорузлого в подьячестве чиновника, лет сорока, сильного сложения, с красным носом и угреватым лицом, – истинная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!

– О, как вы в моем случае ошибаетесь, – подхватил швейцарский пациент тихим и примиряющим голосом, – конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал да два почти года там на свой счет содержал.

– Что ж, некому платить, что ли, было? – спросил черномазый.

– Да, господин Павлищев, который меня там содержал, два года назад помер; я писал потом сюда генеральше Епанчиной, моей дальней родственнице, но ответа не получил. Так с тем и приехал.

– Куда же приехали-то?

– То есть где остановлюсь?.. Да не знаю еще, право… так…

– Не решились еще?

И оба слушателя снова захохотали.

– И небось в этом узелке вся ваша суть заключается? – спросил черномазый.

– Об заклад готов биться, что так, – подхватил с чрезвычайно довольным видом красноносый чиновник, – и что дальнейшей поклажи в багажных вагонах не имеется, хотя бедность и не порок, чего опять-таки нельзя не заметить.

Оказалось, что и это было так: белокурый молодой человек тотчас же и с необыкновенною поспешностью в этом признался.

– Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, – продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), – и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.

Перечислены названия французской, прусской и российской (похожей на голландский дукат) золотых монет. Тема денег звучит с первых страниц и не только обозначает состояние героев и соответствующее положение в обществе, но и характеризует персонажей, их мировоззрение и стереотипные представления о жизни, деньги в романе становятся эквивалентом человеческих отношений. Князь Мышкин с пониманием относится к этой слабости окружающих, оставаясь совершенно бескорыстным.

– О, вы угадали опять, – подхватил белокурый молодой человек, – ведь действительно почти ошибаюсь, то есть почти что не родственница; до того даже, что я, право, нисколько и не удивился тогда, что мне туда не ответили. Я так и ждал.

– Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно, потому, что человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был человек почтенный, и при связях, и четыре тысячи душ в свое время имели-с…

– Точно так, его звали Николай Андреевич Павлищев, – и, ответив, молодой человек пристально и пытливо оглядел господина всезнайку.

Эти господа всезнайки встречаются иногда, даже довольно часто, в известном общественном слое. Они всё знают, вся беспокойная пытливость их ума и способности устремляются неудержимо в одну сторону, конечно за отсутствием более важных жизненных интересов и взглядов, как сказал бы современный мыслитель. Под словом «всё знают» нужно разуметь, впрочем, область довольно ограниченную: где служит такой-то, с кем он знаком, сколько у него состояния, где был губернатором, на ком женат, сколько взял за женой, кто ему двоюродным братом приходится, кто троюродным и т. д., и т. д., и всё в этом роде. Большею частию эти всезнайки ходят с ободранными локтями и получают по семнадцати рублей в месяц жалованья. Люди, о которых они знают всю подноготную, конечно, не придумали бы, какие интересы руководствуют ими, а между тем многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения и даже высшего духовного довольства. Да и наука соблазнительная. Я видал ученых, литераторов, поэтов, политических деятелей, обретавших и обретших в этой же науке свои высшие примирения и цели, даже положительно только этим сделавших карьеру. В продолжение всего этого разговора черномазый молодой человек зевал, смотрел без цели в окно и с нетерпением ждал конца путешествия. Он был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть ли не встревожен, даже становился как-то странен: иной раз слушал и не слушал, глядел и не глядел, смеялся и подчас сам не знал и не понимал, чему смеялся.

– А позвольте, с кем имею честь… – обратился вдруг угреватый господин к белокурому молодому человеку с узелком.