6 февраля 1920 года, в 10 часов утра, в ясный, солнечный зимний день, я въехал в село Ивановка Медвежинского уезда Ставропольской губернии. Въезжаю на площадь и вижу конную группу спешенных казаков в противоположной стороне, у дома на высоком фундаменте. Впереди группы вижу генерала Науменко, который тихо прохаживался по дороге и, видимо, чего-то ждал. Неожиданное появление «хорошего выезда» с заводной оседланной лошадью позади тачанки привлекло внимание многих. Генерал Науменко остановился и пытливо всматривается в мою сторону. Смотрит в мою сторону и его штаб. Я невольно смущаюсь, подумав – почему я не в седле? Вот, скажут, какой барин приехал на фронт… воевать в тачанке ишь!
Пройдя скорой рысью разделяющее нас расстояние, остановился, быстро сбросил с плеч бурку, соскочил в снег и в одной черной черкеске при серебряных погонах, в чевяках с мелкими галошами быстро направился прямо к генералу Науменко, стоявшему от меня шагах в двадцати пяти.
– Ваше превосходительство!.. Полковник Елисеев, представляюсь, прибыл в Ваше распоряжение! – отрапортовал ему по-положенному, приложив руку к белой низкой корниловской папахе.
– А-а!.. Так скоро, Елисеев?.. Вот-то не ожидал!.. А мы смотрим – кто же это там подъезжает в тачанке, на рысаках? Совсем не думал, что это Вы. Молодцом!.. Очень приятно. Вы видите его, непоседу? – обращается он к начальнику штаба, к полковнику Егорову, так мне хорошо знакомому.
Егоров, как всегда, мило улыбается сквозь пенсне и жмет мне руку.
– Ну, на тачанке сейчас тут того, – вдруг говорит мне Науменко, – ведь мы приготовились к драпу. Опять наседает конница красных. Только что была тревога. Одна моя дивизия здесь, а 2-я генерала Фостикова где-то впереди. Если он не отобьет, то мы сейчас же сматываемcя отсюда. И Вам советую сесть в седло, – закончил он.
И потом, взяв меня под руку, отводит в сторону и спрашивает:
– Ну, что там в тылу? Каково настроение? Что говорят? Налажена ли эвакуация семейств?
Все эти вопросы были для меня неожиданны и неведомы, почему я и ответил:
– Ничего не знаю… Я прибыл воевать, а в тылу все спокойно.
Тут же от генерала Фостикова получено было донесение «с мельницы», что красные отбиты, все спокойно, можно возвращаться на квартиры. Науменко сразу же прояснел:
– Ну, пойдемте ко мне. Поговорим еще там и напьемся чаю.
Мы в его штаб-квартире, в очень большом доме какого-то местного богача. Генерал Науменко уже рад и весел, что «красные отбиты», стал мил и разговорчив.
– Чаю полковнику! – кричит он денщикам и вновь ко мне с вопросами об эвакуации, что меня удивило.
Я был молод, холост, верил, что это наш временный военный неуспех, и, конечно, ни о какой эвакуации и не думал. Он был откровенен о неустойчивом настроении некоторых полков и подкупал меня своей искренностью. Я почувствовал, что прибыл в родную семью и был обласкан самим генералом Науменко.
– У нас вакантный 1-й Лабинский полк, – говорит он, – но я это передам уже исключительно на усмотрение начальника дивизии генерала Фостикова.
Скоро прибывает «с мельницы», с наблюдательного пункта, и генерал Фостиков. Я его не видел со Ставрополя, ровно 15 месяцев. Он нисколько не переменился видом, разве вот стал более уверен в своем положении заслуженного в боях «старого генерала». В Ставрополе, у Шкуро, после прихода из гор, он был войсковым старшиной и командиром 1-го Кубанского полка. Знаком я был с ним с начала 1915 года в Турции, в Алашкертской долине. Он тогда был сотником и адъютантом 1-го Лабинского полка у полковника Рафаловича. Я же был хорунжим 1-го Кавказского полка. Наши полки стояли одно время в очень маленьком курдинском селе Челканы. Сотник Коля Бабиев был командиром сотни. Тогда там мы очень дружили с Лабинцами. И вот теперь – новая и приятная встреча.
Науменко «представил» меня ему, а он, узнав, по-доброму, по-братски пожал мне руку.
Его лицо очень обветренное, мужественно-молодецкое, без всякой натяжки на генеральскую важность, малодоступность. Ему было тогда 33 года от рождения, только на 6 лет старше меня и на 3–4 года мо- ложе генерала Науменко. Мы были одной эпохи по выпуску из военных училищ, хотя и разных, следовательно, психологически мы были однородны в понятии воинской этики, службы и субординации.
– Только им мы и держимся, – спокойно и откровенно говорит мне Науменко, глазами указывая на Фостикова, – все же остальные в панике, – добавляет он.
Все это у Науменко получается так просто и бесхитростно, что мы все трое весело улыбаемся.
Среди офицеров, в особенности кадровых, такие слова, как «драп, паника, шляпа», не считались оскорбительными и обидными, и они, в своей краткости, точно выражали и настроение, и события, и характеристику личности, к которому это относилось. Не в осуждение, а больше в похвалу, скажу, что на подобные слова и фразы особенно щедр был Бабиев, будучи и молодым офицером, и штаб-офицером, и уже генералом. Они, эти слова, точно попадали «в глаз» сплоховавшему в бою офицеру и заставляли его бояться больше Бабиева, чем противника.
Генералы между собою на «ты». Все это было только приятно, и я почувствовал, что попал не в официальный круг «штабов», а словно в семейный.
– Ну, Вячеслав Григорьевич, я поеду к себе в штаб… надо пообедать, – говорит Фостиков.
– Поезжай, поезжай, Михаил Архипович, и захвати с собой полковника. Там у тебя вакантный 1-й Лабинский полк. Ему надо дать полк, – как бы между прочим добавил Науменко.
– Ну, едемте со мною, – говорит мне Фостиков.
Мы прощаемся с Науменко и Егоровым, выходим из дома, садимся на лошадей и двигаемся по селу к югу. Мы идем наметом (галопом, по-кавалерийски). Фостиков сидит в седле просто, безо всякого напряжения и щегольства, уверенно, по привычке. Под ним добрый конь рыжей масти, довольно высокий против кабардинских коней.
Бросив несколько взглядов на мою кобылицу, которая, промерзши, «просит повода», он спрашивает – где я ее купил? Этот, казалось, праздный его вопрос показал мне, что он понимает в лошадях и любит верховую езду.
За нами скачут его ординарцы с флагом его дивизии, на котором красуется белый конский хвост, как у нас было в Корниловском полку на Маныче. Явно было, что перенял это он у нас, корниловцев, заменив наш черный хвост на полковом флаге и сотенных значках на белый.
Белый хвост на флаге очень красиво отдает своей белизной на ярком зимнем солнце. Он заметил, что я обратил внимание на его оригинальный флаг, и говорит мне, не укорачивая быстрого аллюра наших лошадей:
– Казаки говорят, что я ввел хвосты на значках потому, что моя фамилия Хвостиков, но это не так. Я видел при наступлении на Царицын в прошлом году конские черные хвосты на значках в Корниловском полку; мне это понравилось, и я ввел их у себя, но белые, – закончил он.
Идя все тем же аллюром и перебрасываясь отдельными фразами, я впервые ощущаю мышление Фостикова, и он мне очень понравился. В нем виден настоящий мужчина – умный и бесхитростный, а главное – безо всякой генеральской фанаберии.
Правее его скачет его начальник штаба дивизии, очень пожилой «солдатский генерал», как говорят казаки, на небольшой лошади и на кавалерийском седле. Одет он во все английское обмундирование. Всю дорогу он молчал.
Мы в его штаб-квартире. Вестовые подхватили наших лошадей. Войдя в дом, Фостиков моментально сбросил с себя шубу, потом черкеску и остался в одном черном длинном бешмете.
Меня подкупила ненатянутая простота генерала Фостикова. Он по-казачьи, как хозяин дома, первым сел за стол, жестом показав мне место против него, и предложил «снять черкеску», если она стесняет меня за обедом. Но нас, бабиевцев, она никогда «не стесняла», а только украшала.
Сел и начальник штаба, очень милый и слегка тонный генерал-лейтенант. Он обращается к Фостикову по имени и отчеству, а Фостиков его титулует «ваше превосходительство». Как его фамилия – я еще не знал.
– Ну, давайте нам, што там у вас есть? – крикнул Фостиков денщикам на кухню.
Нам подали борщ, мясо и что-то соленое. Все было просто, наваристо и вкусно. С нами за столом сидит какая-то фигура в штатском, но в сапогах, с подстриженной бородкой; а лицо наше, кубанское.
Мы аппетитно едим. Нашлась и рюмка водки. Наливает и говорит сам Фостиков, генерал-майор, что является чисто по-казачьи. Он ведь хозяин стола!
Денщики что-то заругались на кухне. Один из них напал на другого за то, что тот – «денщик тавричанина, не офицера, черти зачем притулившегося до нашего штабу». Это было так громко сказано на кухне и так было ясно услышано нами, что «тавричанин» смутился. Фостиков улыбается, посмотрел на тавричанина, потом на меня и, по-семейному, не зло, выкрикнул на кухню:
– Ну, вы там, замолчите!.. А то я вас, – и не договорил, что именно заключалось в словах «а то я вас», но мы все поняли и улыбнулись.
Казаки сразу же притихли, но шепотом все же продолжали спорить. Потом, в полку, мне сказали, что это был родственник супруги Фостикова. Мы пообедали.
– Ну а теперь, полковник, езжайте и примите 1-й Лабинский полк. Вам посчастливилось. Он самый лучший, самый стойкий и самый многочисленный во всем корпусе. В нем свыше 550 шашек, не считая пулеметной команды полного состава. И хорошие офицеры, как и в достаточном количестве.
– Ваше превосходительство, – обращается он к начальнику штаба, – напишите полковнику предписание о вступлении в командование 1-м Лабинским полком.
Получив предписание, следую в его расквартирование. На душе неспокойно. Я иду в незнакомую мне семью офицеров полка. Как они примут меня? Временный их командир, полковник А.П. Булавинов, летами и по выпуску из военного училища старше меня лет на пять.
– Он ничего, но – «шляповатый» и многоразговорчивый. И командовать полком не умеет, – аттестовал его мне генерал Науменко.
Такого же о нем мнения и Фостиков. Оба просили меня – «сразу же поставить его на место» (?!). Хорошо это сказать, но вот сделать это новичку, незнакомому с офицерами полка и младшему его в чине, это не совсем удобно и… легко.
Командирский опыт у меня большой, но все же… И с этими мыслями я въехал в очень широкий двор крестьянина-земледельца. Двор большой, много сараев и других хозяйственных построек, но сам дом хозяина стоит во дворе и представляет «одну хату» под крышей, с продолжением конюшни, сараев и пр.
Переступив порог у самой земли и открыв следующую дверь, я увидел трех офицеров за столом и произнес:
– Можно ли войти?
– Заходи! – не поворачиваясь ко мне, произносит кто-то.
Я захожу и сразу же определяю, кто командир полка.
Полковник Булавинов сидит за столом лицом к двери. Он в крытой шубе-черкеске, при полном вооружении. Видно, что полк находится «начеку». Рядом с ним сидят два обер-офицера. Все в серебряных погонах. Они что-то рассматривали на столе, возможно, карту местности.
Булавинову 35 лет. У него тонкие черты лица блондина. Он, видимо, не брил бороду несколько дней, да и не интересуется этим, так как обстановка боевая была не для щегольства молодостью.
Как ему сказать, «кто я» – думаю. Нельзя же войти и сказать: «Я есть вновь назначенный командир 1-го Лабинского полка. Прошу сдать мне полк»… Если бы он был моложе меня, еще допустимо такое обращение, но вижу, он действительно старше, чем я.
Я в черной черкеске, так же как и они, в серебряных погонах. Кинжал и шашка в скромной серебряной оправе «под чернью». Не торопясь подхожу к ним, беру руку под козырек и произношу:
– Командир 1-го Лабинского полка, полковник Елисеев – представляюсь.
При моих словах все встали и также взяли руки под козырек. Здороваюсь за руку. Булавинов очень вежливо произносит: «Очень рад» – и просит садиться за стол, как гостю, как будущему однополчанину.
Я вижу, что он меня не понял. Его жесты и слова были как обращение к младшему. Я немедленно же «поправляюсь» и спокойно поясняю:
– Я назначен командиром 1-го Лабинского полка, почему и прибыл сюда.
– Ах, извините!.. Я не понял, – совершенно не растерянно и безо всякой обиды говорит он, берет «под козырек» и представляется так: – Временно командующий 1-м Лабинским полком, полковник Булавинов.
Он тут же уступает мне свое командирское место за столом и спрашивает:
– Что прикажете, господин полковник, для приема полка?
– Пошлите за всеми офицерами полка, я хочу познакомиться с ними в комнате. Где канцелярия, обоз и хозяйственная часть полка? – добавляю.
И как всегда и во всех полках, все это оказалось в тылу, а где – он и сам не знает.
За офицерами послано. Вдруг входит очень красивый и бравый есаул, брюнет, хорошо сложенный и «хорошо сшитый». Он рапортует Булавинову:
– Господин полковник, с 4-ю сотнею из сторожевого охранения прибыл.
Булавинов, приняв рапорт, говорит ему:
– Рапортуйте теперь новому нашему командиру полка, полковнику Елисееву, – и жестом показал на меня.
Есаул от неожиданности повернулся ко мне, легкая, приятная улыбка озарила его смуглое лицо, и он, взяв под козырек, повторил:
– Господин полковник, есаул Сахно с 4-й сотней из сторожевого охранения прибыл.
Я жму ему руку, и что-то знакомое мною замечено в его лице, главное – в его улыбающихся черных ясных глазах.
– Вы меня не узнаете, господин полковник? – спрашивает он, при этом мягко улыбаясь.
– Право, не знаю, что-то знакомое, но не помню, – отвечаю ему.
– Да, я тот казак Сахно, учитель, что прибыл на пополнение в Турцию в наш 1-й Кавказский полк. А потом, при Вас, когда Вы были полковым адъютантом, командирован в школу прапорщиков и ее окончил вместе с Вашим братом, Андреем Ивановичем… и потом с ним вышли офицерами в 3-й Кавказский полк. Мы с ним были большими друзьями, – пространно пояснил он.
Я «все вопомнил». Да, это он, Сахно. Но какой он стал мужественный видом. И красивый, и уверенный в своем офицерском положении, и уже есаул!
Я вторично жму ему руку, как приветствие от своего старшего брата, его друга и однополчанина в былом, и… официальность моего появления среди неведомого мне 1-го Лабинского полка тут же рассеялась.
Сахно отлично знает все наше семейство, не раз бывал в нашем доме. Как все это было приятно и вовремя, к моменту, знать! Я повеселел.
Офицеры прибыли. Все испытывающе смотрят на нового и неведомого им командира полка.
Все они молоды. Воински подтянуты. Из них – три есаула, а остальные сотники и хорунжие. Почти все коренные Лабинцы. Большинство стали офицерами из урядников. У всех заметен тот «гиковый» вид, специально лабинский, который внедрили в них офицеры мирного и военного времени. Все они, своей воинской подтянутостью, напомнили мне храбрых офицеров Корниловского конного полка. Среди них не было ни одного офицера «не казака». Все они были исключительно «линейцы», почему мне было очень легко взять соответствующий тон с ними. Вот их состав к этому дню:
1. Полковник Елисеев – командир полка.
О проекте
О подписке