6

Мой приятель Савел пригласил меня на региональное вече, то бишь конференцию, которые обычно организуют хитрые производители услуг при государственных органах, налагающие дань на каждого участника в виде организационных взносов. Я вспомнил, что у нас уже давно применялись телеконференции, где в спорах идеи разносились в воздухе по всем углам безграничной земли, и там же в воздухе затухали, разрешаясь в компромиссах. Здесь же обсуждали отдельные проблемы, не в силах сконцентрировать их вместе и открыть главное – тупиковость решений – страсть логики охватить глубину, диктовать сырой жизни, такой неохватной, что ни ума, ни бумаги не напасти.

Тема была интересная: «Как помочь бедным? Благотворительность и подаяние». Я взял у шефа разрешение на командировку, хотелось своими глазами увидеть страну, о которой много узнал от летописцев.

Вокзал! Я вспомнил заряженность его гулких залов странной человечьей энергией: там витает ожидание счастливой встречи, на чемоданах на конвейере видишь пылинки дальних стран.

Но вокзал оказался большой избой со спящими на жестких скамейках злыми пассажирами. Мы с Савелом, ставшим моим гидом, выехали из города в ржавом скрипучем вагоне-кибитке, поезд волок пыхтящий, черный от копоти монстр, похожий на аппарат Черепанова. Вагон с надежно прикрученными деревянными скамьями, чтобы не унесли, был кропотливо изрезан гуннской матерщиной.

Проплыли мимо на крутой насыпи огромные буквы «Слава Шаньюю!»

По сторонам вдоль дороги у океана мелькали самодельные хибарки пригорода, сляпанные из подручных материалов – кривых листов железа, каких-то голых кривых кольев – даров моря, которыми огораживали и клочки земли с посаженными кустиками.

Неужели тянется хвост древних кочевников – не умеют налаживать быт и работать?

– Это брошенные деревни, – сказал Савел.

– Идет урбанизация?

– Переселение в города. Оставшиеся жители выживают сами.

Мы вышли на заросшей сухой крапивой станции. Снег уже припорошил мятую зелень погибшей травы, как в первый день оледенения. Вороны хрупали по насту лапами.

У станции увидели небольшой рынок. Бородатые рыбаки в фартуках, наброшенных на короткие халаты, зябли за прилавками из досок, предлагая рыбу. Савел сказал, что таких называют купцами. У нас все купцы! Нищая старушка-купчиха предлагала пучки лука. Они торгуют у дорог, у общественных мест, кто рыбешками, икрой или зеленью, кто домашним скарбом, прогоняемые стражниками, если не дадут им на лапу.

– Гля, сезон снега подошел! – приветствовал нас рыбак в грязноватой робе, но явно расположенный к нам.

Здесь, в провинции, измеряли время не по часам, а по светлым дням и сезонам.

Купцы оказались широкими натурами.

– А, знаем! Чужденец. Слава от вас тут, как о пророке. Мы смекнули, что има и друга, прекрасна страна. Рыбак, пахнущий луком, со скупыми движениями, выработанными многолетней однообразной работой, пригласил нас в избу. Мне очень хотелось взглянуть на жизнь простых гуннов изнутри, и Савел нехотя поплелся за мной.

В избе была одна комната, в центре очаг. Поперек комнаты протянута перекладина, где висели котлы, вдоль стен – глиняные кувшины.

– Сожалеем, не можем правильно угостить, нечего жрать. Ядим постную рыбу да корневища растений, как праведные.

И подал миски с черной икрой, пиво и мед.

– У нас в лавках только хайвер да рыба. Не имам хлеба от ржи или пшеницы, а государство кажет: «Ако няма хлеба, то ядите рыбные деликатеси».

– Дефицит хлеба, – шепнул Савел, – наследие предков-кочевников, не желавших заниматься земледелием. И результат страшного мора от «огня святого Августина», из-за паразитического грибка в колосках ржи. А черной икры (хайвера) навалом – перевыполнили продовольственную программу, авралом развели одних осетров в речках.

Они были сердечны, но не угодливы. Значит, это было неправдой! У них нет никакой агрессии гуннов. Видимо, подлинное чувство только то, что испытываешь при непосредственном узнавании. Когда судишь о людях, надо поставить себя на их место.

В них спокойно дремала неизбежность, они пассивно поддерживали систему. Наверно, не знали никого, могущего изменить их существование, кроме их жестокого Господа Мира и вождя нации.

Как мне рассказали, здесь полная свобода, в глухих углах власти нет. Пока не нагрянут отряды «новых гуннов», вселяя ужас, и мытари (от слова «отмывать» налоги местными старейшинами в обмен на реальные продукты недр).

В провинции по старинке официально покупали должности. Наместники провинций «сажались» без жалованья, на «кормление», и через некоторое время бедный чиновник становился богатым, а провинция бедной. С тех пор взятки, доходные места стали привычными.

После одной из побед над гиксосами те долго платили большую дань. И сейчас они тоже платят – уже взятки чиновникам, принимающим решения, чтобы оттянуть нападение на них превосходящими силами гуннов.

В городке были хорошие гужевые дороги. По сторонам нагромождение однообразных домов, с продуваемые кривые улицы и площади (Гуннстрой не учитывает «розу ветров»), на окраинах те же самодельные хибарки, сляпанные из подручных материалов, огороды. Магазины с простыми названиями «Продукты», «Рыба», «Хайвер», «Пряности» (различные специи и приправы, в том числе вывозимые из страны гиксосов).

Поселились в гостинице уездного городка. Я испугался одиночества в грязном гостиничном номере. В окне внизу на карнизе набросанный дрязг, неровные булыжники дороги. И выбежал вон, где меня никто не ждет.

Вече собралось в беломраморном здании наместника центральной власти по провинции.

Большой зал ослепил светом голых электрических ламп по стенам.

Раздали программы и готовую резолюцию. Ее формулировки были оптимистичными, зовущими к дальнейшим свершениям дополнительно к уже свершенному.

– Так было всегда, – с ядовитой улыбкой говорил Савел. – Веками создавались планы и что-то строилось. Беспрерывно перекапывали и зарывали землю, и до сих пор все разворочено, везде остовы строек. Так и помрем, не дождавшись результата.

Я видел больше хижины за городом, где бородачи, веря только своим заскорузлым клешням, спасались плодами своих сетей, огородов и садов.

Савел разглагольствовал:

– После эпохи существования за счет грабежей и убийств обладателей имущества, прошли сотни лет. Что-то создавали, но призывали удвоить усилия, и без того удвоенные, – вот-вот создадим Эдем на земле! Но странно, все оставалось так, как и сотни лет назад. Все те же хижины, та же рыба. Но аборигены на окраинах – наши восточные народности размножаются быстрее, чем в центре. Вот загадка-то!

Он ожидал моей реакции, но я благоразумно молчал, читая вынутую из папки для гостей газету «Спешите делать добро!» Там были отчеты выездных приемных «Добрая традиция» о помощи нуждающимся: бесплатные поздравления, цветы и подарки инвалидам войн, выдача билетов ветеранам на круизы вокруг острова.

Меня, как личность известную, хотя сомнительную, посадили в президиум во второй ряд, вместе с ведущим «позоров» Савелом. Я, с измененным сознанием перед гипнотически загадочными взглядами зала, думал о словах Савела: мистическом разрыве между неутомимой работой власти по увеличению благосостояния и самим благосостоянием народа.

Грянул гимн гуннов «Достигнем обетованной земи!», все встали. То и дело раздавались клики – приветствия шаньюю, участникам местной власти.

Произнесли приветственные слова «столичные штукари», по выражению Савела, и сразу уехали по своим государственным делам, то есть на банкет к наместнику провинции. Разочарованные местные ораторы запоздало проговаривали свои предложения центру, от которого все зависело, отмечались выражениями преданности в опустевший президиум.

Обсуждали проблему дальнейшего улучшения жизни в провинции.

– Как помочь бедным? – вопрошал с трибуны знакомый красавец, которого я назвал Либералом, чмокая чувственным ртом. – Все знают, что природа гуннов воинственна и беспощадна. Суть человека – злобная и хищная. Поэтому идея добра должна быть навязана воспитанием, начиная с бурсы. Стремление основной массы к добру, терпение воспитывается в бурсе культурой, стремящейся быть благонравной. Иначе не выживем, перебьем друг друга.

Хищное и злобное вече взорвалось аплодисментами.

Понравившийся мне худенький ученый-книжник – Летописец с венчиком волос на лысине, воззвал тонким звенящим голосом:

– Ние треба запалить отново факел!

Зал насторожился.

– Запалить факел образования трудом, – успокоил летописец. – Тихий дискретний труд хуните – това е поддержка державы. Создает материальные блага – то и ценно.

– Правильно, воспитание у нас не предусматривает благотворительности, – радостно ощерился Савел.

– Но добро да буде с кулаками! – с места поднял мощный кулак щетинистый бизнесмен-купец с бегающими глазами. – Не позволявайте, чтобы зло отнимало наше добро.

Савел шепнул мне: «Его могут посадить в долговую яму, поэтому он так старается».

Дали слово представителю Органа позоров и зрелищ.

– Сейчас все иначе, – насмешливо начал Савел. – добрые дела взяло на себя государство. Оно, как отец, берет на себя заботу о стариках, нищих и немощных. Бродяги выселены из городов. Теперь нет у нас нищих, и все тут!

– Да, впервые подавали бедным частные собственники, – громко возмущался бизнесмен. – Заслужил – се получай, но отработай. А сегодня требуют свое, отнимают.

– Вот-вот, – подзуживал Савел. – Не стало морали и ценностей. Люди стыдливо отворачиваются от просящего, якобы не замечая. Хотя, была ли вообще частная благотворительность? При наших-то наклонностях.

– Если не располагаешь миллионом тугриков – пошел в зад! – воодушевился бизнесмен.

Савел радостно подхватил:

– Кто еще не хочет в зад? Записывайтесь!

Все-таки хорошо, что на гуннских скуластых лицах всегда наличествует желание делать добро. Правда, за «свое» добро перегрызут горло.

Все выступающие говорили так, словно способны – прямо сейчас! – насытить население провинции. Откуда такая уверенность?

– Живот становится все добре и добре, – говорил круглолицый и узкоглазый заместитель наместника. – Теперь все ядят черную икру.

И здесь нашлись возмутители спокойствия.

Кто-то в зале выкрикнул:

– А что вы сделали?

– Всички проблемы поставлены под специальный контроль!

– Зачем нагоняете тоску! Уморили от вербального поноса!

С галерки послышалось:

– Вы восторгаетесь, что делаете доброе! Бойтесь революции, лицемеры!

Местный отряд «новых гуннов» бросился к возмутителям. В президиуме кричали:

– Откеда ви? Из комитета «подзаборных»?

Арестованных быстро уволокли куда-то.

Савел усмехался.

– И что, схлопотали? С рогаткой на вечные устои.

В перерыве Савел убеждал меня:

– С чего взяли твои друзья, что виновато государство – несколько десятков олигархов, правда, с тучей чиновников? Государство – нечто мистическое в головах людей. Оно распоряжается тем, что награбит, и после своих расходов не может, как бы ни старалось, накрыть своими плодоносными крыльями всю страну. Материальные блага вырабатывает только народ, как правильно сказал наш летописец. Иллюзия надежды на вождей! Не дают средств? А как раньше жили древние, кому не на кого было полагаться? Наверно, не только грабили. Но и прятали все, что можно спрятать, тем и жили. Но почему-то государство веками делает вид, что оно благодетель, может все. Тут скрыт какой-то секрет.

– Почему же народ недоволен?

– Ты не прав, – подзуживал Савел. – Народ пассивен, его нужно подгонять к Эдему. Пусть это и безрезультатно, зато все в движении, все заняты. Это лучше, чем провалиться ко всем чертям.

Возражать ему не хотелось.